Чёрный диггер - Каретников Роман - Страница 74

• Предыдущая
• 74/89
• Следующая

— Черт! Кто же он такой? Ладно, попробуем сначала. Как к вам попала дискета?

— …любой студии. Я же вам говорил. В тот день, когда я уходил от вашего наблюдения, так вышло, что случайно, понимаете, совершенно случайно…

Сергей говорил и говорил. Он не мог остановиться, его выплёскивало наружу.

Слова мучили Крутина больше, чем зуд в теле и чесотка в пальцах. Их было слишком много. Они теснились у него в голове и перекатывались во рту. Ему не требовалось даже произносить их, Сергей только открывал рот, а они, уже готовые, вылетали оттуда. Роман Александрович и человек-рыба едва успевали задавать вопросы.

Крутин рассказал все. Все, что знал. Все, что произошло за эти дни здесь, в городе, и семью месяцами раньше там, в воинственной кавказской республике.

Было то, чего он не хотел им говорить, то, что говорить было никак нельзя, но Сергей не мог остановиться. Словно какая-то сила гнала его вперёд, не давая возможности скрыть или утаить что-нибудь.

Сергей говорил, чувствуя, как удаляются все находившиеся в комнате, хотя никто из них не вставал с места. Они просто двигались прочь от него, каждый сидя на своём стуле. Это было очень смешно, и Крутин продолжал гово-, рить, захлёбываясь смехом, чувствуя, что ещё вот-вот, и ему не хватит воздуха.

А затем в его голове разорвалось ослепительное оранжевое солнце, и Сергей умер.

Убежище было неказистым и ненадёжным. Войцех Казимирович сидел на груде деревянных ящиков за рабочим входом в магазин «Адриатика». Сидел в самом углу, где его не было видно, подтянув колени к подбородку, обхватив руками голову и привалившись спиной к облицованной жёлтой плиткой стене. Остро пахло гнилыми овощами, ржавой сельдью и кошачьей мочой. Сей букет полностью гармонировал с чувствами, гнездившимися у Профессора внутри, и поэтому не вызывал особого дискомфорта.

Все рухнуло. Он ничего не смог исправить. Ни-че-го. Единственное, что ему удалось, так это, в дополнение к Шурику и всем остальным, потерять ещё и Сергея. Неужели он стал так стар и беспомощен?! Как ни горько, но приходилось признать, что да.

Он бездарно повёл это дело с самого начала. Он позволил себе плестись в хвосте событий, вместо того чтобы предвосхищать и направлять их.

Полусумасшедший Сергей зачастую проявлял куда большую осмотрительность и догадливость, чем он, старый дурак. А Король ещё хотел передать ему своё дело!

О, Езус, как мы все можем ошибаться в других! Да уже и нечего передавать. Все «вокзальные» за решёткой. Их сожрала, клацая стальными челюстями, государственная машина. И он не смог спасти ни одного человека.

Профессор заметил, что сидит, раскачиваясь из стороны в сторону, и изредка издаёт сдавленные мычащие звуки. Любой, проходивший мимо, мог принять его за охваченного «белочкой» алкаша. Ну и пусть. Черт с ними. Лучше бы он и был этим алкашом, все проблемы которого сведены в одну — достать «горючего» и залить «трубы».

Войцех Казимирович с силой сжал виски. Как же ему все-таки удалось уйти с комплекса! Невероятно! Хотя, безусловно, здесь на руку Профессору сыграла обширность территории. Как ни велика была численность их людей, но полноценно охватить каждый участок они не смогли. Конечно, им помогали и служба безопасности, и ВОХР, но здесь уже они сами дали осечку. Выдали установку на поиск вооружённого нарушителя, представив его кем-то наподобие американского Рэмбо, а Профессор покинул территорию комплекса под видом работяги, толкая перед собой тачку с мусором. Он — крыса, которая выживает в любых условиях и которую трудно убить. А защитник из него никакой.

Перед глазами Войцеха Казимировича встали скорбное лицо Веры, красный отдувающийся Ботя, улыбающийся Шурик с его небесным взглядом, Сергей, нахмуренно прислушивающийся к тому, что происходит внутри его… Все те, кого он так и не смог уберечь. И никто не ответит за то, что с ними случилось. Ни одна…

Будьте вы прокляты, господа, топчущие свой народ. Маленькие фюреры, готовые идти по трупам к поставленной цели. Ваша правда, о которой вы так кричите, панове, окрашена кровью, поэтому не бейте себя в грудь и не распинайтесь о счастье того народа, который вы убиваете. Вот уже скоро век, как бог отвернулся от этой земли и заткнул себе уши. И мы существуем в безвременье, выброшенные на обочину, вроде бы и движемся вместе со всеми, но как-то криво и в сторону, и жрём друг друга, и боремся, боремся без устали то с кем-то, то за что-то, и все это вместо того, чтобы просто жить, как живут нормальные люди. И что он, полуполяк-полурусский, может сделать, чтобы изменить это? И как ему это сделать? На что хватит его сил?

Нет, Сергей все же был прав тогда, говоря: «Делай, что можешь, и ни о чем не думай». Зря он назвал его сумасшедшим. Если вдуматься, это очень достойная позиция — поступать только так, как считаешь правильным. Главное, делать это всегда.

А он? Все ли сделал он? Можно ли попытаться сделать ещё что-нибудь в таком положении?

Пальто Профессора осталось в какой-то из кладовок на заводе. Вместо него на нем сейчас была надета грязноватая брезентовая куртка и матерчатая кепка неопределённого цвета. В кармане у Войцеха Казимировича имелось немного денег, дискета в целлофановом пакетике и телефон. Пистолет, в котором не осталось ни одного патрона, он бросил там же, на заводе. Вот и все. Весь его скарб и все его снаряжение. И куда ему с ним деваться? . Профессор сидел, снова и снова разглядывая эти, ставшие абсолютно бесполезными предметы, и мучительно раздумывал, как же ему поступить. А затем не выдержал и швырнул телефон о стенку магазина. Корпус мобильника жалко клацнул об облицовочную плитку и распался пополам.

Все. Это конец. Выхода нет, они проиграли во всех отношениях.

Единственное, что ему остаётся, — это спасать самого себя. Нужно уходить из города. И притом как можно скорее.

Сознание возвращалось к Сергею рывками, то швыряя его бедное тело в этот мир, наполненный болью и ослепительным светом, то накрывая вновь тёмным покрывалом, принося покой и забвение. Как будто кто-то колебался, стоит ли возвращать душу в эту бренную оболочку или милосерднее будет отправить её туда, куда рано или поздно ей все же предстоит отойти.

Наверное, его глаза были открыты потому, что их жёг нестерпимый свет, а может быть, их жгло изнутри, потому что, кроме этого света, Сергей ничего не видел.

Один раз сквозь «радиопомехи» в своей голове Крутин различил голоса:

— …непостижимо. Такое просто не могло…

— …Особенно когда он назвал Юрия Константиновича. Я уже было думал, что все-таки…

— …вероятность такого совпадения — один к тысяче. Кто бы мог подумать, что все это время мы…

— …исходя из ложной предпосылки. Вот вам лишнее доказательство того, что нужно учитывать все возможности. Даже самые невероятные.

— Но в таком случае…

— …абсолютно бесполезен…

Кто это говорил, сколько человек участвовало в разговоре, Сергей различить не смог. Просто отмечал про себя фразы, не особенно вдумываясь в их смысл, а затем опять проваливался в спасительную темноту.

Настоящее пробуждение было долгим, тяжёлым и очень болезненным.

Мало-помалу Крутин начал различать отдельные предметы. Правда, месторасположение их было довольно странным. В конце концов Сергей понял, что это из-за того, что он лежит на левом боку, прижимаясь к плиткам пола. Плитки были холодные и приятно остужали щеку и висок.

Он по-прежнему был привязан к стулу и поэтому напоминал сфинкса, заваленного на бок неизвестными вандалами. Правое плечо занемело и лишь тупо ныло глухой притаившейся болью. Глаза жгло, будто в них сыпанули толчёного стекла, а во рту было сухо, как в пустыне Гоби. Язык распух и не умещался во рту. Сергею казалось, что он неприлично высовывается, подобно сосиске из хот-дога.

Зато голова, к его полному удивлению, не болела. Со всем остальным было плохо, а вот голова — наоборот…

• Предыдущая
• 74/89
• Следующая