Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/47
• Следующая

У Машки и её мамы были отличные отношения. И притом без рабства. А это очень важная вещь.

Однажды Машка рассказала Стелле историю. Такие истории обычно никому не рассказывают. Но Машка рассказала её, может быть, специально, чтобы — как тут выразиться поточней? — чтобы Стелла немножечко породнилась с Александрой Николаевной, с её такой заметной некрасотой.

Вскоре после того как Александра Николаевна взяла Машку из детского дома, они сидели вдвоём, и Машка спросила: «Мам, а ты замуж не будешь выходить?» Спрашивать такие вещи — на это, конечно, только Машка способна. Но и Машку можно понять — столько человек натерпелся…

И тогда будто бы Александра Николаевна взяла со стола зеркало, и они отразились в этом зеркале, Машка и её мама. Александра Николаевна и говорит: «Разве меня ещё кто-нибудь, кроме тебя, полюбит!»

А кончила Машка свой рассказ довольно-таки странными словами:

— И я при ней живу, Стел, как при коммунизме!

Дверь открыла Машка. А за спиной у неё стоял дяди Бенин сын. Когда Стелла шла сюда, она думала: «На улице встретить… я бы его и не узнала, наверно!» Но сейчас посмотрела — нет, узнала бы. И фигуру его помнила, и лицо. И особенный, внимательный взгляд. У всех во взгляде есть хоть сколько-нибудь беззаботности. А у него ни капли… В общем, не простой такой мальчик. Раз увидишь, не забудешь.

Машка сияла. Искры сыпались у неё чуть ли не из ушей. Влюбилась, что ли? Влюбилась! И ждёт Стеллу, чтоб узнать в каких она отношениях с этим Лёней.

Да ни в каких. Люби себе хоть десять раз.

Тут она поймала его взгляд и поняла: дяди Бенин сын приехал из-за неё, а не по делам.

От смущения особенно звучно громыхая конечностями, они выбрались из прихожей. И тут глупое их смущение быстро завяло. Потому что они вошли в уютную и тихую комнату Машкиной однокомнатной квартиры. И как-то удивительно ясно было: тут никто никого не бросит, не скажет: «Видишь ли, мы не сошлись характерами», показав два железных равнодушных гвоздя.

Тут и Машка была другая, освещенная невидимым светом своей доброй мамы. Она усадила Стеллу на диван, а Лёню на стул, а сама стала у стеночки. И в этом было какое-то особое значение, которое доступно понять только хозяйке. Особый жест гостеприимства. Переглянулась со Стеллой, с Лёней. Сказала просто, но и торжественно:

— Мама купила курицу. Давайте её зажарим?

— А ты разве умеешь? — спросила Стелла неосмотрительно.

— Там уметь нечего, — доброжелательно сказала Машка, — фольгой обернула, в духовку сунула, через полтора часа вынимай — все дела!.. А потом аккуратно уберёмся…

— И курицу на место положим, — добавил Лёня.

Машка улыбнулась ему:

— Не, правда. У меня же мама только завтра вернётся.

Тут они и договорились до всего. Стелла, услышав про завтра, почувствовала прилив творческих сил и выдала свой номер насчёт ванной. А Лёня заявил, что коли начался пир, он сходит за напитками. Стелла при слове «напитки» немного перетрусила. Но потом, уже в ванной, подумала, что ладно, раз такой вечер, то она может попробовать и пива, и даже вина!

И вот он настал, «такой вечер». Закат светил в окно просторной Машкиной кухни. Окно было чистое, и закат от этого получался особенно прозрачным и грустным. И он был нетороплив. Со всех сторон его обнимали мохнатые облака, собственно говоря, даже тучи. А это, по стародавней примете, значило, что завтра начнётся настоящая осень — с дождями, с непобедимой грязью в школьных вестибюлях, и с мокрыми чёлками, и с вечно влажными носами, и с электрическим светом, который горит в классе до третьего и четвёртого урока.

Но сегодня ещё было не так. Закат светил прозрачный, жёлтый, а потом всё больше красный и малиновый. Наступил тот самый час, в который глупые люди говорят друг другу: «А не зажечь ли нам свет?» Умные же долго ещё сидят при тихом небесном свете. Разговоры у них в этот час получаются хорошие, душевные и действительно умные, отчего умные люди становятся ещё умней.

Всё было сегодня хорошо. Несколько удивив даже Стеллу, Лёня расставлял на столе «напитки»: яблочный сок, виноградный сок, «Буратино», «Лимонад» и ещё какую-то югославскую штуку вроде пепси-колы.

Маша раскрыла духовку, из которой уже добрых полчаса шёл густой куриный дух. А на плите в немаленькой чугунной сковороде жарилась картошка. Что же ещё надо хорошему человеку?

На столе расцвело блюдо для курицы, а к нему здоровенные кривые ножницы вроде садовых. И Маша начала орудовать этими пиратскими ножнями. Причём просто отлично!

— Машка! — не без зависти воскликнула Стелла. — Ты где научилась?

Маша улыбнулась в ответ:

— А нигде. Я про это столько раз думала…

— Про что?

— Как ко мне придут… Я знаете что? Я ещё никогда не принимала гостей, вот чтобы сама. А теперь у меня оказались вы!

«Милая ты моя Машка!»

Но не произнесла никаких восклицательных предложений — хватило ума. Только улыбнулась и кивнула эдак бодро: мол, всё полный порядок у тебя и даже лучше…

Потом они начали есть. Сперва немного стеснялись. Но порции были такие огромные и такие вкусные, и аппетит был такой, извините, волчий, что они недолго строили из себя воспитанных и сытых. И только подливали друг другу то лимонадика, то сока.

В середине еды Машка опомнилась и кричит:

— Давайте хоть чокнемся!

Стелла с готовностью подняла свой стакан, полный югославского шипения — настроение было отличное после долгого перерыва, так чего бы не пошутить!

— Кончайте вы! — вдруг с какой-то особой серьёзностью сказал Лёня. — Что вы, как я не знаю…

— А чего такого-то? — быстро спросила Машка. Она не была особенно тонким человеком. Она была казаком и рубакой: сказано, значит, делай! Чокнулась об Стеллин протянутый стакан и засмеялась.

— Ну и тупо!

— Ладно тебе!

— Да навидался я этих чокальщиков… чокнутых, — Лёня презрительно усмехнулся. — Как будто дело делают! За здоровье, за любовь… А самим просто выпить охота! — Он пригвоздил Машку взглядом. — А тебе что? Выпить охота? Одуреть?

После такой атаки Машка лишь удивлённо и скованно улыбнулась.

— Ладно, — сказал Лёня, — вы давайте доедайте, а потом я с вами поговорю.

Он это сказал вроде бы в шутку. Но и по-серьёзному… Так обычно родители объявляют: «Доедай, а потом…» И в зависимости от этого «потом» ребёнок начинает либо есть быстро, либо, наоборот, сидит над каждой макарониной, словно она длиной со шланг.

Сейчас Машка и Стелла принялись за работу с большим упорством и без особого аппетита. Они уж были сыты. Но оставлять такую еду, чтоб она застывала в ледяные торосы, тоже ведь жалко.

Наконец Машка наколола вилкой последнюю картошечную полоску. Между прочим, это было у неё, Стелла и раньше замечала: она всегда съедала всё до крошки.

Спросила, аккуратно положив вилку:

— Чаю или кофе?

Куда уж тут. Каждый сока с лимонадом набузовался чуть не по два литра. Но Машка ведь первый раз устраивала такой приём. И ей хотелось, чтоб всё было, «как у людей».

— Я бы чайку, Маш… Только немного погодя.

Лёня посмотрел на неё, на Машу, усмехнулся, покачал головой. Но Маша этого не видела — она убирала тарелки. Спросила с достоинством:

— Может, перейдём в комнату?

Видать, она вычитала где-то, что после еды положено переходить в другое помещение… в гостиную, собственно говоря. Но какие там гостиные в наших однокомнатных квартирах! Стелле и тут хотелось поддержать подругу. Да уж очень жаль было оставлять окно со светящимся закатом.

— Если можно, Маш, давай останемся здесь.

Стеллин великосветский тон, по-видимому, вполне удовлетворил Машку, и она столь же великосветски дала своё согласие. А мальчишки, они никогда не понимали таких вещей. Им бы чего попроще и желательно, чтоб из железа — покрепче, и желательно, чтоб выкрашено в яркий цвет — позаметней. Тогда они остановятся, откроют обалделые глаза и скажут с чувством: «Это вещь! Вот это полный хоккей!»

• Предыдущая
• 30/47
• Следующая