Полководец - Карпов Владимир Васильевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/188
- Следующая
Завершая рассказ об обстановке в стане противника в период борьбы за Одессу, хочу, однако, подчеркнуть, что приведенные выше запоздалые сожаления моих румынских собеседников по поводу участия в войне против Советского Союза не снимают ответственности с румынской армии за все совершенные ею преступления. Армия Антонеску была верным союзником фашистской Германии, совершила вместе с ней вероломное нападение на нашу страну. Румынские войска вели себя на захваченных территориях как настоящие оккупанты — грабили советские города и села, убивали мирных жителей. Румынская военщина тех лет наравне с гитлеровцами в полной мере несет ответственность за все совершенные злодеяния. Нелегко мне писать, а румынским товарищам неприятно вспоминать об этом сегодня. Но что было, то было. Во время поездок по Румынии я искренне радовался переменам, которые произошли в стране после прихода к власти коммунистической партии, и от души желал Румынии дальнейшего процветания на социалистическом пути.
Воспоминания. Послевоенные годы
Вернемся к знаменитой психической атаке. На следующий день, 24 августа, наступление противника продолжалось уже без таких эффектов. Бои шли тяжелые. Именно в этот день у Ивана Ефимовича произошла любопытная встреча с человеком, хорошо известным всем читателям. Прежде чем описать эту встречу, мне кажется необходимым сделать небольшое отступление.
О своем намерении написать книгу о генерале Петрове я рассказывал в семидесятых годах очень разным по положению и характерам людям — маршалу Гречко и писателю Константину Симонову.
Маршал Гречко читал мои книги о современной Советской Армии, он не раз отмечал их письменно и устно и наградил меня именным офицерским кортиком. Однажды он спросил, над чем я работаю, и, услыхав, что пишу книгу о Петрове, горячо поддержал мое намерение. Он рассказал о своих встречах с Петровым в годы войны, во время битвы за Кавказ и в Карпатах, где Гречко командовал армией и был подчиненным Ивана Ефимовича.
— Его очень часто и несправедливо обижали, и об этом надо обязательно рассказать, — советовал маршал. — Другого после опалы забыли бы или он сам опустил бы руки, обиделся и зачах, а Петров был настолько талантливый военачальник и одаренный человек, что его обязательно вспоминали после очередной опалы и, как правило, назначали с повышением. А сам он ни разу не сломался и отдавал свои силы делу защиты Родины каждый раз все с новой энергией. Прекрасный был человек! Чем вам помочь в работе?
Я попросил министра обороны дать возможность ознакомиться с личным делом генерала армии Петрова. Маршал Гречко тут же велел своему генералу для особых поручений генерал-лейтенанту В. А. Сидорову запросить дело в канцелярию министра обороны. Кстати, генерал-лейтенант Сидоров, мой старый сослуживец по Генеральному штабу (тогда мы с ним были еще капитанами), в пятидесятых годах служил офицером для поручений у генерала Петрова, когда тот был начальником Главного управления боевой подготовкой сухопутных войск. Сидоров был очень близок к Петрову и тоже многое рассказал мне о последних годах работы и жизни Ивана Ефимовича.
Через несколько дней мне позвонил генерал Сидоров и сообщил, что личное дело Петрова у него.
В министерстве мне отвели комнату, где я тщательно изучил все документы и сделал необходимые выписки. Эта помощь маршала Гречко была неоценима для меня. Благодаря ей я получил достоверные даты, факты и документы о жизни и службе Ивана Ефимовича, имел возможность прочитать автобиографию, написанную рукой Петрова, приказы и решения, снимающие кривотолки и слухи, ходившие по поводу некоторых очень крутых поворотов в судьбе Ивана Ефимовича.
…Я не могу назвать себя близким другом Константина Михайловича Симонова, хотя получал от него письма и книги с дарственными надписями, когда служил еще в далеких гарнизонах. Он относился ко мне доброжелательно и при всех встречах на различных совещаниях, литературных вечерах или в домах общих друзей. Случилось так, что мы дружили в последние годы с Александрой Леонидовной — матерью Константина Михайловича. Вот в ее квартире я часто встречал Симонова и однажды рассказал о намерении написать о Петрове.
Константин Михайлович не только одобрил мое намерение, но и всячески хотел мне помочь в написании книги. Он рассказал о том, что не раз встречался с Петровым в годы войны, что у него есть записи бесед с Иваном Ефимовичем, и предлагал мне использовать эти материалы в работе. Многое позже было опубликовано в его дневниках и воспоминаниях. Симонов не раз спрашивал при встречах, как идет работа и не нужна ли какая-нибудь помощь. Константин Михайлович высоко ценил и уважал Петрова, он один из первых запечатлел черты его психологического портрета. Заметки и суждения такого зоркого, наблюдательного и талантливого писателя, каким был Симонов, конечно же помогут воссоздать образ Петрова более полно.
Приведу одну из записей Симонова — о его знакомстве с Петровым, которое произошло на следующий день после описанного отражения психической атаки:
«Моя первая короткая встреча с Петровым произошла 24 августа 1941 года на подступах к осажденной Одессе в селе Дальник, где размещался командный пункт 25-й Чапаевской стрелковой дивизии, в командование которой незадолго перед этим вступил Петров.
Петров приехал с передовой. Одна рука у него после ранения плохо действовала и была в перчатке. В другой руке он держал хлыстик. Он был одет в солдатскую бумажную летнюю гимнастерку с неаккуратно пришитыми, прямо на ворот, зелеными полевыми генеральскими звездочками и в запыленную зеленую фуражку. Это был высокий рыжеватый человек с умным усталым лицом и резкими, быстрыми движениями.
Он выслушал нас, постукивая хлыстиком по сапогу.
— Не могу говорить с вами.
— Почему, товарищ генерал?
— Не могу. Должен для пользы дела поспать.
— А через сколько же вы сможете с нами поговорить?
— Через сорок минут.
Такое начало не обещало ничего хорошего, и мы приготовились сидеть и ждать по крайней мере три часа, пока генерал выспится.
Петров ушел в свою мазанку, а мы стали ждать. Ровно через сорок минут нас позвал адъютант Петрова. Петров уже сидел за столом одетый, видимо, готовый куда-то ехать. Там же с ним за столом сидел бригадный комиссар, которого Петров представил нам как комиссара дивизии. В самом же начале разговора Петров сказал, что он может уделить нам двадцать минут, так как потом должен ехать в полк. Я объяснил ему, что меня интересует история организации Одесской кавалерийской дивизии ветеранов и бои, в которых он с ней участвовал.
Петров быстро, четко, почти не упоминая о себе, но в пределах отведенного времени давая краткие характеристики своим подчиненным, рассказал нам все, что считал нужным, об этой сформированной им дивизии, потом встал и спросил, есть ли вопросы. Мы сказали, что нет. Он пожал нам руки и уехал…»
Далее Симонов продолжает:
«Ивана Ефимовича Петрова я знал потом на протяжении многих лет и знал, как мне кажется, хорошо, хотя, быть может, и недостаточно всесторонне.
Петров был человеком во многих отношениях незаурядным. Огромный военный опыт и профессиональные знания сочетались у него с большой общей культурой, широчайшей начитанностью и преданной любовью к искусству, прежде всего к живописи. Среди его близких друзей были превосходные и не слишком обласканные в те годы официальным признанием живописцы. Относясь с долей застенчивой иронии к собственным дилетантским занятиям живописью, Петров обладал при этом своеобразным и точным вкусом.
Петров был по характеру человеком решительным, а в критические минуты умел быть жестким. Однако при всей своей, если можно так выразиться, абсолютной военности, он понимал, что в строгой военной субординации присутствует известная вынужденность для человеческого достоинства, и не жаловал тех, кого приводила в раж именно эта субординационная сторона военной службы. Он любил умных и дисциплинированных и не любил вытаращенных от рвения и давал тем и другим чувствовать это.
В его поведении и внешности были некоторые странности или, вернее, непривычности. Он имел обыкновение подписывать приказы своим полным именем: «Иван Петров» или «Ив. Петров», любил ездить по передовой на «пикапе» или на полуторке, причем для лучшего обзора частенько стоя при этом на подножке.
Контузия, полученная им еще в гражданскую войну, заставляла его, когда он волновался и особенно когда сердился, вдруг быстро и часто кивать головой так, словно он подтверждал слова собеседника, хотя обычно в такие минуты все бывало как раз наоборот.
Петров мог вспылить и, уж если это случалось, бывал резок до бешенства. Но к его чести надо добавить, что эти вспышки были в нем не начальнической, а человеческой чертой. Он был способен вспылить, разговаривая не только с подчиненными, но и с начальством.
Однако гораздо чаще, а вернее, почти всегда, он умел оставаться спокойным перед лицом обстоятельств.
О его личном мужестве не уставали повторять все, кто с ним служил, особенно в Одессе, в Севастополе и на Кавказе, там, где для проявления этого мужества было особенно много поводов. Храбрость его была какая-то мешковатая, неторопливая, такая, какую особенно ценил Толстой. Да и вообще в повадке Петрова было что-то от старого боевого кавказского офицера, каким мы его представляем себе по русской литературе XIX века.
Такой сорт храбрости обычно создается долгой и постоянной привычкой к опасностям: именно так оно и было с Петровым».
- Предыдущая
- 19/188
- Следующая
