Первый меч Бургундии - Зорич Александр - Страница 7

Дать ей расчет. Немедленно. Ты меня не любишь! - говорит она срывающимся голосом. - Нет, не люблю. Или: да, не люблю. Да, я тебя использовал и бросил. Он, герцог, как ни в чём ни бывало соглашается со всеми обвинениями (вот, кстати, чего не достает в сериалах!), обнажает, так сказать, своё рыло, подносит палец к загодя напитанной керосином шапке, которая по всем правилам на нем самовозгорается. Да, подлец, да, скотина, да, я. Она унижена, расстроена, "я отдала тебе всё!", - плачет она. Акварель слиняла с бумажно-траурных венков, увязавшись за дождичком, а он: спокоен, снова одинок, сентиментален и по-прежнему холост. Но, зная Николь, можно насторожиться оправданным опасением: а вдруг она не оскорбится, не хлопнет дверью, и бумажные цветы не слиняют, так как лепестки загодя покрыты специальной лаковой эмульсией? А вдруг она милостиво простит ему, поскольку холостыми герцогами не бросаются, ими дорожат, и скажет что-нибудь лапидарно-верное вроде "когда ты любишь - это всё, когда тебя любят - это ничто" с такой моралью, что "ну и ладно, я потерплю". А он? Он и тут действует по старой схеме - дает ей расчет, уходит, импотентно испаряется, потому что если всё это танец Шивы, так пусть вальсируют без меня.

- Эй, не спи там! - кричит разгоряченная Николь, проносясь мимо.

А он глядит на неё, худосочную и, надо же, грудастую, и ему начинает казаться, что она будет с ним всегда, пожизненно. Если, конечно, не случится прозрения и поле до самого заката, которое, вроде бы, покрыто пеной для бритья, окажется просто-напросто заснеженным. По четным она, по нечетным Кристина, они и здесь прокатят за сестер. Она будет вечно дышать ему в ухо после бала, она будет всегда галопировать по часовой стрелке и никогда против неё, потому что наши бургундские вороны каркают "evermore!"[3] и их предсказания всегда сбываются. В то время как цена всем таким попыткам "порвать порочный круг", "восстать из мертвых" - медный ломаный грошик. Сгорбленная бабулька - и та смолчит вместо "дай вам Бог здоровьичка". Да и "здоровьичка" ему теперь уже не хочется, потому что на фига оно нужно в пожизненной ходке, это здоровьичко? Луи, ну да, Луи говорил, что любовь - самая зубастая болезнь из тех, что передаются половым путем. Карл сделал наезднице знак рукой. Мол, продолжай. Я герой, я избежал и заражения, и предохранения, и мыслей о них.

В ночь с пятницы на субботу произошло чудо.

Охота - это когда все красиво одеты. Он красиво одет, женщины - как всегда, но лучше; сокольничие, загонщики, слуги - и те. Для слуг, разумеется, это очень красиво. Праздник выезда в леса по случаю уловления единорогов. Их мало. Прячутся. Ты начинаешь гнаться за одним (или это только кажется, что за ним одним - за кем, за чем ты гонишься на самом деле, никто пока не знает). Удаляешься, оставляешь позади своих, никто не может тебя догнать, ты сам-один супротив верткой небесной твари, которая летит, едва касаясь травы, кустов, чертополоха, камышей. А когда спутники настигают тебя, запыхавшиеся и растерянные, то оказывается, что всё самое волшебное уже позади, остается привыкать к новому. Так и в этот раз.

Такого единорога с посеребренным рогом, из которого можно изготовить любой, смотря по блажи, эликсир, и серебряными истинно копытами нельзя не взалкать. Его хочется поймать голыми руками, погладить или застрелить, зверски проткнуть рожном и ощущать себя после этого самой наигнуснейшей скотиной, наискотским из вилланов. Можно отпустить восвояси, не осмелившись подойти. И в этом ощущении альтернативы есть своя особая космическая острота. Единорог петляет, прыгает через кусты и кустики, делает знаки хвостом (он у него как у игрушечного пони, волосок к волоску), его уши ходят туда-сюда, как сигнальные с флажками, словно две девицы с вышиваными платками. "Я сам", - ты осадишь псарей и товарищей, ни к чему их помощь. С единорогом, как с женщиной, посторонние только помеха, даже когда кажется, что они могут быть полезны. Ты бросаешься за ним в чащу, которая раскрывается перед тобою клином, образует сужающийся шаманский коридор, который ведет в то место, где развенчаны все "но" и в почете все "к счастью", все "могу" или даже "обладаю". Это не означает, что там, где единорог остановится и ты остановишься с ним (в то время как погоня и всё, что сзади, подернется рябью, схватится растром, призрачным паззлом), раскинулось царство оптимизма, шапкозакидательства и бессмысленности. Напротив, сам смысл мира для охотника, когда останавливается единорог, обновляется и рождается вожделенная, захватанная как мистерии и марихуана новая ясность.

В общем, тебе никогда не убить единорога. Никогда, хоть, может, тебе и кажется, что ты гонишь его из корысти, для куражу, чтобы повесить в трапезной ещё одну головогрудь. Единороги ходят по лесам не для того, чтобы быть убитыми. У них свои планы на всё, что происходит.

У крыльца ладного дома единорог остановился и Карл спешился. К такому повороту событий готов всякий, кто ещё не умер для событий - миннезингер, трубочист, скрипач, герцог, слышавший историю о короле Эдварде и алмазном зайце. Прочим остается читать о таком в романах, выковыривать из доносов, подслушивать у замочной скважины - словом, узнавать из вторых рук. Трижды ударив копытами о порог - так органист зачинает "Dies Irae"[4] к удовольствию разомлевшей у вздыхающих мехов кошурки - единорог исчез, словно привратник, исполнивший свои обязанности и получивший законный выходной, а растворившаяся дверь запела пригласительно, дружественно, необыкновенно.

Попробуй, представь себе женщину, которая ждет тебя у окна, забавляясь веретеном или прялкой. Ту женщину, которая тебе назначена, именно её - ведь это она заперта в доме, иначе не было бы единорога. Представь, угадай, кто она - ведунья, содержанка твоего друга, дочь лесного царя, горничная твоей возлюбленной, падчерица заморского конунга, пряха, прустианская швейка, мавританская танцовщица? Кого больше всего хочется представить? Ты думаешь, твоя фантазия по-разному наряжает её, примеряет ей то кармелитский чепец, то тюрбан, то сомбреро - ты пытаешься представить себе то то, то это, и стоишь в нерешительности. Долго не заходишь в дом, потому что когда зайдешь, гадать и предвкушать будет уже нечего, поскольку там именно то, что ты желаешь, а не случайность. Единорог - это серьезная вещь, обернутая в мифологический фантик. Карл, колеблемый и колеблющийся, нерешительным деревцем стоит под окном. Наверное, нужно войти.

На широкой кровати, на которую взгляд накатывает, наплывает вместе с камерой, лежит та самая, она. В меру холодная, как сентябрь, белорукая, каллипига[5]. Голова спящей красавицы убрана бледно-желтой косынкой. Карл долго рассматривал эту косынку - шелковую, переливчатую - и вдруг почувствовал, что чудовищно устал. Он попробовал матрас пальцем и матрас пригласительно спружинил булкой. И тогда Карл осторожно прилег рядом с девушкой на край постели. Его щека - на рукаве спящей, расшитом бисером и всяческими бусинками. Поддельный жемчуг настойчиво льнет к щеке под тяжестью тела и на ней, определенно, будет крохотная вмятина, как на мокром песке от втоптанной сапогом и растаявшей без остатка вишневой или, может, ледяной косточки. Изъян заметят все, когда он проснется. И примут за крупную, застарелую оспину.

- Мы потеряли Ваш след, но Жануарий разыскал это место при помощи.. м-м...

- Хорарной астрологии, - подсказал Жануарий.

- Да-да. И вот, хотя это и дерзость, - продолжал д'Эмбекур, - мы сочли возможным нарушить интим и...

- В чём дело? Почему без стука? - поинтересовался Карл севшим со сна голосом. Он приподнялся на локте и деликатно высморкался. Жухлый дубовый лист с фигурным краем ритмично шевелился, застрявши в его волосах, под порывами ветра.