Запоздавшее возмездие или Русская сага - Карасик Аркадий - Страница 77

• Предыдущая
• 77/106
• Следующая

Без четверти семь — молчание. Вдруг звонок в дверях либо неисправен, либо в очередной раз отключили электричество. Клавдия проверила — работает. Значит, задерживаются молодые.

Ожидание становится нетерпимым, не помогают ни попытки успокоиться, ни валокордин, ни валерьянка. Неужели что-то произошло? Девчонка может передумать, а Карп, как все влюбленые мужики, выполнит любое желание невесты. Или Кочерыгин-дед, услышав фамилию жениха передумал и запретил внучке встречаться с ним? Если хорошенько подумать и взвесить — вполне возможный вариант.

Без пятнадцати восемь не выдержала — накинула плащ, повязала голову косынкой и спустилась в холл. Минут десять колебалась, решая выйти на улицу или подождать около лията. В конце концов, решилась — вышла под навес, венчающий вход в подъезд.

Добрых полчаса простояла, мысленно репетируя разговор с будущей невесткой. До конца додумать не успела. От автобусной остановки к дому идут трое — два мужчины и девушка. Карпа она узнала сразу — о чем-то рассказывает, смеется, жестикулирует. Рядом с ним толстушка… А третий — кто? Юркий, щуплый старикашка, подвижный, будто разлитая ртуть.

— Мама, ты почему на улице? Ключ забыла дома, да?

Признаться — дожидается не хочется.

— Решила подышать свежим воздухом.

Толстушка сморщила крохотный носик, насмешливо улыбнулась. Дескать, разве это воздух — противная сырость, промозглый ветер продувает насквозь. Наверняка ожидали драгоценного сыночка. Но вслух ничего не сказала.

Вошли в подъезд, остановились возле занятого лифта.

— Придется знакомиться на нейтралке, — высокопарно произнес Карп. —

Это — Наташенька, моя будущея жена. А это — Николай Терентьевич Кочерыгин, ее дедушка. Познакомьтесь с моей мамой — Видова Клавдия Ивановна.

Подумать только, на полдороге в Остапино появляется Фоменко, не успела добраться до Кочерыгина — он тут как тут! Хорошо это или плохо?

Старикашка изогнулся и неожиданно приложился мокрыми губами к протянутой для рукопожатия ручке женщины. Так неожиданно, что Клавдия вздрогнула и подалась назад.

— Никогда бы не подумал, что мать жениха Наташеньки такая молодая женщина, — визгливым голосом выдал он прицельный комплимент. — Сестра — да, тетя — может быть, но только не родительница!

Карп засмеялся, девчонка покривилась. Видимо, кавалерский комплимент деда пришелся ей не по вкусу.

Усадив гостей в гостиной, Клавдия опоясалась новым передником и принялась накрывать на стол. Наталья уединилась с Карпом на диване, бесстыдно, не обращая внимание на деда, стала обцеловывать лицо парня.

Кочерыгин садиться не стал — запрыгал по комнате. Покачивая полулысой головой, погладил хрустальную вазу. Будто приценился. Изучил старенький телевизор, осуждающе пожевал губами. И надолго застрял возле комода с портретом комбата.

Неужели узнал своего убитого командира? Клавдия остановилась в дверях, прижала ладонью сердце. Если узнал, значит служили вместе, значит, тогда на поле…

— Муж? — тихо спросил гость хозяйку. — Бравый мужчина, красивый. Убит или — болезнь?

На остром личике — соболезнующая гримаска. Так притворяться невозможно, дед Натальи — обычный однофамилец красноармейца Кочерыгина.

И все же…

— Погиб на фронте… Вы тоже воевали?

— Тогда вся страна сражалась, — с патриотическим пафосом воскликнул Кочерыгин. Выпятил цыплячью грудь, задрал голову. — Могу представиться: старшина первой статьи Северного флота. Медалей не ношу — на груди не помещаются, а носить на пузе — зазорно. Врать не стану, Героя не присвоили, но дружки-приятели считают зря. Потому-что в таких переделках довелось побывать, — приснятся ночью — аж подскакиваешь… Помню высадку десанта…

И полились обильным бурным потоком воспоминания фронтовика. Чего только не намешано! Добрая половина, наверняка, чистейшая фантазия. Вдова не решалась прервать разговорчивого ветерана, уйти не позволяло невесть от кого полученное интеллигентное воспитание.

— Дедуля, перестань хвалиться — слушать тошно, — оторвалась от жениха Наташка. — Ты мешаешь хозяйке!

— Простите, ради Бога, старого ворчуна, — повинно склонил блестящую лысину бывший старшина первой статьи. — Я, действительно, разболтался.

Напряженность сменилась слабостью. Укрывшись в кухне, Клавдия в изнеможении опустилась на табуретку. Вторая неудача доконала ее. Даже мелькнула мысль прекратить бесплодные поиски убийцы, положиться на Божье наказание, которое обязательно настигнет нелюдя.

Появилась эта иысль, скользнула в сознании и исчезла. Не оставила ни радости, ни горечи. Вместо нее закружились другие.

Нет, она не отступит! Кто на очереди? Яковлев. Ежели знакомство с ним ничего не даст — останется один Прошка. Орловский Кочерыгин выпал из сознания, будто он — обычное повторение московского…

«… случайно судьба свела меня с бывшим начальником районного уголовного розыска, который обслуживал и деревню Горелково. Сопоставил я его воспоминания с откровениями Марка. Получилась довольно интересная картинка…»

Запись в коричневой тетради.

Когда два мужика сидят в хате, будто в тюремной камере, неизбежно появляется не только антипатия, но и самая настоящая вражда. Федька — весельчак, заводила, рубаха-парень, Прохор — молчун, себе на уме, к тому же болезненно завистлив. Короче — антиподы.

Жрали осточертевший самогон, который поставляла им услужливая соседка, закусывали надоевшей селедкой, набившими оскомину солеными огурцами. Готовила еду и убиралась Настька. Казалось, дура-баба, которую пощупать можно — не оттолкнет, не сбежит. Но когда однажды в подпитии Федька исхитрился запустить руку ей под подол — Настька схватила ухват и пообещала лишить инвалида второй ноги.

Особо горевать Семенчук не стал, по его мнению, мужиков после войны стало меньше, чем баб, поэтому они в цене. Пошастал по деревне, заглянул в пустую лавчонку, посудачил с жительницами. Все же нашел.

— Давай, друг ситный, малость развеемся, — предложил он компаньону. — Так можно свихнуться, перегрызть друг другу глотки.

— Что ты хочешь предложить? Самогон? Так он уже в горло не лезет, обратно прет.

— Кто только тебя в старшины произвел? — зашептал Федька, опасливо поглядывая в окно, за которым Настька таскала к баньке дрова. — Никакой тебе фантазии. Чем живут настоящие мужики? Водкой и бабами. Первое мы уже прошли, а вот второе не мешает испробовать…

— Ты уже пытался, — Прохор насмешливо кивнул на ухват. — Надумал повторить?

Семенчук беззаботно отмахнулся. Сегодня он был на удивление миролюбив.

— Настька — девка, кажись еще не пробованная, потому и стережется. На кой ляд нам трудиться, рушить невинность? Я тут поговорил со слабым полом, кое-что прояснил. Короче, сегодня, как свечереет, мы с тобой идем в гости.

— К кому? — не понял Сидякин.

— Тетку Феклу знаешь? Ну, которая самогоном торгует?

Сидякин самогонщицу однажды видел. Кривая, беззубая ведьма как-то прохромала мимо Семенчуковской избенки. Остановилась и долго о чем-то шепталась с Настькой. Обе хихикали, прикрываясь платками, поглядывали на окна. О чем могут откровеничать две женщины? В городе — о модах и украшениях, в деревне — о мужиках.

— Так она же — самое настоящее страшилище! Беззубая образина.

— Во первых, в темноте не побачим, — поучительным тоном принялся декламировать Семенчук. — Во вторых, беззуба — не станет кусаться. В третьих, глотнем пару стакашек — страшилище красавицей покажется… А за пазухой у бабенки все, как должно быть — не упруго, конечно, не молодуха, но и не тряпки натолканы. Под подолом не проверил, но и там, наверное, норма.

— Что ж мы вдвоем полезем на одну? — внутренне соглашаясь, засомневался Сидякин. Его давно мучило мужской желание, по ночам часто снились голые, податливые девки. — На это не согласен!

— Зачем на одну? — удивился Федька. — Пообещала завербовать подружку.

— Такую же страхолюдину?

Федька не стал ни опровергать, ни подтверждать — многозначительно покрутил пальцем около виска…

• Предыдущая
• 77/106
• Следующая