Генералиссимус. Книга 1 - Карпов Владимир Васильевич - Страница 104

• Предыдущая
• 104/129
• Следующая

— Видите ли, все зависит от того, что это за красноармейцы.

— Речь идет о бывших кулаках.

— Кулаки — бывшие богатые крестьяне.

— Разве они недовольны настоящей государственной системой?

— Конечно, они недовольны.

— Почему они ею недовольны?

— Потому что... Послушайте, вы знаете историю партии? Историю России? В общем, кулаки были защитниками царизма и буржуазии.

— Не думает ли он, что кулак защищает свою собственность в бывшей Русской империи, или же немецкий крестьянин защищает теперь свою собственность только потому, что он еще является собственником? У нас в Германии ведь существует частная собственность, а в России она упразднена.

— Да, да, так и есть. Вы забываете, он — это одно, а его дети совсем другое, они воспитаны в совершенно ином духе. В большинстве случаев дети отказываются от таких родителей.

— Считает ли он, что последние годы в Советском Союзе принесли рабочему и крестьянину преимущества по сравнению с тем, что было раньше?

— Безусловно. Спросите их, как было при царизме, спросите их, они вам ответят. В России построили собственную промышленность. Россия ни от кого не зависит. У России есть все свое, может быть, это делалось за счет крестьян, за счет рабочих, и вполне возможно, что часть населения недовольна.

— После того, что вы теперь узнали о немецких солдатах, вы все еще думаете, что имеются какие-либо шансы у Красной Армии оказать такое сопротивление, которое изменило бы ход войны?

— Видите ли, у меня нет таких данных, так что я не могу сказать, имеются ли какие-либо предпосылки. И все же лично я думаю, что борьба еще будет продолжаться.

— Знает ли он, где стоит теперь наша армия? Не именно на этом участке, а на севере и на юге? Знает ли он, что мы уже находимся в Киеве? Как, по его мнению, сложится обстановка, если мы в скором времени войдем в Москву?

— Я знаю, что вы находитесь недалеко от Москвы.

— Он только что сам сказал, что он знает, что мы находимся под Москвой, на подступах к Москве, он ведь должен представить себе, что произойдет, когда Москва будет наша.

— Хорошо, я вам отвечу откровенно: я не могу себе этого представить.

— Как же он считает это возможным?

— Разрешите задать вам контрвопрос? А что, если вы будете окружены?

— Известно ли ему о таких случаях во время войны?

— Видите ли, по-моему, это возможно, т. е. в настоящее время у меня нет никаких данных. Что касается моего мнения по данному вопросу, то были случаи, когда ваши прорвавшиеся корпуса окружались и уничтожались. Такие случаи были.

— Известна ли вам позиция национал-социалистической Германии по отношению к еврейству? Знаете ли вы, что теперешнее красное правительство главным образом состоит из евреев? Выскажется ли когда-нибудь русский народ против евреев?

— Все это ерунда. Болтовня. Они не имеют никакого влияния. Напротив, я лично, если хотите, я могу вам сказать, что русский народ всегда питал ненависть к евреям.

— А почему ненавидят комиссаров и евреев? В тех городах и селах, через которые мы прошли, люди постоянно говорят: евреи — наше несчастье в красной России.

— Что я должен вам ответить? О комиссарах скажу позднее. О евреях же могу только сказать, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы — они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят, что в Германии им было бы лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть и бьют, но зато разрешают торговать. Быть рабочим или крестьянином еврей у нас не хочет, поэтому их не уважают... Слышали ли вы, что в Советском Союзе имеется Еврейская автономная область со столицей в Биробиджане? Так вот, там не осталось ни одного еврея, и живут в Еврейской автономной области одни русские.

— Известно ли вам, что вторая жена вашего отца тоже еврейка — Каганович?

— Нет, нет! Все это слухи. Чепуха. Первая жена — грузинка, вторая — русская — Аллилуева. Остальное слухи, чепуха.

— Что сказал отец напоследок, прощаясь с вами 22 июня?

— Иди — воюй!

— Известно ли ему, что мы нашли письма, в которых говорилось, что друзья надеются свидеться вновь этим летом, если не состоится предполагаемая прогулка в Берлин этой осенью?

(Яков читает письмо. В этом письме, представляющем собой переписку двух русских офицеров, имеется следующая фраза:

“Япрохожу испытания как младший лейтенант запаса и хотел бы осенью поехать домой, но это удастся только в том случае, если этой осенью не будет предпринята прогулка в Берлин”. Подпись: Виктор. 11.6—41 г.).

—Что он скажет на это письмо?

— Вы хотите сказать, что из этого письма якобы видно:

положение было таково, что Советский Союз хотел раньше объявить войну, чем напала Германия? Не правда ли, так нужно понимать это письмо?

— Имеются ли основания к этому? Действительно ли были такие намерения?

— Нет, не думаю. Факт остается фактом. Ведь вы первые напали, правда? Не Советский Союз первым напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападет первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал!

— Женаты вы или еще холост?

— Да. Я женат.

— Есть ли у вас дети?

— Одна дочь. Ей три года.

— Не хотите ли вы, чтобы мы известили жену, что вы попали в плен?

— Не нужно... Если вы хотите исполнить мою просьбу, то не сообщайте.

— Не думаете ли вы, что семья из-за этого пострадает? Позор для солдата — попасть в плен?

— Мне стыдно! Мне стыдно перед отцом, что я остался жив.

— Но ведь не только перед отцом, но и перед женой!

— Да, и она мне не безразлична. Я ее очень уважаю, очень люблю.

— Убежит ли ваша жена из Москвы вместе с красным правительством? Возьмет ли ее ваш отец вместе с собой?

— Может быть, да. А может быть, нет.

Якову предложили написать записку отцу. Он написал. Записка дошла до Сталина и хранилась в его сейфе. “19.7.41 Дорогой отец!

Я в плену. Здоров. Скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей в Германию. Обращение хорошее. Желаю здоровья. Привет всем. Яша”.

Дальше судьба сына Сталина сложилась следующим образом. Пленного потребовали направить в Берлин. Его поместили в Просткентский лагерь. Здесь продолжались допросы и попытки разговорить Якова “по душам”, но Джугашвили отвечал коротко или молчал.

Вот что вспоминал капитан Ужинский, находившийся в то время в этом лагере:

“Когда был привезен в лагерь Джугашвили, выглядел он плохо, как будто перенес тяжелую, длительную болезнь. Щеки впалые, цвет лица серый. На нем было советское, но солдатское обмундирование. Яловые сапоги, солдатские брюки, пилотка и большая для его роста серая шинель. Питался он наравне со всеми — одна булка хлеба на 5—6 человек в день, чуть заправленная жиром баланда из брюквы, чай. Иногда на ужин давали картошку в “мундире”. Мучаясь из-за отсутствия табака, Яков нередко менял свою дневную пайку на щепоть махорки.

Несколько раз в месяц его тщательно обыскивали, а в комнату поселили соглядатая... Лагерное начальство разрешило Джугашвили работать в небольшой мастерской, расположенной в нижнем этаже офицерского барака. Здесь человек 6—10 военнопленных делали из кости, дерева и соломы мундштуки, игрушки, шкатулки, шахматы. Вываривая полученные из столовой кости, заключенные готовили себе “доппаек”.

Яков оказался неплохим мастером и за полтора месяца сделал костяные шахматы, которые обменял на картошку унтер-офицеру Кауцману. Позднее эти шахматы за 800 марок купил какой-то немецкий майор”.

• Предыдущая
• 104/129
• Следующая