Настольная книга сталиниста - Жуков Юрий Николаевич - Страница 33

Разумеется, в данной гипотезе должно насторожить отсутствие улик. Прямых или косвенных, но неопровержимых. И для этого следует решить вопрос о том, бывают ли вообще в подобных случаях улики. Могли ли они быть получены при расследовании «кремлевского дела», и если могли, то какие. Планы ареста членов узкого руководства, список будущего Политбюро и правительства, что-либо подобное? Или списки заговорщиков, да еще заверенные их подписями? А может, заготовленные предусмотрительно декларации, декреты, указы для оглашения сразу же после захвата власти? Вряд ли, ибо любой нормальный заговорщик, готовящий к тому же государственный переворот, сделает все возможное, дабы избежать существования такого рода улик.

Столь же напрасным было бы надеяться найти при обысках у участников заговора, скажем, план Кремля, на котором были бы отмечены квартиры и кабинеты Сталина, Молотова, других, маршруты их обычных прогулок. Этого заговорщикам — если они были таковыми, также не требовалось. И Петерсон, и Енукидзе, жившие и работавшие в Кремле, все это давно знали. Нельзя было ожидать находок улик и любого иного рода, но обязательно отражавших, раскрывавших преступные замыслы. Если заговорщики не страдают слабоумием, они никогда не доверят бумаге свои планы. Все, абсолютно все будут держать только в голове.

Но здесь вновь возникает необходимость обратиться к проблеме достоверности имеющихся фактов. Признательных показаний, данных в разных городах и разным следователям, да еще не когда-либо, а в день ареста. Енукидзе — в Харькове, Петерсоном — в Киеве.

Трудно себе представить их предварительный сговор об идентичности показаний только ради того, чтобы обеспечить себе смертный приговор. Еще труднее представить и иное. То, что по крайней мере два, да еще работавшие не в столице следователя, получив некие инструкции, добивались необходимых показаний Енукидзе и Петерсона. Ведь то, о чем поведали бывшие секретарь ЦИК СССР и комендант Кремля — четыре варианта ареста членов узкого руководства, все детали такой акции вплоть до указания расположения комнат и кабинетов, существующей там охраны, наилучшего варианта осуществления дворцового переворота — никак не могло быть доверено следователям. Оставалось и весной 1937 г., и многие десятилетия спустя наиболее оберегаемой тайной. Той, которая ни при каких обстоятельствах не должна была выйти за пределы созданного в ноябре 1936 г. отдела охраны, только тех сотрудников, которые обеспечивали безопасность первых лиц страны в Кремле.

Наконец, ещё одна загадка, связанная с «кремлевским делом» и делом Енукидзе. Почему и то, и другое окружала столь плотная завеса тайны? Почему «Сообщение ЦК» отмечало, что в начале марта нельзя было сказать об истинных причинах отстранения Енукидзе? Почему о двух процессах, завершивших «кремлевское дело», нигде не сообщалось? Ответ на все эти вопросы может быть один, общий — международная ситуация, связанная с подготовкой Восточного пакта.

В декабре 1934 г. были подписаны всего лишь протоколы о намерении заключить с Францией и Чехословакией оборонительные договоры. А потому как никогда ранее следовало оберегать, поддерживать престиж Советского Союза, постоянно подтверждать его надежность как военного и политического партнера. Заставляло ради того учитывать слишком многое. Учитывать возможность повторения крайне отрицательного освещения — уже известного по освещению процессов Николаева и Зиновьева — Каменева, — западной прессой еще одного, явно политического, суда. Особенно в данном случае, когда отсутствовало неоспоримое преступление и речь могла идти лишь о намерениях, хоть и преступных. Учитывать следовало и то, что даже краткое сообщение о раскрытии заговора во главе с секретарем ЦИК СССР неизбежно дискредитировало бы именно тот самый орган советской власти, которому и предстояло официально подписывать будущий договор о создании Восточного пакта. И еще то, что ни в коем случае, даже неясным намеком, нельзя было упоминать: о причастности к заговору руководства комендатуры Кремля, что в условиях подготовки оборонительного договора бросило бы тень на всю РККА. Кто же станет заключать военный договор с правительством, против которого собирается выступить его же армия?

Не только в начале марта 1935 г., но и позже абсолютно все приходилось подчинять интересам внешней политики. Как известно, визит Идена, министра иностранных дел Великобритании, в Москву состоялся лишь 28–29 марта. А уже на следующий день, из-за ставшего очевидным нежелания Лондона участвовать в создании Восточного пакта и решительного отказа Польши присоединиться к нему, французский министр иностранных дел П. Лаваль предложил в интересах незамедлительного обеспечения взаимной безопасности не только сократить число участников пакта, но и заменить его системой двусторонних договоров: между Францией, Чехословакией и СССР. Весь апрель ушел на их подготовку, а подписание состоялось уже в мае: 2-го — в Париже, советско-французского; 16-го — в Праге, советско-чехословацкого.

В силу всего этого о сути «кремлевского дела», его истинной подоплеке не должен был знать никто. Даже Ежов, надзиравший за следствием как председатель сначала комиссии Политбюро, а затем и КПК, готовивший о нем доклад для Пленума. Обо всем знали и принимали соответствующие решения, безусловно, лишь несколько человек — Сталин, Молотов, Литвинов, Ягода, Ворошилов, возможно, еще и Каганович. Потому-то «кремлевское дело», затеянное поначалу как формальный предлог для разработки иного дела, «Клубок», вскоре оказалось самодовлеющим, лишенным настоящих оснований. Превратилось в страшный по результатам фарс.

И, наконец, последнее. Почему же заговорщики — разумеется, если они были таковыми, которым по признанию Петерсона требовалось всего 15–20 исполнителей, спокойно и хладнокровно выжидали, так и не осуществив задуманного? Скорее всего, но это опять же лишь предположение, для отстранения группы Сталина они нуждались в достаточно веском предлоге. Таком, который был бы понят населением, одобрен и поддержан наиболее активной частью партии. Например, подписании протокола о намерении заключить Восточный пакт, что было намечено на начало декабря. Однако происшедшее буквально накануне убийство Кирова нарушило планы заговорщиков. Вынудило их отложить намеченную акцию из-за небезосновательного опасения негативной реакции населения в сложившихся условиях…

Таким образом, реконструкция предполагаемой, но вполне возможной сути «кремлевского дела» выглядит следующим образом. В конце 1933 — начале 1934 гг. начал складываться заговор тех, кто решительно отвергал новый курс Сталина. Тех, кто ранее не участвовал ни в каких внутрипартийных оппозициях, но оставался твердым сторонником ориентации лишь на мировую революцию. Вполне возможно, единственный реально существовавший заговор, в центре которого находились Енукидзе и Петерсон, рассчитывавшие (а может, и опиравшиеся) на поддержку если не армии в целом, то хотя бы ее высшего начсостава. Сталин, получив информацию о происходящем в Кремле, вскоре косвенно подтвержденную позицией Енукидзе в вопросе об изменении Конституции, поручил расследование лично Ягоде, который, что нельзя исключать, разделял взгляды заговорщиков.

Сталин, стремясь прежде всего к установлению всех действительно причастных к настоящему, а не надуманному заговору, не торопил НКВД. Согласился для начала, как на всего лишь паллиативное решение, ограничиться устранением Енукидзе и Петерсона под любым благовидным предлогом из Кремля, а затем всячески оттягивал процесс, ибо не был удовлетворен результатами следствия. Ягода же, поспешив использовать ситуацию в собственных целях, наоборот, всячески тормозил следствие по делу «Клубок». Сумел направить его по ложному следу и, в конце концов, использовав Ежова, непонимание тем сути происходившего, свёл всё к тому, что и стало «кремлёвским делом», привело к обвинению Енукидзе лишь в «аморализме», «ротозействе».

После июньского Пленума Сталин осознал, что дело зашло слишком далеко. Что доклад Ежова нуждается либо в подтверждении — процессом и приговором, либо в опровержении и, тем самым, в дискредитации и нового секретаря ЦК, и наркома внутренних дел. Избрал первое и пошел на проведение явно надуманного процесса по «кремлевскому делу», но значительно смягчив предполагавшиеся наказания. Да ещё на то, чтобы сделать его предельно тайным. Неизвестным для всех, кроме организаторов.