Взять живым! - Карпов Владимир Васильевич - Страница 105
- Предыдущая
- 105/121
- Следующая
И тут Ромашкину показалось, что кого-то не хватает. Но сейчас не до этого. Разведчики вбежали в распахнутый подъезд, пересекли еще один двор. На очередной улице столкнулись с гитлеровцами. Они суетились возле окон. Кричали. Тащили к дверям мебель, устраивали завал. Ребята невольно шарахнулись к сводчатой арке, под которой никого не было видно. Но немцы не обратили на них внимания. Группа перебежала небольшой сквер. Здесь немцы рубили цветущие вишни и яблони. «Зачем их рубят? Неужели для того, чтобы нам не досталось?» – подумал Ромашкин, глядя, как падают нарядные деревца. Пройдя на другой конец сквера, он понял – немцы расчищают сектор обстрела. За сквером стояло большое здание, его подвальные окна были заложены кирпичом и превращены в амбразуры. Разведчики обошли здание стороной – там наверняка засел целый батальон. Форма – средство маскировки хорошее, но все же следует избегать прямых встреч с врагами.
Миновав несколько кварталов, они выбрали пустой дом и остановились передохнуть. Здесь выяснилось, что с ними нет Хамидуллина и Голощапова.
– Может быть, отстали или потерялись во время атаки? – спросил Ромашкин. – Кто видел?
– Хамидуллин не потерялся, – грустно произнес Пролеткин. – Он упал, когда мы выскочили из подвала. Не знаю, убит или ранен. Видел, что он упал.
– А Голощапов?..
Все скорбно молчали.
– Крепко ранен, – убежденно сказал Саша. – Если бы легко, не отстал бы. Ну, ничего, вылечат – мир уже скоро.
Это напоминание о конце войны вновь всколыхнуло всех. Разведчики заторопились, будто боялись, что война вот-вот кончится и не успеют они выполнить свое последнее задание.
Вот здесь, выходя из дома, убедились, что вражеская военная форма не так уж надежна. На перекрестке стояла грузовая машина, борта ее были опущены, в кузове возвышался стол, накрытый зеленой скатертью. Сначала Ромашкин подумал, что это огромный гроб, но потом понял – это действительно обыкновенный стол, и ничего больше.
За столом сидели три офицера. Один круглолицый, жирный, похожий на повара, в шутку нарядившегося в мундир, и двое худых, с темными, жесткими лицами. Автомобиль преграждал улицу, на которую хотели выйти разведчики. Василий прикрыл дверь, набросил цепочку и стал наблюдать в щель, что будет дальше.
К машине постепенно сходились солдаты, офицеры и унтеры. Эсэсовцы в касках, с автоматами на груди дальше машины никого не пропускали. Когда собралось человек пятьдесят, эсэсовцы окружили их и начали проверять документы. Они громко называли фамилии, а жирный офицер за столом записывал в книгу. Когда перепись закончилась, толстяк начал торопливо ругать задержанных. Он кричал, размахивал руками, гневно таращил глаза. Василий отчетливо слышал его голос, но не мог понять, что именно он кричит. Ясно было одно: ругается. Побушевав минут пять, он взял со стола чью-то солдатскую книжку, выкрикнул фамилию. От солдата, который отозвался, толпа отшатнулась и подалась в стороны. Жирный пошептался о чем-то с сидящими за столом. Те, как игрушечные, кивнули головой.
Эсэсовцы подошли к одинокой зеленой фигурке, оставшейся на середине улицы, и, подталкивая, повели солдата к тротуару. Его поставили к стене лицом и без команды выстрелили солдату в спину. Он, вздрогнул, сел на мостовую, эсэсовцы дали еще несколько торопливых очередей. Солдат повалился на бок, неудобно лег, поджав под себя руку.
Толстяк за столом еще что-то кричал и, как полководец, выбросил руку с пальцем, указывающим в сторону передовой. Задержанные дружно повернулись и побежали, опасливо оглядываясь на эсэсовцев.
Ромашкин понял – перед ними работал передвижной трибунал.
Между тем офицеры и эсэсовцы закурили, поглядывая в сторону разрывов, стали ждать, когда накопится новая партия. Двое солдат оттащили расстрелянного в подворотню. Ничего не подозревающие дезертиры, солдаты, отбившиеся от своих частей, и раненые снова стали накапливаться на перекрестке.
Воспользовавшись этим, разведчики прокрались пустым домом во двор, потом на соседнюю улицу и вдоль нее пошли дальше.
На небольшой площади им встретился не шагающий, а бредущий строй. Гитлеровцы шли не в ногу, вид у них был совсем не воинственный, головы у многих опущены, но кое-кто, выпятив грудь, шагал хлестким шагом. Разведчики, опасаясь, чтобы их не поставили в шеренгу, юркнули на лестницу, которая вела в подвал.
И тут Василий еще раз убедился, что немецкая форма – ненадежная маскировка. У входа в подвал их встретили бледные, исхудавшие женщины с детьми. Принимая за своих, женщины с ненавистью глядели на солдат и, преградив им дорогу, стали говорить что-то очень злое. Ромашкин понял только общий смысл. Они требовали, чтобы солдаты немедленно ушли. Опасались, что, затеяв перестрелку с русскими, они всех тут погубят.
Ромашкин попытался успокоить немок жестом: сейчас, мол, уйдем, не волнуйтесь. А сам слушал, как вверху по мостовой топает колонна. Он опасался только одного – лишь бы женщины не закричали и не позвали на помощь офицера. Немки поняли его почти правильно: приняв разведчиков за дезертиров, они понизили голоса и сердито шипели, как гусыни. Когда топот по улице смолк, разведчики поспешили удалиться.
По улицам, перегороженным баррикадами, изрытым воронками и заваленным рухнувшими домами, идти было тяжело. Местами пожарище так жгло, что по дороге пройти было невозможно, приходилось обходить. И все же в этом хаосе Ромашкин без труда определял, где находится. На каждом доме под номером было написано название улицы. Найдя ее на плане города, Василий намечал дальнейший маршрут, и группа пробиралась дальше по направлению к Фоссштрассе.
Сталкиваясь с немцами, военными и гражданскими, ребята быстро проходили мимо. В такое напряженное время всем было не до разговоров. Каждый куда-то спешил, стремясь как можно меньше находиться под обстрелом на улице.
При очередной передышке, когда группа укрылась в каком-то погребе от налетевшей авиации, Ромашкин подумал: «Едва ли кто, кроме разведчиков, попадает в такие отчаянные переделки. Летчики, танкисты, пехотинцы – все сходятся с врагом лицом к лицу, бьются в открытом бою. А мы окружены фашистами со всех сторон, да к тому же нас лупит своя артиллерия и долбит наша же авиация».
Переждав налет, двинулись дальше. От угла к углу, от стены к стене. Чем глубже проникали во вражеский тыл, тем больше встречалось военных и штатских немцев. Беженцы, резервы, тыловые учреждения, уходя из опасной зоны, в которую залетали пули, все плотнее сбивались к центру осажденного Берлина. Дома здесь были пустыми, многие из них разрушены, многие горели. Пожары никто не тушил, водопровод не действовал. Страшно, когда пожары не тушат. Дом горит, а люди бегут мимо, лишь бы подальше, чтобы не было жарко от пламени или не упал кусок обгоревшей стены на голову. В этом безразличии к пожарам особенно чувствовалась обреченность фашистов – зачем тушить, все равно конец.
На одном перекрестке солдаты приспосабливали дом к обороне: закладывали окна кирпичом и мешками, набитыми землей. А в сторонке сидел старик в черном помятом костюме и остругивал палку – он явно мастерил белый флаг, готовился к капитуляции. Офицер, заметив старика, вырвал у него палку, затоптал белую тряпку, что-то крикнул и в заключение дал ему увесистый пинок.
Глядя на фашиста, Ромашкин думал: «Правильно говорили, что в Берлин стянуты отъявленные головорезы. Вместо того чтобы прекратить бессмысленное кровопролитие, они продолжают уничтожать солдат, гражданских людей и свою столицу».
В одном из дворов занимала огневые позиции батарея, отошедшая с передовой. Многие артиллеристы были одеты в гражданские костюмы. Наверное, когда находились в непосредственной близости от наших войск, готовились к встрече с русскими. Хитро придумано: отбежал от пушки – и готово, уже мирный житель, можно кричать: «Гитлер капут, русс зольдат гут!»
Вечер перешел в ночь совсем незаметно. По сути дела, ничего не изменилось. Ромашкин посмотрел на часы – половина второго. Значит, уже 28 апреля. На улицах, как и вечером, было сумрачно, дымно. С наступлением ночи мрак не спустился на город, пожары тускло освещали улицы, в небе стояло зарево грязно-розового цвета.
- Предыдущая
- 105/121
- Следующая
