Вадимка - Алпатов Михаил Антонович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/29
• Следующая

Когда поезд подошёл к вокзалу, он был переполнен: все теплушки были туго набиты пленными, вагонные крыши и буфера сплошь усеяны людьми. Железнодорожники говорили, что поезд пойдёт до самого Ростова.

Вадимке удалось устроиться на крыше. Тут можно лежать, не боясь, что тебя затопчут, тут можно и дышать, не боясь задохнуться. Днём уже припекало солнце, здания на станциях укрылись под прозрачной зеленью деревьев. Легче становилось на душе. Но стоило только закатиться солнцу, как начинал пронизывать холодный ветер, особенно свирепевший, когда поезд быстро шёл под горку. Свернувшийся калачиком Вадимка дрожал, дожидаясь утра. Спать приходилось днём. Вадимка очень экономил хлеб. От каравая, подаренного больным красноармейцем, он отламывал очередной кусочек с таким расчётом, чтобы хватило на неделю, а за эту неделю он надеялся на поездах добраться до дому. У кого кончался хлеб, те сходили на какой-нибудь станции и рассеивались по окрестным посёлкам христарадничать. Вадимка решил не задерживаться. Да и попрошайничать уж очень не хотелось.

Целыми днями его соседи вели бесконечные разговоры. Больше всего тужили, что весной, в золотое время, когда день кормит год, приходится болтаться на этой крыше. Вадимка не мог оторвать взгляда от ровной, как стол, зелёной кубанской степи. Хлеба зазеленели, они занимали почти сплошь всю равнину. Такое лихое время, а хлеб люди всё-таки ухитрились посеять! И только кое-где попадались зараставшие сорняками необработанные загоны. Наверно, они принадлежат семьям, где никого не осталось в живых.

«А как теперь моя мамка? Без коней-то небось не посеяла? — невесело размышлял Вадимка. Он чувствовал перед матерью свою незамолимую вину за потерю Гнедого и Резвого. — Что я ей скажу?» До сих пор он старался уверить себя, что главное — добраться до дому, а кони — дело наживное! Теперь же, когда он слышал со всех сторон разговоры о весне, ему стало казаться, что потеря коней для них с матерью — беда непоправимая. Если они не посеяли, то останутся нищими, а значит, им придётся идти побираться. Он с ужасом вспоминал, как к ним в курень приходили нищие. Были они из «расейских» губерний. Одни просили «на погорелое», другие «на неурожай», а третьи на вопрос: «Почему христарадничаете?» — отвечали: «А что нам, безлошадным, остаётся делать?» Вот теперь они с матерью стали безлошадными.

Но у Вадимки на вагонной крыше нашлось занятие, которое отвлекало его от невесёлых мыслей. Его интересовал один человек. Это был сотник Карташов. В Новороссийске Вадимка видел, как сотника окликнул его товарищ, служивший у красных. Потом он потерял Карташова из виду; но на екатеринодарском вокзале снова увидел его среди пленных, стал держаться ближе к нему; на крышу полез вслед за сотником. Теперь среди унылых жалоб казаков Вадимке хотелось услышать, что же скажет Карташов, этот умный и добрый человек. Тот ехал с приятелем, видать, тоже офицером. Но господа офицеры были задумчивы и помалкивали. И только однажды Вадимке очень повезло — они разговорились. Карташов лежал, уставившись в небо, его приятель, облокотившись о крышу, смотрел в степь.

— Встретил в Новороссийске своего лучшего друга, — вздохнул Карташов. — Учились мы с ним на одном курсе в Новочеркасском политехническом институте… Мечтали… Служение обществу, служение человечеству. Пути наши разошлись, друг мой оказался у красных, я — у белых… А теперь вот мы встретились… Он — победитель, я — побеждённый… Кто же из нас прав? Друг считает, что история решила дело в его пользу, предлагал даже вступить в сапёрную часть, которой он командует… Пробыли мы вместе два дня и все время спорили. Речь шла о будущем. Мой друг уверен, что в человеке в конечном счёте победит доброе начало, а я в это перестал что-то верить.

— И нашли о чём спорить! — усмехнулся приятель Карташова. — О человеке двадцать первого века! Какое нам дело до него? Сейчас речь идёт о нашей шкуре. Вступали бы в эту сапёрную часть — для инженера место вполне подходящее. Я теперь хочу только одного — забиться в какую-нибудь щель и сопеть в две дырочки. Не троньте меня, и я вас не трону… Я слишком устал… И все мы устали…

— Сопеть в две дырочки? Этого мало… Надо ещё знать — зачем ты сопишь? Кому от этого польза?..

— Полагаю, что решение вашего спора будет более простым, чем вы думаете. Запад не сможет примириться с потерей России.

— Ну, это уж дудки! Просчитаются! — уверенно сказал Карташов. — Россию победить нельзя… Если на нас поднимется какая-нибудь держава, я отложу мои споры с другом и сам вступлю в его сапёрную часть!

Поезд остановился на какой-то станции. Началась обычная суета. Люди слезали с вагонов. Одни — чтобы напиться и запастись водой, другие уходили за хлебом. Но народу в поезде не убавлялось — на место ушедших приходили те, кто дня два назад слезал тут с поезда, а нынче они вернулись.

Когда двинулись дальше, господа офицеры не возвращались к своему разговору. Да так оно и лучше. Вадимку огорчили и раздосадовали слова Карташова. Неужели у нас добро не победит? Как же так? Вадимка так верил в то, о чём говорил ему дядя Василь… А ведь сотник Карташов — офицер, учёный человек, он куда больше понимает, чем простой казак.

А Вадимке так не хотелось расставаться с мечтой о доброте, которую вселил в него Алёшин. Теперь они с матерью станут нищими, им так нужна будет людская помощь.

Мечта эта пришла к Вадимке в ту страшную ночь на новороссийской пристани, она помогла ему пережить трудную дорогу от моря до Кубани. А как же теперь? И только ночью — а она была опять холодной и бессонной — он придумал себе утешение. У них на хуторе в таких случаях говорили: «Поживём — увидим. Толкач муку покажет!»

…Уже неделю Вадимка был в дороге. За это время он надеялся добраться до дому, но не доехал даже до Ростова — поезд двигался медленно. Целыми днями простаивал на станциях и разъездах. Вадимка уже сутки пробыл без хлеба и очень ослабел. Ещё немного — и он сляжет! Ему очень не хотелось прерывать свою дорогу, но другого выхода мальчик не видел. Следующая станция Кущевка — последняя станция на Кубани. Вадимка знал, что за ней Батайск, а там Ростов. Ни в Батайске, ни в Ростове хлеба уже не достанешь. К тому же в Ростове надо будет искать другой поезд, а это может затянуться. Захворать в Ростове он очень боялся — этот город представлялся ему чем-то вроде бездонного водоворота, где неминуючи пропадёшь. Получалось, что сходить надо в Кущевке, рядом станица — тут можно раздобыть хлеба, а потом уже пробиваться домой через Ростов.

Хотелось попрощаться с сотником Карташовым, сказать, что насчёт доброты надо ещё посмотреть. Если сотник начнёт спорить, Вадимка приготовил ответ: «Ну, ладно. Поживём — увидим. Толкач муку покажет». Но вот поезд остановился в Кущевке, а Вадимка так и не решился заговорить с сотником. Он пошморгал носом и, насупленный, недовольный собою, слез с крыши.

…Был разгар солнечного дня, дул тёплый ветерок. В станице стояли лужи, по непролазной грязи пройти можно только около заборов и плетней. Вадимка пошёл вдоль дворов по первой же улице, он долго не решался войти в какой-нибудь дом и попросить хлеба. Стыдился смотреть в глаза встречным. Но тащить ноги по грязи было так трудно, кружилась голова, он боялся упасть. Идти дальше нет сил, пришлось завернуть в ближайшую калитку, она своим уютным домашним видом словно сама приглашала войти.

Хозяин дома с сыном поменьше Вадимки и двумя молодыми женщинами обедал за низким круглым столом.

«Этот стол у кубанцев называется сырно», — вспомнил Вадимка, а вслух сказал:

— Здорово дневали, добрые люди!

— Здорово, здорово, молодец! — ответил хозяин. — Раздевайся, гостем будешь!.. Гость на гость — хозяину радость.

Не ожидавший такого приглашения, Вадимка очень смутился.

— Да я-то… спасибо за хлеб за соль.

— Ты сначала-то руки помой, — хозяин кивнул на чугун с водой, стоявший рядом с дверью. — Ну, как? Много там ещё двигается пленного люда?

— Да до пасхи, наверно, хватит.

— Такой молодой… Ну, садись, садись.

• Предыдущая
• 13/29
• Следующая