Как приобретать друзей и оказывать влияние на людей - Карнеги Дейл - Страница 8

• Предыдущая
• 8/55
• Следующая

Полтораста полисменов и детективов осадили его убежище на верхнем этаже. Проделав отверстие в крыше, они пытались выкурить «копкиллера» слезоточивым газом. Потом они расставили пулеметы на крышах окрестных домов и более часа один из красивейших кварталов Нью-Йорка оглашался треском револьверных выстрелов и пулеметных очередей. Кроули непрерывно отстреливался, скорчившись за перевернутым креслом. Десять тысяч взволнованных зрителей наблюдали за ходом охоты. Ничего равного этому не видывали ранее улицы Нью-Йорка.

Когда Кроули был схвачен, комиссар полиции Мелнуэй заявил представителям прессы, что отчаянный «Два нагана» был самым опасным преступником за всю историю Нью-Йорка. «Он убьет, — сказал комиссар, — ни за понюшку табака».

А как оценивал себя Кроули? Это известно, потому что пока полиция вела стрельбу по его укрытию, он писал письмо, адресуя его «тем, кого это может касаться». И кровь, лившаяся из его раны, оставила багровый след на бумаге.

В этом письме Кроули писал: «Под моим пиджаком усталое, но доброе сердце, которое никому не причинит зла».

Незадолго до этого Кроули было назначено любовное свидание на проселочной дороге из Лонг-Айленда. Внезапно к его машине подошел полисмен и сказал: «Покажите ваши права». Не говоря ни слова Кроули вытащил наган и градом пуль сразил полицейского наповал. Когда тот упал, Кроули выскочил из машины, выхватил у умирающего офицера его револьвер и выстрелил еще раз в распростертое тело. И вот этот убийца говорит: «Под моим пиджаком усталое, но доброе сердце, которое никому не причинит зла».

Кроули был приговорен к смертной казни на электрическом стуле. Когда он входил в камеру смертников тюрьмы Синг-Синг, он не сказал: «Вот что я получил за то, что убивал людей». Нет, он сказал: «Вот что я получаю за то, что защищал людей».

В этой истории примечательно то, что «Два нагана» Кроули считал себя ни в чем не виноватым. Является ли необычной подобная самооценка среди преступников? Если вы склонны считать, что это именно так, познакомьтесь-ка с нижеследующими фактами: «Я потратил лучшие годы жизни на то, чтобы доставлять людям зажигательные удовольствия и помогать им приятно проводить время, и все, что получаю взамен — это оскорбления и существование загнанного человека». Это сказал Аль-Капоне. Да, тот самый Аль-Капоне, некогда враг американского общества № 1,[3] когда-либо терроризировавших Чикаго. Он не осуждает себя. Он действительно смотрит на себя как на благодетеля — эдакий неоцененный и непонятый благодетель общества.

То же самое сказал «Немец» Шульц перед тем как скорчиться под пулями гангстеров в Нью-Йорке. «Немец»-Шульц — одна из известнейших нью-йоркских «крыс» — в интервью для газеты прямо заявил, что он благодетель общества. И он верил в это.

На эту тему у меня была небезынтересная переписка с начальником тюрьмы Синг-Синг. Он утверждал, что немногие преступники, сидящие в Синг-Синге, считают себя дурными людьми. Они — точно такие же люди, как мы с вами, и так же рассуждают и объясняют свои поступки. Они могут объяснить вам, почему должны были взломать сейф или нажать на спусковой крючок.

Большинство из них стараются с помощью аргументов, путаных или логичных, оправдать свои антиобщественные действия даже в собственных глазах, приходя таким образом к твердому убеждению, что их вообще не следовало сажать в тюрьму.

Если Аль-Капоне, «Два нагана»-Кроули, «Немец»-Шульц и другие отпетые джентльмены, находящиеся за тюремными стенами, ни в чем не обвиняют себя, то что же сказать о людях, с которыми мы находимся в ежедневном общении?!

Покойный Джон Уенмайкер признался однажды: «Тридцать лет назад я понял, что браниться по меньшей мере глупо, что мне следует беспокоиться о преодолении своей собственной ограниченности, не беспокоясь о том, что бог не счел нужным распределить дар разумения поровну между всеми».

Уенмайкер рано постиг этот урок. Лично мне пришлось добрую треть века брести на ощупь в этом дремучем мире, прежде чем передо мною стала проясняться та истина, что в 99-ти случаях из ста человек ни в чем не осуждает себя, независимо от того, насколько он прав или не прав.

Критика бесполезна, ибо она ставит человека в позицию обороняющегося и побуждает его искать для себя оправдание. Критика опасна, ибо она ранит драгоценное для человека чувство собственного достоинства, наносит удар его представлению о собственной значимости и возбуждает в нем чувство обиды и негодования.

В старой германской армии солдату не разрешалось подавать жалобу сразу после происшествия, давшего для нее повод. Он должен был сдержать первое чувство обиды, «заспать» его или «остыть». Если же он подавал жалобу немедленно в день происшествия, его наказывали. В повседневной жизни тоже следовало бы ввести подобный закон для ворчливых родителей, сварливых жен, бранящихся работодателей и целой армии несносных любителей выискивать чужие ошибки.

На страницах истории вы найдете тысячи примеров бесполезности чересчур строгой критики. Возьмите, например, известную ссору между Теодором Рузвельтом и президентом Тафтом — ссору, из-за которой произошел раскол в республиканской партии и в Белый Дом вступил Вудре Вильсон, а в мировую войну была вписана яркая, мужественная страница, изменившая течение истории. Окинем беглым взором события.

В 1908 году, уходя из Белого Дома, Теодор Рузвельт сделал президентом Тафта, а сам удалился в Африку пострелять львов. Когда же он вернулся, его раздражению не было границ. Он обвинил Тафта в консерватизме и постарался обеспечить самого себя в кандидаты (на третий срок), для чего образовал партию Быков и Лосей,[4] тем самым почти развалив республиканскую партию. В результате на последних выборах Уильям Годфри Тафт и республиканская партия вышли вперед только в двух штатах — в Вермонте и Юте — самое сокрушительное поражение старой партии за всю историю.

Теодор Рузвельт обвинил Тафта, но обвинил ли сам себя президент Тафт?

Конечно, нет. Со слезами на глазах Тафт говорил: «Я не вижу, как бы мог поступить иначе, нежели поступил». Кто же виноват? Рузвельт или Тафт? По правде сказать, не знаю и не стараюсь узнать. Главное, к чему я стремлюсь, — показать, что вся критика со стороны Рузвельта не убедила Тафта в том, что в поражении виноват именно он. Единственным ее результатом было то, что Тафт старался оправдать себя и повторял со слезами на глазах: «Не вижу, как бы я мог поступить иначе».

Или возьмем скандал с «Типот Доум Ойл».[5] Помните его? Газетная шумиха вокруг этого дела не утихала несколько лет. Всколыхнулась вся страна. В американском обществе на памяти живущего поколения не случалось еще ничего подобного. Чисто фактическая сторона дела такова: Альберту Фоллу — министру внутренних дел в кабинете Гардинга, было поручено сдать в аренду частным фирмам нефтяные резервации Элк-Хилл и Типот Доум, ранее зарезервированные военно-морскому флоту США для использования в будущем.

Вы полагаете, что министр Фолл назначил публичные торги? Нет. Он без стеснения вручил лакомый контракт своему другу Эдварду Л. Догени. А что сделал Догени? Он вручил министру Фоллу, любезно назвав ссудой сто тысяч долларов. Затем министр Фолл самовластно направил в район резервации морскую пехоту Соединенных Штатов, чтобы прогнать конкурентов, чье расположенное по соседству с резервацией производство не истощало бы запасов нефти Элк-Хилла. Согнанные штыками со своих участков конкуренты кинулись в суд, и слетела крышка[6] с пузатого Чайника со скандальной «заваркой» в сто миллионов долларов.[7] Разразилось зловоние столь отвратительное, что стошнило всю страну. Администрация Гардинга была низвергнута, республиканской партии грозило полное крушение, а Альберт Фолл угодил за тюремную решетку. Фолл был сурово осужден, осужден как немногие из общественных деятелей, когда-либо подвергавшиеся осуждению.

• Предыдущая
• 8/55
• Следующая