Тринадцатый год жизни - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/47
• Следующая

— Игорь! Это ты, что ль? Здорово, Игорь!

— Здорово, — ответил Игорь Леонидович после секундной паузы. И ответил он без особой радости.

А выпивший не заметил ни паузы, ни того, что называется «без особой радости». Он обернулся к своим:

— Мальчики, это мой товарищ. Спокойно отдыхаем.

Там проворчали невнятно.

Выпивший продолжал стоять перед ними, держась за спинку стула. И Стеллин отец стоял. Вернее всего, он ждал, когда тот уйдёт.

— Слушай, Игорь, — выпивший, наверное, думал, что его сейчас пригласят сесть. — Ты кого-нибудь видел из наших?

— Нет, не видел.

— А про кого-нибудь слыхал?

— Нет, не слыхал.

— Надо бы нам встретиться группой… Знаешь, собраться…

— Нет, не надо!

Тут, наконец, до выпившего человека дошло, что с ним не хотят разговаривать.

— А почему же не надо? — спросил он насторожённо, и стало понятно, что он не такой уж выпивший.

— А потому. Если больше полгода не виделись, значит, уже не нужны друг другу.

— Так считаешь? — Тот человек попробовал изобразить голосом насмешку.

— Это не я считаю. Это психологи так считают.

— Звучит вроде солидно, — выпивший покачал головой. — А враньё!

— Ладно. Будь здоров, — и Стеллин отец сел. А выпивший, ничего не ответив и даже не взглянув на них, ушёл к своему столику.

Ему что-то сказали тихо, а он помотал головой и ответил — намеренно так, чтобы было хорошо слышно:

— Да жалко. Хороший парень считался когда-то…

Оскорбление это или нет?.. Кто как поймёт!

И тут Стелла, совершенно, надо сказать, неожиданно для себя, дотронулась до руки Игоря Леонидовича… своего отца. За ней прежде никогда не водилось этого жеста. И она ни за что не поверила бы, что способна на такое. Она хотела лишь… ну чтобы он больше не обращал на тот столик внимания.

Но «дотрог» её получился чуть дольше, чем она думала.

И потому Стелла поскорее убрала руку.

Да не успела! Его пальцы поймали и сжали её пальцы, а глаза поймали её глаза. И так она сидела некоторое время — не смея вырваться, боясь шевельнуться. И всё это время от него к ней шло какое-то электричество. И когда он отпустил руку, уже было поздно, они уже оказались связанными, примагниченными друг к другу.

С трудом она подняла глаза на отца. Он тоже, казалось, переживал электричество, которое перешло к нему от Стеллы. Руки его были спрятаны под стол. Наконец и он поднял глаза. Теперь Стелла без боязни и глубоко посмотрела в них. Он сказал:

— Какой же я был дурак, дочь моя!

Как мы устроены? А довольно-таки нелепо мы устроены. Когда подходит самое важное в нашей жизни, мы чуть ли не стремимся поскорее проскочить мимо него. Чтобы потом жалеть и жить воспоминаниями, чтобы упрекать друг друга и выяснять, кто же виноват.

Так и Стелла. Робкая душа её не в силах была длить это неожиданное счастье. И она бежала прочь в испуге.

— А… а это кто? — и Стелла чуть заметно кивнула в сторону того «Пржевальского» столика.

Что ей было до них? Но сразу главное отступило в тень, а вылезла масса всякой чепухи. Например, надо было так себя вести, чтобы те не поняли, о ком идёт разговор. А для этого пришлось вызывать целую цирковую труппу вранья. Скажем, ожидая ответа, она подняла свой стакан, словно собиралась чокнуться с отцовским пивом. И тут же ткнула вилкой в застывший свиной шашлык — конспирировалась.

Отец, казалось, тоже стремился к этой перемене. Усмехнулся значительно, чуть заметно скосил глаза в сторону того столика. Стало понятно: сейчас он им выдаст!

— В институте вместе учились… Был у нас там один преподаватель, светлый мужик! Так он говаривал… — снова взгляд в сторону вражеского стола: — Человек он, говорит, многообещающий. Но давайте всё-таки подождём, когда эти обещания исполнятся… И точно!

— А может, он завтра возьмёт да протрезвеет.

— Ишь ты, — отец засмеялся, довольный. — Только он не протрезвеет, дочка… Он протрезвеет, конечно. Да и дело вообще не в питье… Чего смотришь?

А она смотрела на него из-за слова «дочка».

— Ладно, потом расскажешь, — и улыбнулся. — Сейчас я тебе расскажу.

Она подумала: надо же — командует, как Машка… Он Машке должен понравиться!

— Ну и вот. Замечала ты или нет, не знаю, но люди делятся на два сорта: которые хотят казаться хуже себя и которые хотят казаться лучше себя. Например, всякие там хиппи, они хотят хуже. А те из твоих ребят, которые и на музыку ходят, и на фигурное, и на английский, те, конечно, хотят казаться лучше, чем они есть… Поняла ситуэйшен?

— Поняла ситуэйшен, — Стелла улыбнулась.

— Но есть ещё прослойка между этими двумя сортами. Они остаются сами собой. Это те, которые ничего не боятся потерять… Что за люди? Либо сильные, либо конченые. А кто он, тебе понятно!

Надо же, как разложил. Неужели правда только два сорта на свете… И ещё прослойка… А я кто? Но спросила:

— А кто ты?

— Хм… А себя я тоже причислил бы к тем, которые не ломаются. Выходит, мы с этим… очень даже похожи. Только с точностью до «наоборот»! Я твёрдо знаю, чего я хочу, а чего не хочу. И так действую. Я, например, говорю: я сюда за погодой приехал. Мне театры не нужны. Как и магазины! Кончится погода — уеду… И тебя с собой прихвачу.

— Куда это ещё?

— В Крым!

— Я же учусь!

— Хе! Подумаешь неделя — десять дней. Напишу тебе справку как родитель!

Это была вроде бы шутка, а вроде бы и правда. Как раз та неверная грань, на которой танцуют канатоходцы.

— А ты… а ты что делал в Якутии?

— И делал и делаю. Я буровик… Тикси — такой слыхала посёлок? По-якутски это значит «Место встреч». А вокруг тундра примерно так с пол-Франции. Называется Булунский район. Есть где разгуляться…

— Там… хорошо? — спросила она не очень ловко.

— Хорошо? Не то слово. Там свобода! — И сейчас же улыбнулся, чтобы, не дай бог, не впасть в серьёзность. — Но только надо помнить: на свободе звери живут в два раза меньше, чем в зоопарке… Ну и люди соответственно…

— Почему?

— А бесплатно ничего не бывает! — Он развёл руками. — Правда, есть и другая статистика: дрессированные люди — то есть звери, я хотел сказать, — живут в два раза меньше, чем недрессированные. Так что свободным-то всё одно лучше. — Он сидел, прищурившись. Пиво и шашлык его окончательно выдохлись и замёрзли. — А вот маме нашей я этого объяснить никак не мог.

«Нашей маме»?.. С высот полуотвлечённого разговора Стелла свалилась на землю. Всё спуталось в душе. Он мечтал улететь в свою Якутию, на свободу, и «наша мама» с ним развелась. Это было плохо. Но если б не это, не появилось бы ни Горы, ни Вани — всей их семьи.

Но раз появились Гора и Ваня, то у неё не было и уже не будет того, что бывает, когда отец и мать — оба настоящие.

Но ведь она не имела права так думать — предавать!

Всё-таки её жадная жалость к себе пересилила:

— А зачем же ты уехал-то?

Он усмехнулся, пожал плечами.

— Сам уехал, а мы остались!

— «Мы»… — Он снова пожал плечами: — А что мне было делать? Не родить тебя?

— Нет, ты что! — невольно вырвалось у Стеллы.

Отец засмеялся:

— Хочется жить-то? Вот и мне хочется. Ну и… кому-то надо там работать…

Отлично прикрывается. Сказала чужим голосом:

— Да не поэтому. Просто сбежал!

Этих слов она так же от себя не ожидала, как и того движения рукой. Кажется, что-то подобное она очень давно слыхала от Нины.

Отец так поднял на неё глаза, что Стелла сразу проглотила остаток своих умных речей.

— Сбежа-ал?! — Он это переспросил с надменным удивлением, будто действительно мог ослышаться. — А ведь ты не мне говоришь, дочь, а другому… человеку…

— Другому? — И тут же догадалась: Горе!

Он всё знает. Что Гора ушёл. Эх, Нина! Как же это можно рассказывать, так предательничать?.. А сама она, глубоколюбимая Стелла Романова, разве не предательничает, когда сидит и чувствует разное там электричество? Надо рвать отсюда!

• Предыдущая
• 16/47
• Следующая