Охота на привидений - Кораблев Артем - Страница 32

• Предыдущая
• 32/36
• Следующая

Нам ничего не оставалось, как поступить тем же образом.

И снова нас окружал лес. Мы опять плохо видели грузовик, скрывающийся на извилинах дороги за непрерывно мелькающими деревьями. К тому же дневной свет начал уже сереть, время двигалось к сумеркам. В конце концов мы совсем потеряли грузовик из виду. Но погони отец не прекратил. Он гнал "УАЗ" через лес, не убирая ноги с педали газа.

Однако и его заставило притормозить то, что случилось в следующее мгновение. Мы вылетели из-за лесного поворота и совсем недалеко впереди увидели задние колеса грузовика, плюющиеся в нашу сторону комьями снега и ледяной крошкой. Вдруг: "Бах!" Одновременно с грохотом что-то сверкнуло слева от кузова преследуемой нами машины. И тут же послышался звон разбитого стекла и скрежет металла. Отец так дал по тормозам, что всех нас резко бросило вперед, и тут же он снова поддал газу, вернув нас в исходное положение.

— Скоты! — мрачно произнес папа. — По скатам нам лупят.

Он на мгновенье обернулся к нам со Светкой и со зверской физиономией заорал:

— Под сиденья! Быстро! Оба! Прежде чем исполнить его приказание, я успел увидеть, как Пал Палыч поднял у себя из-под ног лежавшее там зачехленное охотничье ружье и молча, деловито стал его вытаскивать на свет Божий.

Опустившись под сиденье, я полулежа обнял Светку одной рукой за плечи, цепляясь другой за какую-то железяку. Теперь я уже не мог видеть ничего интересного, кроме Светкиного уха, и только слышал.

— Паша, как приблизимся, в правое колесо.

— Угу.

— Собирай, не спеши.

Над нашими головами лязгнул крепеж любимой двустволки полковника. Пал Палыч сложил ее из двух половинок.

— Ты пулей или картечью.

— Сам знаю.

Еще щелчок — это Пал Палыч, загнав патроны в стволы, сложил ружье, уже готовое для стрельбы.

Некоторое время мы ничего не слышали, кроме рева мотора и ударов днища "УАЗа" о неровности дороги. Их мы не только слышали, но и очень хорошо ощущали.

Грохот ружейного выстрела, прозвучавший прямо над нашими головами, заставил вздрогнуть и меня, и Светку. Очень скоро грохот повторился.

— Молодец! — крикнул папа, и мы почувствовали, что он сбросил скорость, очень быстро нажал на тормоза и вдруг резко дал задний ход. Почти одновременно с началом нашего движения вспять грохнул еще один выстрел. Нам на голову посыпались осколки лобового стекла "УАЗа".

— Паша, цел?

— Цел.

Проехав еще немного задом, наша машина встала.

— Отсюда никуда! И головы не высовывать, — крикнул нам отец.

Хлопнули дверцы. Уже немного приглушенно я услышал:

— Ты только в башку им не стреляй, не убивай, — это говорил Пал Палыч, я понял, что отец достал свой пистолет.

Вновь грянул ружейный выстрел, теперь уже в отдалении, а за ним два хлопка из "Макарова". Светка вжалась в пол, прикрывая голову руками. А я не мог больше удержаться. Осторожно-осторожно я чуть-чуть приподнялся и выглянул туда, где совсем недавно было лобовое стекло.

Передо мной расстилалось белое снежное поле. Метрах в двадцати прямо по курсу лежал на боку грузовик дяди Егора. Его задранное в воздух переднее колесо еще продолжало вращаться, но уже медленно.

А в двух колеях дороги совсем неподалеку от меня ползали Пал Палыч и мой отец.

Отец повернул голову и что-то сказал полковнику. Тот быстро перекатился из колеи в колею и направил свою двустволку в сторону завалившегося грузовика. Отец вскочил и бросился вперед, но, пробежав всего несколько метров, ничком словно нырнул в снег. Тут же откуда-то из-за переднего колеса "ГАЗа" сверкнул яркий всполох ствольного огня, и привычный уже грохот еще раз прорезал неожиданно навалившуюся после рева мотора тишину. Пал Палыч тоже выстрелил, а отец вскочил и снова пробежал несколько метров. Пал Палыч выстрелил еще, и отец в третий раз повторил свою короткую пробежку. Полковник перевернулся на спину и стал быстро перезаряжать ружье. Со стороны грузовика молчали. Пал Палыч опять изготовился к стрельбе, и только он нажал на спуск, как ему кто-то ответил с другой стороны. Отец опять вскочил и больше уже не кидался в снег, а в несколько шагов, как хороший спринтер, покрыл оставшееся расстояние до лежавшей на боку машины и обогнул ее со стороны кузова.

Больше выстрелов мы не слышали. Только какие-то крики, из которых добрая половина нецензурной брани. Затем все стихло, и через несколько мгновений я снова увидел фигуру отца, только теперь он появился со стороны кабины. Он шел к нам спокойно, неся на плече два ружья, повернутые стволами назад, будто с охоты возвращался. В другой руке у него тоже был какой-то предмет, показавшийся мне сначала портфелем. Пал Палыч поднялся и поспешил отцу навстречу.

— Что с ними? — был его первый вопрос. — Ты их не того?

— Зачем, — ответил отец, — и так калеки. У одного нога в капкане побывала, другой, кажется, только что руку сломал, когда грузовик перевернулся.

— А это что? — спросил полковник, указывая стволами своего ружья на то, что показалось мне портфелем.

— Сейчас посмотрим, кажется, икона, — ответил отец.

Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено. И прекратятся жертвы в храме, и придет сюда "мерзость запустения".

Отец Михаил отложил свое самопишущее чернильное перо, подарок покойной жены протопопа ко дню Ангела. Больше ему нечего было записывать в свой дневник ни этим днем, ни последующими. Все было сказано в двух фразах уже давно, очень давно. Впрочем, для Него нет времени.

Отец Михаил вернулся из своей поездки сегодня утром. Устал, очень устал. Спал только час-полтора на вокзале в Калинине. Зато теперь мог отдыхать сколько угодно. Службы сегодня уже не было, и завтра тоже не будет. Вот она "мерзость запустения", но это еще начало.

Как ни устал протоиерей храма Успения Богоматери в Ворожееве, но ложиться ему не хотелось. Не мог. Ему не сиделось в пустых комнатах собственного дома. Хотя, конечно, это хорошо, что дети теперь взрослые. У них своя судьба. Двое в Калинине. Одна в Москве, замужем за хорошим человеком. Один вот в армии. Война. Трудно им с таким происхождением, шутка сказать, отец — поп, служитель культа. А были бы помладше, еще б трудней было. Не до них ему сейчас, не до них.

Отец Михаил снял с переносицы круглые очки в металлической оправе и убрал их в простенький очешник, драгоценный лишь тем, что сшила его покойная подруга жизни. Он встал из-за стола и вышел из дома, заперев за собой дверь.

Жара стояла на улице. Знойное выдаюсь лето. Куры лениво купались в пыли и копались в полуразвороченной куче засохшего навоза, сваленного у соседского забора. Сонную тишину нарушал лишь хриплый глас репродуктора, украшавшего макушку столба подле здания правления. Отец Михаил на мгновение задержался на крылечке, прислушиваясь к этому хрипу. Ничего нового, немцы рвались к Смоленску, советские войска отвечали контрударами и отходили на заранее подготовленные позиции.

"Если так пойдет, — проворчал себе под нос Михаил, — осенью здесь будут. Что ж, видно, тому "надлежит быть", сказано ведь в Евангелии от Луки: "…придут на тебя дни, когда враги обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне…", но и это еще не конец".

Отец Михаил спустился по выжженным солнцем серым ступенькам. Куда теперь идти, он и не думал, ноги сами повели его к храму.

Жара — наверное, поэтому и сил нет. Во рту пересохло и вкус какой-то противный. В груди и горле тугой комок, сдавило все. Сейчас квасу бы выпить, да где его возьмешь? Матушки больше нет, и его самого дней десять дома не было. Хозяйство в запустении. Впрочем, ничего теперь не имело значения.

Вот и она, беленькая, с синим шатром на колокольне под золотой луковкой, красавица. И крест сияет на фоне неба голубого, дрожит от марева. Два деревца рядом, как братцы из сказки, стоят, заколдованные. Только те кленами стали, а эти топольки. Образ над входом. Дверь отперта, и внутри, наверное, никого.

• Предыдущая
• 32/36
• Следующая