Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/47
• Следующая

— Он так тебе всё и говорил?

— Я сам обалдел! Буквально чувствую, сейчас из меня полупроводники от удивления посыпятся.

— А он правда не… выпивши был?

— Полный ноль! И спрашивает: ты с моей дочерью знаком? Я хладнокровно отвечаю: так, говорю, почти нет… Понятно, говорит. И роет, как я не знаю кто… Слушай, Стел, ты что всё-таки с ним сделала такое?

Нехотя она стала ему рассказывать. И чуяла наперёд: ничего хорошего из её рассказа не выйдет. Получилось как-то вяло: пришёл, починил форточку… Лёня её слушал добросовестно. И недоуменно. С небрежным удивлением мотнул головой:

— Какие они всё-таки нервные…

— Они добрые, дурак! — закричала вдруг Стелла. — А ты счётно-решающее устройство, если так говоришь!

И поняла: зря кричит. Это ведь её родители, не Ленины. И это она штуки выделывает. А Лёня — что с него взять?

И замолчала, устыдившись.

— Счётно-решающее? — Лёня стоял, глядя на неё. Он так и не сел почему-то. — А я хотел сказать, что влюбился в тебя…

В таких разговорах, как утверждают многие, особенно правдивым быть не стоит. Но Стелла забыла это золотое правило:

— Лёнь, ты ведь хочешь, чтобы я тебе честно сказала? Я, Лёнь, в тебя не влюблюсь… Лёнь…

Лёня подождал, пока в тоннель прокатится поезд. Потом сказал, глаза его были обиженные и спокойные:

— Ты ведь из-за Машки? Раз она в меня влюбилась, ты сразу задний ход?

— А никакого «переднего хода» не было!

— Да? А когда мы на даче познакомились!

Во дурак! Объясняется в любви, а сам как будто ведёт следствие.

— Тебе приснилось, мальчик!

— Ну и тем лучше! Только запомни: я в неё никогда не влюблюсь! — И добавил явно вычитанную фразу: — Мне кажется, она простовата.

Злость прихлынула к ней… Нервы, что ли, расшатались?

— Это ты простоват! Да я за неё отдам сто тысяч таких, как ты, понял?

— Ста тысяч таких, как я, нету, — сказал он тихо. — Таких, как я, и двух нету. Люди — это штучное производство, запомнила? Просто ты меня отдашь за Машку, — теперь он вдруг сел с нею рядом, как будто у них пошла полная любовь. — Вы… что вам толковать — простые девчонки. Вы же меня в упор… не понимаете.

Стелла собиралась фыркнуть. Он махнул рукой:

— Я… помолчи… слишком много рассуждаю. Мне литература говорит: «Ты, Нилегин, слишком много рассуждаешь». Ну так я же думаю! А вот, оказывается, это плохо, и с вами, девчонками, надо совсем по-другому. Видишь, опять я рассуждаю! Я, Стелл, буду классным стариком. Ко мне будут приходить, со мной будут советоваться. Я стану образованный до ужаса. А вы будете две старые грымзы с перегорелыми транзисторами! — Он засмеялся. Но совсем не обидно, а грустно. — Пока, Стел!

Он сбежал по лестнице на платформу, быстро сел в поезд. И причём в какой нужно — на Комсомольскую площадь. Ничего не перепутал даже по причине волнения.

Может, и правда быть ему великим стариком?

Иногда на неё нападало это — завинтиться в магазинную толпу, прожигая себе путь вопросом: «Что дают?!» Вот и сейчас душа встрепенулась, втянула воздух чего-то неопределённого, но заранее манящего. И среди окружающих слышалось волнение.

— Чего там дают, мужики? — прозвучал сиплый вопрос.

— Во, видал — пиво в банках! — прозвучал сиплый ответ.

Сразу душа её успокоилась, забралась обратно в свою конуру, то есть, извините, в раковину — иначе как-то непочтительно. Никаким пивом ни в каких банках она сроду не интересовалась. Если только Машке принести для смеха…

— А где брали-то?

— Знаешь, который «на ступенечках»…

В Москве, между прочим, любят давать магазинам имена. Тот зовут Поросёнком за когда-то висевший в витрине рисунок, тот именуется «У Клавы», хотя Клаву давно уже перевоспитывают в специально отведённом месте… А бывают и названия попроще, вроде вот этого — «На ступенечках».

Стелла глянула налево, направо. Вот он, искомый объект, во всей своей красе.

Но чего её несло туда? Душа удивлённо высунулась из своей… этой самой — раковины.

А! Её отец интересовался баночным пивом… Ну и что дальше? Зачем туда идти? Тем более сейчас… С этой бесспорной мыслью она вошла в магазин «Вино», который действительно возвышался над землёй посредством трёх ступенек. В голове пронеслось: в случае чего скажу, что я за минералкой!

И тут же она увидела отца.

Он стоял в очереди, уже довольно близко от продавщицы, и читал журнал «Знание — сила». Что это — случайность, интуиция? Теперь говорят, случайностей вообще нет. Хотя раньше говорили: никаких интуиции нет. Вот и решай.

Дыша тяжело, как штангистка, и совсем не замечая этого, она из-за толпы смотрела на отца — она сразу решила не подходить к нему. По крайней мере, сперва — надо разобраться.

Люди брали этого баночного пива буквально по тыще штук, словно надеялись купить его на всю жизнь. Даже хвостовая часть очереди стала гудеть, что, мол, давайте ограниченно! Ну, дело известное.

Стеллин отец купил четыре баночки, и это, надо сказать, понравилось ей. Одну банку отец тут же откупорил и выпил не спеша, почитывая свой журнальчик. Всякий знает, что в магазинах этого делать не полагается. Но отцу никто не сказал ни слова — так независимо и спокойно он себя вёл. Стелла, заворожённая, смотрела на него.

Он был, кстати, совершенно в том же наряде, что и самый первый раз, когда она увидела его в Парке Горького: ни дать ни взять киноартист с международного фестиваля. Только, пожалуй, какой-то невесёлый. А вся его уверенность и шик были… ну как выучка у солдата. Или это лишь казалось Стелле?..

Тут кто-то взял её за рукав.

Ваня! С тревогой и почти со страхом они смотрели друг на друга. И каждый из них подумал о другом: «Что же ты здесь делаешь?»

Но Стелле было куда страшней. Скорее потащила брата в самый угол, во мрак, потому что краем глаза видела, как отец допил свою банку.

Что дальше делать?.. Отец не спеша, но уверенно проталкивался к выходу.

— Ваня! Будешь мне помогать? Надо проследить за одной женщиной.

— За какой женщиной?

— Ну это одна учительница.

— Какая учительница?

— Ну будешь помогать или нет?

Отец ушёл уже довольно далеко. Еле мелькал за прохожими. Хотя Плющиха не так уж и многолюдна.

— Вот, видишь, в динамовском пальто!

Все синие, голубые и фиолетовые оттенки назывались у Вани «динамовские», потому что синий — это главный цвет московского «Динамо», за которое он болел.

Но очень скоро женщина в динамовском пальто пропала в молочной. Стелле ничего не оставалось, как врать дальше… и больше.

— Теперь следи вон за той клетчатой!

— Зачем?

— Затем… Будешь выполнять задание?!

А тут и клетчатой оказалось не по пути.

— Вон она, девчонка! Видишь девчонку в красной шапке?

Ваня ничего не сказал, он ей не верил. Только быстро шёл рядом и заметно было, что волновался.

Отец толкнул дверь знакомого парадного, а красная шапка пошла дальше. Ваня лишь посмотрел на сестру и остановился рядом с нею у глухой стены громадного здания Библиотеки Ленина. Это, кажется, было книгохранилище. Говорят, здесь лежат целые миллионы книг. А посмотреть, так уместятся и миллиарды — дом, который занимает всю улицу. И высотой до сентябрьских облаков. Неуютно стоять рядом с таким великаном. Да ещё начинался дождь.

— Вань, ты вон там подожди, под навесиком. А мне надо позвонить… хорошо?

Про ту шапку уж не было и речи. Ваня, ничего не сказав, пошёл под навес. Он был не то удивлён, не то испуган её суетой.

Стелла вошла в подъезд. И так смело! А ведь отец ещё мог там стоять, дожидаться лифта. Но ни лифта, ни отца уже не было.

Что ей? Что она хочет? Нажала на вызов. И не стала ждать, пошла, как не раз ходила с отцом — заговорятся и шагают… Но зато с отдыхом: на площадке у окна между четвёртым и пятым этажом. Сейчас она нарочно не остановилась там, поднялась до следующего окна. Встала на цыпочки, оперлась о подоконник. Внизу узкой пропастью видна была та самая улица, где под навесом она оставила Ваню. Но стоял там Ванька или нет, она не могла увидеть.

• Предыдущая
• 36/47
• Следующая