Искатель. 1969. Выпуск №4 - Поляков Борис - Страница 21
- Предыдущая
- 21/45
- Следующая
— Правильно действовали, товарищ Гаркуша, — похвалил командир часового. — Только вместо «Кого несет?» следует говорить «Кто идет?». А уж «ядрена-матрена» — это лишнее, можно и без присказки. И что за выражение: «а то пальну!»? По уставу как?
— Что ты мне, товарищ командир, про устав, ядрена-матрена? — опершись на винтовку, как на палку, заулыбался партизан. — Меня, старика, все равно под устав не обстругаешь…
Владимир Александрович тоже улыбнулся и, пожелав деду ни пуха ни пера, направился с Яшей по штольне дальше, в глубь лабиринта, освещая перед собой путь электрическим фонариком.
С каждой сотней метров кровля штольни понижалась, неумолимо и властно придавливая путников к земле. Дышать становилось все труднее.
Внезапно они наткнулись на баррикаду, из бойницы которой на них грозно глядел зрачок пулемета.
— Стой! Пропуск?
— Шаланда. Отзыв?
— Штык.
Из-за баррикады с «летучей мышью» навстречу командиру вышел Иван Петренко, хозяин всего оружия, находившегося в распоряжении отряда. Мастер спорта, инструктор стрелковой подготовки, Петренко учил стрелять всех партизан.
— Ну как, привыкли к новому месту? — спросил его командир.
— Какое там! — Петренко махнул рукой. — Так и кажется, что кто-то пялит на тебя глаза из темноты. Так бы ему, сукину сыну, и врезал прикладом по его противной роже… Гитлера бы сюда, в эту могилу, пусть бы лучше он привыкал. Верно я говорю, Яша? Уж мы бы его погоняли по этим дырам.
Яша мысленно представил себе, как, озираясь, Гитлер тикает от них по лабиринту, и развеселился.
— Однако нам еще шагать и шагать, — заторопился Бадаев и, попрощавшись с Петренко, направил луч фонарика в новую штольню.
На партизанской базе Яша задержался. Едва они прибыли в штаб, как дежурный, богатырского телосложения парень в красноармейской форме, передал командиру донесение наземной разведки. Наказав Яше никуда не отлучаться, ужинать и располагаться на ночлег, Бадаев тут же куда-то исчез.
Дежурный проводил Яшу в командирскую «каюту» — она размещалась в соседнем забое, — принес туда матрац, подушку и теплое ватное одеяло.
— Командировы, — объяснил он, прогудев могуче густым басом, и показал на вырубленную в стене нишу размером с вагонное купе. — Такие хоромы мы получили сегодня все. Устраивайся, будь как дома.
— Но не забывать, что в гостях? Это вы хотите сказать? — пошутил Яша, пробуя, удобно ли будет лежать в нише.
— По мне, оставайся! — пророкотал парень и спросил: — Кишки марш не играют? Есть хочешь? А то вместе бы. Завхоз, Иван Никитич, расщедрился: каждому по двести граммов выдал. Историческое новоселье, говорит, было бы грешно не отметить. Добрая душа, уважил.
Есть Яша не хотел.
— Неужто ни-ни? — удивился здоровяк, щелкнув себя по шее. — Надо бы малость…
Судя по всему, новоселье он уже отметил.
— Вот вы о чем! — догадался Яша. — Только не пью я. Даже ни-ни.
— Молодчина! — похвалил парень. — И не надо, не привыкай, ни к чему это. Но… приказ есть приказ! А приказ начальника — закон для подчиненного. Ты слышал, что сказал командир! Надо по-у-жи-нать. Понял?
— Так точно, товарищ…
— Зови меня Ерусланом, — разрешил парень.
— Если вы, товарищ Еруслан, не возражаете, то я поужинаю утром, — предложил Яша, залезая в нишу.
Но Еруслан был неумолим.
— Возражаю! — пробасил он во всю мощь своих необъятных легких. — И притом категорически. Утро — это ведь уже завтра, верно? А исторический день для завхоза — это сегодня. Смекаешь?
— Тогда давайте так: я вам сейчас — свой ужин, а вы мне утром — свой завтрак, — предложил Яша.
— Мужской разговор! — согласился Еруслан и пожелал Яше спокойной ночи.
Только сейчас, оставшись один, Яша оглядел жилище Владимира Александровича. Штрек как штрек. Не слишком широкий и не очень высокий. Нормальный, пригибаться не надо. В углу кованный железом деревянный сундук, медный чайник, бачок с водой. Напротив, у стены, на аккуратной каменной ножке квадратная каменная плита — стол. На нем телефон-вертушка, знакомый томик рассказов Джека Лондона, фарфоровая чернильница, пепельница с царицей Тамарой. Возле стола две каменные «табуретки» и какая-то большая корзина, прикрытая куском рогожи. На крюках, вколоченных в стену, — полушубок, ватные брюки, автомат.
Яша убавил в висевшей над нишей «летучей мыши» огонь, натянул одеяло до подбородка, закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, он пролежал долго, может, час или два, но сон не приходил. Где-то недалеко раздавались голоса. Кто-то негромко пел об отважном Ермаке и «товарищах его трудов». Да, в такую ночь уснуть было нелегко. Там, наверху, с передовых позиций в порт шли отряды красноармейцев. Последние защитники Одессы до рассвета спешили попасть на последние уходящие в Севастополь корабли. Завтра в городе уже будут фашисты. Завтра… Каким же он будет, этот завтрашний день? Яша достал карманные часы — подарок командира, — щелкнул крышкой. Светящиеся стрелки показывали без четверти три. Завтра уже наступило…
Задремал он только к самому утру, но тотчас почувствовал прикосновение чьей-то руки.
— Проспишь все на свете! — рокотал Еруслан, держа в руках два ароматно дымящихся котелка, — Через двадцать минут отправляемся на торжественную встречу гостей.
Ровно в десять часов утра партизаны вышли из катакомб и устроили засаду вдоль дороги, спускавшейся в балку.
С командиром, Ерусланом и дедом Гаркушей Яков залег в придорожной воронке. Еруслан и дед лежали не шевелясь, напряженно смотрели вдаль. Бадаев наблюдал за степью через бинокль. Дорога была пустынной. Противник словно знал, что его ждет, и не торопился.
Утро стояло теплое, солнечное. После пребывания в затхлом и сыром подземелье было приятно лежать на земле под открыли небом и вдыхать полной грудью свежий степной воздух. Пахло дорожной пылью, терпкой сухой полынью, неубранной ботвой дынь. Справа, за балкой, о чем-то шушукались на ветру подсолнухи, за виноградниками в багрянце садов утопали белые хаты села Нерубайского. Высоко над степью летела журавлиная стая.
— Улетают! — грустно протрубил Еруслан, провожая взглядом растянувшийся клин журавлей. — Слышите? Курлычут.
— Прощаются, — вздохнул дед.
Владимир Александрович отозвался от бинокля, тоже глянул в сторону удалявшихся птиц.
— Придет весна, и вернутся, снова прокурлычут свою песню.
— То другая уже будет песня, — добавил Еруслан. — И кто знает, доведется ли ее услышать.
Владимир Александрович сделал вид, что не расслышал, поднес к глазам бинокль и снова начал следить за степью, за уходящей вдаль узкой лентой дороги.
«Такое утро — солнце, журавли… а сердце щемит, как будто в тиски его кто намертво зажимает», — подумал Яша.
— На, погляди, вон они, наши гости, — командир протянул Яше бинокль. — Видишь?
— Ага, — прошептал Яша, хотя до показавшейся колонны врага было несколько километров, — Офицера на коне вижу, солдат с автоматами. Орут вроде что-то.
— Пьяные, наверно, — предположил дед, прикрывая пулемет дынной ботвой. — Хлебнули для храбрости, не иначе.
— Дадим им сейчас свинца на закуску, — пробасил Еруслан, отбросив в сторону превратившуюся в крошево папиросу, и начал укладывать перед собой в рядок противотанковые гранаты.
— Внимание! — скомандовал Бадаев. — Показалась вражеская колонна. Всем укрыться и ждать моего сигнала!
Яша отдал бинокль командиру, скосил глаза туда, куда был обращен взгляд командира. В следующей воронке притаились две Тамары — Тамара-маленькая, Межигурская, и Тамара-большая, Шестакова, Дальше, в придорожной канаве, устроились другие партизаны. На баштане, где еще недавно зрели крутобокие рыжие дыни, замаскировался в окрпчике Петренко.
Все замерли. И тут Яша увидел ежика! Шурша ботвой, он направлялся прямо к их воронке.
- Предыдущая
- 21/45
- Следующая