Беглецы - Карпущенко Сергей Васильевич - Страница 57

• Предыдущая
• 57/79
• Следующая

– Пустяки! – махнул рукой Фернандо. – Хочешь искупаться в моем бассейне? Потом рабыни натрут тебя чудеснейшим бальзамом, и ты почувствуешь себя парнасским богом.

– Нет, после. Лучше накорми меня, я голоден.

– Что ж, тогда устраивайся на этом ложе, и, позволь, я буду сам прислуживать тебе сегодня. Хорошо?

Беньёвский присел на край софы у низенького, но широкого стола, уставленного блюдами китайского фарфора, а Фернандо стал предлагать:

– Вот вина, мой милый Мориц. Здесь три сорта ароматнейших портвейнов, чуть подогретых. Обрати внимание на цвет – все на чудесной краске из ямайского дерева. – Он притронулся к графинчикам из хрусталя. – Вот москатель, чуть терпкий, но с оригинальным привкусом бузины, что делает его неповторимым. Вот фаро и кетубал, отменнейшие, присланные мне самим великим инквизитором, толк знающим в вине, вот алемтехо. Пей, дорогой, и представляй виноградники Эстремадуры, в которых ты еще не был, несчастный!

Потом Фернандо предложил Беньёвскому и закуски: мясо жирного щенка – излюбленное лакомство провинции Фу-цзянь, фрикасе из удава – так едят в провинции Гуань-дун, соус из размолотых и сваренных с креветками ласточкиных гнезд и многое другое. Адмирал благодарил приятеля и старательно запомнил миски, где лежало мясо как щенка, так и удава.

Когда обмениваясь пустячными шутками и восклицаниями, они уже порядком выпили и закусили, когда уже успели вспомнить кое-что из университетской жизни в Болонье, о дуэлях из-за пустяков, о посещении домов веселых, о пирушках, Фернандо вдруг нахмурился и укоризненно сказал:

– Ах, Мориц, сегодня утром ты меня обидел сильно!

– Да чем же?

– Тем, что поганым местом Макао назвал. Но ведь я же здесь владычествую!

Обида губернатора показалась гостю искренней, но Беньёвский решил немного подразнить его:

– Non ego paucis offendar maculis*[Я не стану придираться к нескольким пятнышкам (лат.).], но поверь, трудно не заметить скверную уборку улиц и несвоевременную очистку сточных канав, которые смердят, как Авгиевы конюшни. Так что я был недалек от истины, мой друг Фернандо.

Губернатор, полулежавший на мягком диване в короткой тунике из золотой парчи, похожий в своем наряде на римского наместника времен Тиберия, вдруг поднялся резко и горячо сказал:

– Да, конечно! Ты вот заметил грязь, но почему ты не подумал, что мы принесли китайцам свободу воли, мораль, искусства наши? Например, до нас здесь было лишь несколько лачужек грязных, а теперь, ты видел? Раньше преступников здесь казнили разрезаньем на куски – португальцы с отвращеньем от этой казни отказались. Да что говорить! Сам великий Камоэнс губернаторствовал когда-то в Макао. Я покажу тебе грот, где он закончил «Лузиаду».

– А как теперь казнят в Макао? – спросил Беньёвский, отпивая глоток розового алемтехо.

Губернатор потянулся к винограду.

– Ну, как... мы просто вешаем...

– Способ верный, – плеснул адмирал в свой бокал лиссабонского. – Лет пять назад я гостил у одного немецкого ландграфа, который с гордостью провел меня по городской площади, чтобы продемонстрировать, сколь свято чтит он свои законы. Там висели пятеро казненных по его распоряжению студентов, к ногам которых было привязано по фазану. Оказывается, молодые люди неосторожно поохотились в его владениях. Способ верный, Фернандо.

Губернатор, казалось, сильно задумался о чем-то, нахмурился и сразу сильно постарел лицом.

– Мориц, – сказал он чуть угрюмо, – я не виделся с тобой два десятка лет, не знаю принципов твоих и идеалов, но скажу решительно – спасителями, просветителями всего людского рода могут стать одни лишь европейцы. Взгляни на эти бюсты, – и губернатор величавым жестом показал Беньёвскому на мраморные портреты античных и новых, заметил гость, мыслителей, что стояли в садике. – Взгляни, все это – европейцы, кумиры наши, наши учителя. Их трудами я поглощен все свободное время свое. Но давай сегодня мы уже не будем серьезничать. Ладно? Ты вот что мне скажи, – заулыбался губернатор, – кто эти люди, которых ты сюда привез? Как они меня сегодня позабавили! Их нелепые одежды, бороды, как у халдеев древних, их скованная, неуклюжая манера держаться! А тот Голиаф, что мочился прямо на глазах у всех! Нет, Мориц, я встречал венгерцев – они другие, куда отесанней, благопристойней. Зачем ты хочешь обмануть меня? Скажи, ведь это не венгерцы?

– Нет, не венгерцы, – улыбнувшись, признался Беньёвский.

– А кто же? – приготовился к удивлению губернатор, и удивление на самом деле состоялось, когда Фернандо услыхал:

– Это россияне.

– Святой Гонорий! – воскликнул губернатор. – Да откуда они взялись? Я не столько удивился бы, увидев в своем порту триеры древних греков! Поверь мне, русские не приходили в Макао ни разу, пока португальцы им владеют!

– Ну а теперь пришли, – спокойно сказал Беньёвский, рассматривая на свет золотистый москатель. – И был тому причиной я, твой слуга и друг, барон де Бенёв.

И Беньёвский, попивая вино, стал не торопясь рассказывать Фернандо одиссею своих странствий, о службе мелким и крупным владыкам, о подвигах своих, об участии в конфедерации, о камчатской ссылке и о побеге на казенном галиоте. Говорил Беньёвский два часа. Губернатор, взявшийся было за кальян, так и замер с трубкой, зажатой в неподвижной руке. Когда Беньёвский кончил, Фернандо несколько минут сосредоточенно сосал мундштук, и вода в сосуде неистово бурлила.

– Куда же ты намерен везти московитов теперь? – спросил наконец правитель Макао.

– Я обещал устроить их на Филиппинских островах.

Еще сильнее забулькала вода в кальяне.

– Но ведь это безрассудно.

– Отчего же? Там изобилие незанятых земель, и испанское правительство весьма заинтересовано в привлечении работников для их возделывания.

– О, ты сильно заблуждаешься, мой друг! На Филиппинах нет земли свободной. Вся она давно уж занята монастырями и духовными орденами, которые берегут свои владенья, как Святой Петр ключи, врученные ему Спасителем. Возможно, отцы святые и не отказались бы принять твоих протеже под свою опеку и наделить их землей, но, как я думаю, наделы эти столь мизерными будут, да еще обложены такими податями, которыми и кормятся, по сути, ушедшие из мира, что навряд ли жизнь московитов будет сильно отличаться от их камчатской жизни. К тому же, я уверен, монастырские владыки станут постоянно домогаться от них перехода в церковь римско-католическую как бы в уплату за землю, и если русские станут упорствовать и не подчиняться, то жизнь их, полагаю, превратится в ад, едва ль способный быть описанным рукою Данте.

– Да, возможно, я и поспешил немного в выборе места для их колонии, – как можно беззаботней сказал Беньёвский, очищая кожуру на спелом манго. – Подыщу другое место.

Фернандо внимательно взглянул на друга:

– Слушай, я хоть и не понимаю причины твоей привязанности к этому сброду, но дам тебе совет. Французское правительство давно уж глотает слюнки, взирая на Мадагаскар. Что, если ты предложишь кабинету Людовика основать на Мадагаскаре поселение, над которым вы взвеете флаг Бурбонов? Уверен, что французы согласятся и даже помогут деньгами. Ну, как мой план?

– Недурен, я сам подумывал об этом. Но есть еще идея – Формоза. Когда-то она португальской была, теперь же, кажется, китайская. Ты знаешь, нас сильно обидели на этом острове, вот и не мешало б поквитаться. Как думаешь, французы согласны будут?

– Кто знает, о чем там ночью думает Бурбон. Но, полагаю, они мечтают сейчас о Мадагаскаре – он ближе, да и французский Иль-де-Франс – отличнейший плацдарм для экспедиций на этот остров. Попытайся, попытайся, но о Филиппинах и думать перестань – сумасшествие одно.

Они снова принялись за яства и вино, беседа приняла шутливо-беззаботный тон, но внезапно Фернандо снова вернулся к прежней теме, и Беньёвский догадался, что она сильно занимала его:

– И все-таки, ответь мне, Мориц, что заставило тебя связаться с чернью? Двадцать лет назад ты не заигрывал с плебеями, а умело бил их по зубам.

• Предыдущая
• 57/79
• Следующая