Его среди нас нет - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 16

• Предыдущая
• 16/40
• Следующая

— Родители письмо прислали, — сказала она, вспомнив. — Пишут, все хорошо. Задерживаются.

— Ладно, — кивнул Сережа. — Я после почитаю.

И больше, между прочим, Сережины родители в этой книжке не появятся… Так зачем же они вообще появлялись? А вот зачем — чтобы мелькнуть, а потом исчезнуть. Чтобы другие родители, взглянув на них, могли с удовольствием сказать: «Нет, нет, мы не такие!»

Сережа сел на диван перед пустым, темным экраном телевизора. Не мог понять, но отчего-то ему было вроде как не по себе. Без всякой видимой причины. Так бывает, когда проснешься поутру, выглянешь в окно, а там пасмурная темнотища.

Вернее всего, ему было неспокойно и грустно от случившегося вдруг одиночества. Если так можно сказать, общего одиночества. Учительница в кафе, Таня у себя в квартире, родители в Академгородке, бабушка на кухне, он здесь, перед серым и холодным телевизором. И каждый сам по себе. По-настоящему никому до другого дела нет.

Так он сидел пригорюнившись. И немножечко он, конечно, был прав. Но в основном все-таки он был не прав!

Такое состояние, когда грусть словно сама собой и непонятно почему начинает распускаться в тебе, такое состояние долго продолжаться не может. Если б, скажем, зуб болел, это другое дело, тут вздохи из тебя вылетают целыми толпами — как призраки из английского замка. А беспричинно?.. Да что я вам, кисейная барышня!

Опять же дела, уроки…

Да и потом, он жил не просто так, а посреди детектива. На следующее утро его перед школой остановила Таранина. Не красавица вообще-то. Но и не мымрочка… Из шестого «Б».

— Возьми записку. Только не болтай, пожалуйста! — И ушла словно бы сердитая.

Сережа поскорей сунул записку в карман. В его жизни таких записок еще не было! И долго он никак не мог найти случая, чтобы ее прочитать. Без конца кругом толокся праздно-любопытный народ. А во время урока — Таня: сразу заинтересуется!

Тане говорить про записку он не хотел. И побаивался.

Наконец уже на третьем уроке, на математике, он отпросился у Розы Григорьевны «выйти», чем удивил весь класс и Таню, конечно, тоже. Ведь с некоторого возраста человеку уже неудобно громким голосом проситься в туалет.

Сережа выходил из класса под молчаливый хор тридцати пяти взглядов… А что поделаешь!

Зато в коридоре он смог в свое удовольствие развернуть таинственный клочок: «Крамской! Нам надо поговорить. Найди меня. Марина Коробкова».

Из шестого «Б» Коробкова! Кто ж ее не знал! У нее отец какой-то журналист, не то писатель. Он выступал на общем утреннике, помнится, классе в четвертом. И странно как-то было смотреть на него: взрослый дядька, а стихи сочиняет! Такого мнения, кстати, придерживался не только Сережа.

А может, им просто обидно стало, что Коробкова не из их класса, а из параллельного злосчастного «Б».

Но так или иначе с тех пор многие заметили, что Марина эта — симпатичная.

Сережу, который из-за своего воспитания был от таких вещей весьма и весьма далек, записка привела в сильное волнение. Быть может, он даже побледнел, только не было возможности это проверить. А руками, сколько их к лицу ни прикладывай, ничего не определишь.

Но что было бесспорно, обидные Танины слова «ты не понадобишься мне дня два» обернулись теперь неожиданной удачей. Сразу после звонка он, не спросившись, не сказавшись, помчался на первый этаж, где при входе висела пара больших зеркал. Но вовремя испугался, что кто-то его увидит за столь постыдным занятием.

Остановился. Издали поглядел на первоклассниц, которые, поднявшись на цыпочки, строго и любопытно разглядывали себя. Пошел вверх по лестнице.

И все же он как бы осмотрел себя — в душе.

Сменил выражение лица. То у него вид был какой-то растерянно-отчаянный: мол, подходи по одному, жизнь задешево не отдам! Теперь он придал себе спокойствия и решительности. И маленький-маленький прищур, иронический такой. Стараясь не шевельнуть на лице ни одним мускулом, чтобы не испортить этого выражения, он поднялся на четвертый этаж.

Судьба избавила Сережу от лишних мучений. Коробкова словно его и высматривала. Да, именно его! И сразу бросилась наперерез, чтобы хоть не весь класс стал глазеть на них. Коробкова, несмотря на свою знаменитость, тоже была не сильно опытна в делах свиданий.

От волнения Сереже стало вдруг будто бы неинтересно, будто бы даже скучно. На самом деле он просто боялся. Душа его мелко дрожала. И одновременно она сгорала от нетерпения — жарко и бездымно, словно стог соломы.

— Крамской, ты получил мою записку? — спросила Марина, хотя и так было ясно. Но ведь она тоже волновалась.

— Получил! — неловко пролаял Сережа.

— Я тебе хочу дать показания!

Сережа проглотил сухоту в горле, и это получилось не очень красиво, словно бы он икнул.

— С того урока, который вас интересует, Слюдов не был выгнан. Но зато на тот урок опоздал один человек из нашего класса!

Огромная заинтересованность и страшное разочарование буквально разрывали Сережу. А Коробкова усмехнулась с тем совершенно дурацким наслаждением и превосходством, с каким девчонки сообщают вам, что они отнюдь не думали в вас влюбляться!

Да, именно так усмехнулась надменная Коробкова и показала Сереже свой дневник, где на соответствующей странице значилось: «Родители! Ваша дочь 2-го октября прогуляла 20 минут урока истории». И подпись, которую Сережа знал достаточно хорошо, ибо с историней у него по некоему стечению обстоятельств были давние нелады.

— Надеюсь, теперь тебе все понятно?

Ему тут хоть бы немножко съехидничать… Не из того он был сделан теста!

Коробкову, надо заметить, это удивило — его такое благородство. И она сказала изменившимся голосом:

— До свидания… Крамской! Надеюсь, разговор останется между нами.

Прозвенел звонок. Сережа едва услышал его разочарованными ушами… А ну-ка хватит! Пора успокоиться! Да ведь ничего и не было для него, Сергея Крамского, в этой Маринке. Его сердце официально принадлежало Самсоновой, раз он был болельщиком ее команды… И вообще, не может любовь появиться из глупой записки, тем более из обиды.

Теоретически так.

А в жизни — чего только с нами девчонки не делают!

Он вошел в класс. И, видимо, с таким не от мира сего грустным лицом, что учительница истории Жанна Михайловна, которая Маринке написала замечание недрогнувшей рукой, которая и Сережу обычно несильно жаловала, сейчас лишь кивнула головой: мол, садись за парту.

Таня тоже была всего лишь человеком, да к тому ж еще и девочкой. И едва только Сережа сел:

— Кажется, есть новости?

— Годенко невиновен!

— Так! — сказала Таня, сощурив глаза. — Почти все сходится. Годенко — подставная фигура. В смысле: его пытались мне подставить!

Тут она заметила Сережин трагический вид.

— А что, собственно? То есть я хочу спросить, каковы подробности дела?

Молчать было бы невозможно, и Сережа, срезая углы и разливая ведра серой краски безразличия, передал историю с запиской и всем прочим.

— И где сама записочка?

Она осмотрела ровный бумажный квадратик, небрежно сунула его в карман.

— Да не страдай! После окончания дела тебе вернут твою драгоценность. А я на прошлом уроке — чего это, думаю, ты такой нервный. В уборную побежал!

Сережа молчал.

— Коробкова… Это с такими волосками жидкими — белыми?

— Садовничья, встань! Повтори, пожалуйста, о чем я сейчас говорила… Дай дневник!

Все-таки есть справедливость на свете!

Дома Сережа еще раз прошел всю эту историю от начала до конца. Бабушку бы спросить… Невозможно!

И тут он вспомнил, что в старину — не когда бабушка была молодой, не в тридцатые годы, а намного-намного раньше, — если запискам хотели придать особое значение, то непременно окропляли их духами. Не мужчины, конечно, а женщины.

И теперь Сережа страшно жалел, что не догадался сделать такую простую вещь — понюхать ту бумажку. Ведь ароматам свойственно улетучиваться, а сколько еще протянется следствие, неизвестно!

• Предыдущая
• 16/40
• Следующая