Судьба разведчика - Карпов Владимир Васильевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/143
• Следующая

Немец, уже развязанный и без кляпа во рту, стоял у двери, обалдело и удивленно смотрел на разведчиков. Никто не обращал на него внимания.

Жмаченко раздавал вернувшимся завернутые в носовые платки документы. Многим говорил при этом:

— Нате, покрасуйтесь. — И Ромашкину сказал также: — Покрасуйтесь.

Василий сначала не понял, почему старшина так говорит. Вспомнил: «Ему же приказано было подготовить ужин. А стол почему-то пуст».

— Надо доложить о выполнении задания и сдать пленного, — объявил Казаков.

— Кому докладывать? — спросил Василий.

— Командиру полка или начальнику штаба. Идем, они ведь не спят, ждут. Им уже сообщили по телефону, что «язык» взят. Но ты обязан доложить сам.

— А может быть, ты доложишь? Ведь ты же все готовил и организовал…

— Брось трепаться, Ромашкин! При чем здесь я? Идем…

Командира и комиссара на месте не было: уехали по вызову на КП дивизии. Ромашкин привел пленного к начальнику штаба. Казаков зашел вместе с ними, но остановился позади.

— Товарищ майор, задание выполнено. — Ромашкин сбился с официального тона и радостно закончил: — Принимайте «языка»!

Вечно озабоченный чем-нибудь и потому хмуроватый начальник штаба на этот раз заулыбался:

— Поздравляю, лейтенант! Хорошо начали службу в разведке. Благодарю вас от имени командования.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Ромашкин и рассмеялся, увидев, что немец тоже встал по стойке «смирно». — Смотрите, товарищ майор, как фриц тянется!

— Дисциплинированный! — серьёзно заметил Колокольцев. — Ладно, выбросьте его из головы, идите отдыхать. Пленного мы допросим, будет что интересно для вас — сообщу…

За то время, пока они ходили к начальнику штаба, в блиндаже разведвзвода произошли разительные перемены. Стол уже был застлан чистыми газетами и готов для пира. На нем крупно нарезанная колбаса, сало, хлеб, лук, два ряда пустых эмалированных кружек и несколько немецких, обшитых сукном фляг. В торце стола, на хозяйском месте, где должны сидеть командиры, сверкала стеклом пол-литровая бутылка с сургучной головкой.

Ромашкин узнал, почему не подготовили ужин заранее. Есть, оказывается, примета: если накрыть стол до возвращения разведгруппы, её может постигнуть неудача. Выпивка и закуска выставляются, когда все явятся на свою базу живыми и здоровыми.

К столу сели только ходившие на задание, остальным места не хватило. Они стояли со своими кружками рядом, похлопывая отличившихся по плечам и спинам.

Лишь сейчас Ромашкин понял, почему старшина Жмаченко говорил: «Покрасуйтесь». На гимнастерке Рогатина был орден Красного Знамени, у Коноплева — Красная Звезда, у Пролеткина — медаль «За отвагу». Василий смутился, вспомнив, как при знакомстве с разведчиками снял шинель, намереваясь их поразить."Вот так блеснул! — со стыдом думал он. — Кого хотел удивить своей медалью!" А она, новенькая, как назло, сияла ярче орденов.

Жмаченко, выпив свою долю водки и заев наскоро салом, суетился вокруг стола, подкладывая разведчикам еду, и, красный, лоснящийся от пота, приговаривал:

— Ешьте, хлопцы, ешьте, а то захмелеете.

Казаков напомнил:

— После задания полагается разобрать, как действовали. Давай, Ромашкин, командирскую оценку каждому.

— Действовали все очень хорошо, — сказал Василий. — Особенно Лузган, Пролеткин и Фоменко. Они услыхали стрельбу и сразу кинулись нам на помощь. Такой вариант при подготовке не предусматривался, но Лузгин сам принял решение.

— Можно мне? — спросил Лузгин.

— Давай, — разрешил Казаков.

— Не понравилось мне, как мы отходили. Гурьбой, все вместе — и группа захвата, и группа обеспечения. Обрадовались — «язык» есть — и рванули домой без оглядки!

— Ты должен был прикрывать, — сказал Казаков, лукаво блестя хмельными глазами.

— Я тоже обрадовался. Бежал со всеми, чуть не задохнулся.

— Да уж, драпали, аж в глазах потемнело! — весело сказал Саша Пролеткин.

— Жираф, и тот не догнал бы, — к месту ввернул Рогатин, прибавляя веселья.

— На будущее надо учесть. Отход — дело важное, — советовал Казаков. — Могло быть так: в траншее у фрицев обошлось без потерь, а когда драпали, случайной очередью положило бы несколько человек.

После разбора Василий вышел из блиндажа покурить. Яркие звезды сияли в небе. Они были похожи в тот миг на вспышки выстрелов из многочисленных автоматов, и казалось, далекое потрескивание очередей прилетает оттуда, сверху, а не с передовой.

В овраге было тихо. Штаб спал, только часовые, поскрипывая снегом, топтались у блиндажей.

Вслед за Василием вышел Рогатин. Постоял рядом, смущенно покашлял, явно желая что-то сказать, но не решался.

— Что с тобой, Рогатин?

— Уж вы извиняйте, товарищ лейтенант, лез я на задании с советами, а вы и сами…

— Спасибо тебе, Иван, — сказал Ромашкин, почувствовав не только уважение, но и прилив какой-то нежности к этому доброму, смелому человеку. — Прошу тебя, помогай мне и дальше. Я хоть и лейтенант, а в разведке новичок.

— Чего там, вы сами все хорошо понимаете. Как ловко с гранатой-то придумали! Когда в блиндаж полезли, я вас чуть за плечи не схватил. Думаю, сейчас рванет, куда же он? Не понял сначала хитрость. Очень ловко придумали!

Похвала эта была приятна Василию. Краем уха он слышал, что за дверью тоже говорили о нем, о его храбрости. Саша Пролеткин уже в который раз повторял:

— Фартовый у нас командир, с таким дело пойдет!

О действиях и намерениях противника, непосредственно угрожающих полку или дивизии, войсковые разведчики узнают обычно первыми. Зато все другие новости частенько доходят до них с опозданием. Случается это потому, что, выполнив задание на рассвете или ночью, они сразу ложатся спать, а просыпаются, когда уже весь полк и газеты прочитал, и радио прослушал, и по «солдатскому телефону» проинформировался.

Так было и в тот раз.

Ромашкин умылся снегом, забежал в блиндаж, растерся вафельным полотенцем. Орлы его сидели за столом в ожидании завтрака. Коноплев шуршал газетой — он каждый день просвещает ребят. Комсорга охотно слушали, дымя махрой и вставляя свои замечания.

Василий подошел к столу. В раскрытой Коноплевым газете увидал заголовок, напечатанный крупными буквами: «Таня». Вспомнилась девушка, которую встретил в Москве, когда полк после парада остановился покурить. её тоже звали Таней.

— Ну-ка, дай на минутку, — попросил он газету и, не садясь за стол, принялся читать сам: — «В первых числах декабря 1941 года в Петрищеве, близ города Вереи, немцы казнили восемнадцатилетнюю девушку-партизанку. Девушка назвала себя Таней… То было в дни наибольшей опасности для Москвы. Генеральное наступление немцев на нашу столицу, начавшееся 16 ноября, достигло к этому моменту своего предела… Москва отбирала добровольцев-смельчаков и посылала их через фронт для помощи партизанским отрядам. Вот тогда-то в Верейском районе и появилась Таня».

Василий прикидывал: «Все совпадает. Восемнадцатилетняя… Встретились мы седьмого ноября… Говорила, что тоже собирается на фронт, оттого и адрес свой московский не захотела сказать. Эх, Таня, Таня!»

Он отчетливо видел перед собой её задумчивые карие глаза, румяные от мороза щёки, тонкие, строгие губы. На ней была хорошо подогнанная шинелька и аккуратненькие варежки домашней вязки. Наверное, связала мама. Василию тогда показалось, варежки очень дороги ей.

В газете был описан допрос Тани:

— Кто вы? — спросил офицер.

— Не скажу.

— Это вы подожгли вчера конюшню?

— Да, я.

— Ваша цель?

— Уничтожить вас…

— Когда вы перешли линию фронта?

— В пятницу.

— Вы слишком быстро дошли.

— Что же, зевать, что ли?

Потом Таню спрашивали, кто послал её за линию фронта и кто ещё был с нею. Требовали, чтобы выдала своих друзей. Она отвечала: «Нет», «Не знаю», «Не скажу». её избивали четверо фашистов. Она не издала ни звука.

• Предыдущая
• 47/143
• Следующая