Тень Гегемона - Кард Орсон Скотт - Страница 26

• Предыдущая
• 26/78
• Следующая

— И что же ты знаешь обо мне?

— Я знаю, что в конце концов ты уступишь и начнешь мне помогать.

— А я знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь.

— В самом деле?

— Я знаю, что в конце концов ты меня убьешь. Потому что ты всегда так делаешь. Так что давай пропустим всю эту скукотищу посередине и закончим прямо сейчас. Сократим ожидание.

— Нет, — покачал головой Ахилл. — Лучше, когда все происходит неожиданно. По крайней мере так всегда делает Бог.

— И почему я вообще с тобой разговариваю?

— Тебе так не хватает людей после одиночной камеры, что ты рада говорить с любым человеком. Даже со мной.

Петре было неприятно, что он, быть может, прав.

— С любым человеком… тебя кто-то обманул, сказав, что ты человек.

— Ну ты и злая! — рассмеялся Ахилл. — Смотри, у меня кровь идет.

— Кровь на твоих руках — это да.

— А у тебя на всем лице. Брось дуться.

— Знаешь, я начинаю думать, что нет ничего приятнее одиночного заключения.

— Петра, ты лучше всех прочих, — сказал Ахилл. — Кроме одного.

— Боба.

— Эндера, — ответил Ахилл. — А Боб — чушь. Боба больше нет.

Петра не ответила. Ахилл всмотрелся ей в лицо:

— Неужто нет язвительных комментариев?

— Боб мертвый, а ты живой, — сказала Петра. — Это несправедливо.

Фургон замедлил ход и остановился.

— Ну вот, — произнес Ахилл. — За приятной беседой время летит незаметно.

Летит. Петра услышала над головой самолет. Взлетает или садится?

— Куда мы летим? — спросила она.

— А кто сказал, что мы куда-нибудь летим?

— Мы летим из страны. — Петра тут же высказывала мысли, приходящие в голову. — Ты понял, что теряешь в России свое уютное рабочее место, и смываешься без шума.

— Ты прекрасный профессионал. Ты продолжаешь устанавливать новые стандарты ума.

— А ты продолжаешь устанавливать новые стандарты провала.

Ахилл запнулся, но продолжал, будто Петра ничего и не говорила:

— Они поставят воевать со мной других детей. Ты их знаешь. Знаешь их слабости. Кто бы ни был моим противником, ты будешь моим советником.

— Нет.

— Мы на одной стороне. Я хороший на самом деле, и ты меня полюбишь.

— Конечно, — сказала Петра. — Что ж тут не любить?

— А письмо, — вдруг вспомнил Ахилл, — ты же его Бобу написала?

— Какое письмо?

— Вот почему ты и не веришь, что он мертв.

— Верю, — сказала Петра. Но она знала, что предыдущая заминка ее выдала.

— Или думаешь: если он получил твое письмо до того, как я его убил, почему так много времени прошло после его смерти, пока все это попало в новости сети? А ответ очевиден, Пет. Догадался кто-то другой. Кто-то другой расшифровал письмо, и это меня по-настоящему злит. Так что не говори мне, что там написано, я сам расшифрую. Это не должно быть так уж трудно.

— Наоборот, легче легкого. В конце концов у меня же хватило глупости попасть к тебе в плен. Даже хватило глупости никому письма не посылать.

— Я надеюсь, когда я его расшифрую, там не будет обо мне ничего неуважительного. Иначе я тебя до полусмерти изобью.

— Ты прав, — сказала Петра. — Ты действительно неотразим.

Через пятнадцать минут они летели в небольшом самолете, держащем курс на юго-восток. Это была шикарная машина — для своих размеров, и Петра подумала, принадлежит этот самолет какой-то из тайных служб или королю преступного мира. А может быть, и то и другое.

Она хотела изучить Ахилла, рассмотреть его лицо, понять мимику. Но не хотела, чтобы он заметил ее интерес. Поэтому она стала смотреть в окно, думая, не поступает ли при этом как покойный психиатр — смотрит в сторону, чтобы не глядеть в глаза горькой правде.

Когда звоночек сообщил, что можно расстегнуть ремни, Петра встала и пошла в туалет. Там было тесновато, но по сравнению с коммерческими самолетами очень даже удобно. И были матерчатые полотенца и настоящее мыло.

Петра тщательно стерла мокрым полотенцем кровь и ошметки мяса с одежды. От грязной одежды было никуда не деться, но можно было хотя бы убрать видимую грязь. Когда Петра кончила вытираться, полотенце стало уже настолько мерзким, что она его бросила и взяла для лица и рук новое. Она скреблась изо всех сил, пока кожа не стала гореть, но соскребла все. И даже намылила волосы и вымыла их над крошечным умывальником — самое трудное было полоскать их, поливая по одной чашке за раз.

Все это время Петру не отпускала мысль, что последние минуты своей жизни психиатр слушал ее слова, насколько он глуп и насколько бесполезна работа всей его жизни. Пусть она была права, как доказала его смерть, но факт оставался фактом: каковы бы ни были его мотивы, он пытался спасти ее из рук Ахилла. Ради этого он отдал жизнь, как бы по-дурацки ни было спланировано все предприятие. Все остальные спасательные операции прошли гладко, хотя были наверняка спланированы так же плохо. Очень многое зависело от случайности, и каждый в чем-то был глуп. Петра была глупа в том, что говорила людям, имеющим над ней власть. Злила их. И продолжала это делать, понимая, что это глупо. А если делаешь глупость и знаешь, что это глупость, то тогда ты еще глупее.

Как он ее назвал? Неблагодарной девчонкой.

И очень точно определил.

Как она ни переживала его смерть, как ни ужаснуло ее то, что она видела, как ни страшно было оказаться снова под властью Ахилла, как ни одиноко ей было последние недели, Петра все равно не могла найти способ заплакать. Потому что глубже всех этих чувств лежало нечто более сильное. Ум продолжал искать способы дать кому-нибудь знать, где она. Однажды она это сделала и сможет сделать это еще раз, так или нет? Пусть ей плохо, пусть она самая презренная из людей, пусть она попала в самые тяжелые детские переживания, но она не собирается подчиняться Ахиллу ни на миг больше, чем будет вынуждена.

Самолет внезапно вильнул, и Петру бросило на унитаз. Она упала на стенку — дальше было некуда, но не могла подняться, потому что самолет ушел в крутое пике, и несколько минут Петра хватала ртом воздух — уже не богатый кислородом воздух салона, а холодный разреженный наружный воздух, от которого закружилась голова.

Корпус пробит. Нас сбили.

И вопреки неукротимой воле к жизни мелькнула мысль: хорошо для всех. Пусть погибнет Ахилл, и кто бы ни был еще в этом самолете, для человечества это будет великий день.

Она открыла дверь и вышла в салон.

Боковая дверь была приоткрыта. А в двух метрах от нее стоял Ахилл, и ветер трепал его волосы и одежду. Он позировал, будто понимал, как красиво смотрится на самом краю смерти.

Петра направилась к нему, держась подальше от двери, но поглядывая наружу, чтобы понять, на какой высоте они летят. Не слишком высоко по сравнению с крейсерской высотой, но выше любого дома, моста или плотины. Упасть из самолета — смерть.

Если бы подобраться сзади и толкнуть…

Увидев Петру, Ахилл широко улыбнулся.

— Что случилось? — заорала она, перекрикивая шум ветра.

— Я подумал, — крикнул он в ответ, — что сделал ошибку, взяв тебя с собой.

Он открыл дверь нарочно. Для нее.

Петра не успела шагнуть назад, как он выбросил руку и схватил ее за запястье.

Его глаза горели огнем. Не огнем безумия, а… да, восторга. Как будто Петра показалась ему вдруг удивительно красивой. Но дело было, конечно, не в ней. Это власть над ней приводила его в такой восторг. Это себя он любил с такой силой.

Петра не стала вырываться. Вместо этого она вывернула руку и тоже вцепилась в Ахилла.

— Давай, прыгаем вместе! — крикнула она. — Ничего более романтического не придумать.

Он придвинулся к ней.

— А как же история, которую мы с тобой вдвоем собирались творить? — Ахилл засмеялся. — А, понял! Ты подумала, что я хочу тебя выбросить из самолета. Нет, Пет, я хочу тебя подержать, пока ты будешь закрывать дверь — как якорь. Нам же не надо, чтобы тебя засосало наружу?

— У меня другое предложение. Я буду якорем, а ты закроешь дверь.

• Предыдущая
• 26/78
• Следующая