Хлеб и снег - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 18

• Предыдущая
• 18/27
• Следующая

Вот и кончается повесть.

Ты спрашиваешь, знаю ли я ещё истории про Таню? Знаю! И даже много! Знаю про то, как она ловила рыбу вместе с бородатым художником. А лесное озеро было тихим и чуть темноватым. И огромные сосны стояли в его зеркальной глубине, как живые.

А ещё есть история про то, как Алёна — у неё ведь мама доярка — привела нашу Таню в коровник. Таня трусила ужасно!.. Но коровы стоят себе, на девочек никакого внимания. Да и вообще, рога у них длинные, а злости никакой. Они тоже добрые, как и лошади!..

А ещё есть история про то, как Таня пошла в школу первого сентября. А ещё… В общем, много у меня историй в запасе. Но я ставлю точку именно здесь…

Давай же попрощаемся с Таней. До свиданья, Таня! Счастливо оставаться. А нам пора в другие рассказы!..

Так мы сказали и пошли себе по дороге. Через какое-то время оглянулись — уже чуть слышно стрекочет Кирюшин трактор, чуть видно белеет Танин платок, которым она машет нам вслед с пригорка…

В сентябре на даче пусто. А погода всё ещё стоит необыкновенная: тихо, солнечно, прозрачно, с одного конца прямой как стрела улицы я легко вижу, как на другом её конце медленно шагает одинокий прохожий…

В эти пустынные и погожие сентябрьские деньки в посёлке как будто наступает вторая весна, только осенняя — тихая, неторопливая. На пустых жёстких дорогах пробивается молодая трава. В полдень припекает, и от земли идут к небу дрожащие столбы воздуха. Но с берёз падают и падают листья.

На всё лето распуганные людским шумом, теперь в посёлок возвращаются осторожные сороки, вороны, дятлы. Один дятел почти по целым дням проводит у нашего дома… Забавная птица! Я сперва никак не мог понять, что он делает. Высоко над крышей у нас торчит шест телеантенны — это уже немного потемневший, давно высохший еловый ствол. Даже отсюда, снизу, видно, какие глубокие трещины расползлись по его бокам…

И вот появился дятел. Подлетел к нашей антенне, побегал-побегал по ней вверх-вниз на своих цепких лапах. Но вот остановился — видно, нашёл то, что искал. Я с земли за ним наблюдаю. Интересно, что будет дальше. А дятел повозился ещё немного, устроился поудобнее, уселся на свой короткий твёрдый хвост, словно на табуретку, и принялся долбить антенну. Я удивляюсь: для чего это ему? Неужели завелись в старом дереве червяки? Да нет, не может этого быть. А потом и дятел, как видно, никого не собирается искать, долбит и долбит в одно место. Стукнет раз десять — остановится, откинет голову, словно осматривает свою работу, и снова колотить. Вот это клюв! Наверно, крепче железа!

Так дятел долбил часа два, а то и больше. Я уже успел сварить себе обед, дочитать книжку, пообедать, а он всё работал…

Торопливое осеннее солнышко уже гуляло по самой земле, между деревьями дальнего леса, когда дятел вдруг перестал долбить, вскинулся и улетел. Полёт у дятлов немного смешной и странный: они быстро-быстро машут крыльями, а летят не очень быстро, и кажется, что кто-то невидимый держит их с земли за ниточку.

На следующее утро я проснулся ни свет ни заря. То есть, конечно, были и свет и заря, но всё равно очень рано! А проснулся я оттого, что по всему дому гудело: бум-бум бум… Я вышел — дятел опять долбил антенну. Вот поди ж ты! И что он такого вкусного нашёл в этой антенне? Я решил запастись терпением и всё-таки узнать, что же задумал дятел.

Когда время подошло к обеду, он снова улетел, и теперь я уже мог рассмотреть, в чём состояла его работа. Оказывается, дятел зачем-то расширял одну из самых глубоких трещин. Вернее, он делал в этой трещине продолговатую ямку. Я не знал, закончена его работа или нет, потому что всё ещё не мог догадаться, для чего он это затеял.

Дятел долго не прилетал, и я, занявшись домашними делами, забыл о нём. Вдруг, почти уже вечером, дом снова загудел, словно бубен. Дятлу подпевало каждое бревно и каждая доска моего дома, как будто все они вспомнили наконец то время, когда сами были деревьями и длинноносый работяга простукивал их бока.

Я глянул вверх… Вот в чём дело! В продолговатую ямку, над которой дятел так упорно трудился, была вставлена спелая еловая шишка. И дятел долбил, ерошил её — выковыривал семечки.

Теперь уже он действовал своим клювом не только как тяжёлым долотом, но и как шильцем, как буравчиком, отвёрткой — теперь-то работа стала куда хитрее! Я приглядываюсь повнимательней. Вот дятел стукнул осторожно по шишке, отогнул одну её чешуйку. Затем ещё раз ткнулся носом в то же самое место, словно что-то обнюхивал. На самом деле это он слизнул семечки, которые на отколупнутой чешуйке лежат теперь, как на блюдце. А язык у дятлов длинный — под стать клюву, — тонкий и клейкий, очень удобный в такой работе!

Когда с одного боку шишка оказалась выпотрошенной, дятел подцепил её клювом, вынул, повернул другим боком, вставил… и снова за работу.

Прошло ещё какое-то время, вдруг дятел перестал долбить, вскинулся опять неожиданно и полетел-полетел, как всегда слишком быстро махая крыльями. А шишка так и осталась торчать в антенне. Однако минут через пять дятел явился с новой шишкой. И лишь теперь он выкинул пустую шишку, вставил свежую. Я заметил, что он так делал всегда, пока «работал» на моей антенне. Может быть, другим дятлам давал знак, что занято… Уже много времени спустя, когда дятел улетел и когда я уехал в город, я узнал, что такую ямку, в которую дятел вставляет шишку, называют наковальней. Что ж, дятел и правда немного похож на сельского кузнеца!

В тот погожий сентябрь дятел начинал свою весёлую и всегда одинаковую музыку с самого утра. Доски, балки, толстые брёвна, из которых был сложен дом, гудели, откликались низким густым пением. Так и повелось, что каждое утро дятел будил меня. И ни разу мне не захотелось пойти прогнать его. Почему?.. Звуки, от которых мы просыпаемся, бывают разные — хорошие и плохие. Плохо, когда над тобой закричит непрошеный транзистор или в ухо начнёт завинчиваться какой-нибудь скрежет, треск. Другое дело, если тебя разбудит дятел, или музыка лесного ветра, или гул морского прибоя, или пение птиц… Несколько раз в своей жизни я просыпался от пения птиц и ни разу не был раздосадован этим.

Тропинки никогда не бывают прямыми. Особенно в лесу — вечно виляют, делают петли. Иногда совсем непонятно зачем! Ну ладно, думаешь, там обогнула пень, тут не захотела идти в непролазный ельник. А здесь-то что? На ровном месте делаешь крюк в двадцать шагов!.. Не жалко этих шагов, а просто интересно узнать, в чём дело?.. Постоишь, постоишь и вдруг вспомнишь: да ведь тут года два-три назад была огромнейшая лужа с лягушками!..

Вот ведь как! Выходит, и у лесных тропинок есть своя особая память. И может быть, каждый их непонятный поворот — это своя история? Может быть, так, а может, и нет. Но по крайней мере одна из таких историй произошла на моих глазах…

Человек срубил берёзу толщиною в палец. Срубил просто так. Шёл по тропе и от нечего делать тюкнул топориком. Я потому это знаю, что берёза прямо тут и валялась — посреди тропы.

Почему-то я не мог перешагнуть через эту срубленную берёзу, как через простую палку. И я обошёл её. Тем более, что особого труда тут не было — каких-то три-четыре лишних шага.

Случилось это в самом начале весны. Всё кругом было ещё голо. Только ели выглядели торжественно и строго. Но недели через две почки на осинах, ивах и берёзах не выдержали — треснули. Сразу по лесу словно пошёл зелёный дым. В первые дни, когда листья ещё совсем крошечные, это бывает очень красиво…

Появились листья и на срубленной берёзе. Она как будто бы ни о чём не подозревала, распускалась, как обычное дерево весной. И теперь уже все, кто шёл по тропе, не хотели перешагивать через берёзу, а обходили её. Только почему-то не с той стороны, где я, а с другой.

• Предыдущая
• 18/27
• Следующая