Стреляющий компромат - Карасик Аркадий - Страница 38

• Предыдущая
• 38/63
• Следующая

— Токо с Пантюшей? А как же гостеньки?

— Нехай отсыпаются да от"едаются. Оголодали в городе, забегались по своим делам, работяги…

— Надолго в плавни?

— Как понравится. А твоя какая забота, инвалидка? Иль захотелось заманить в постелю мово Пантюшу? Ежели так, то зря, он бабье сословие на дух не переносит, воротит его, бедолагу. Не то, што твои постояльцы, бродят вкруг тебя, будто голодные коты, да облизываются. Гляди — дитенка заделают. Мужики, видать, хваткие.

По натуре старый рыбак — молчун из молчунов, а тут разговорился на подобии записного оратора. Делал он это неспроста — забить памороки инвалидки словесной шелухой, отвлечь ее от вредных мыслей, которые она сейчас понесет засевшим в хату бандюгам. Пока те отделят зернышки от скорлупок мало ли времени пройдет?

— Грех на душу берешь, дядя Федор. Кто на меня позарится, бледную немочь, хромую и горбатую. Уплыли мои денечки, ушла бабья радость. А вот Димку с дружком зря дома оставляешь, лишаешь удовольствия выловить того же сазана, посидеть у костерка, похлебать свежей ушицы.

— Успеется. Чай не на день приихалы, завтра-послезавтра и ушицы наедятся и с рыбкой перемолвятся. Нехай отсыпаются, — промолвил дядя Федор, пряча в опущенных глазах насмешливую ехидину.

«Содержательную» беседу прервал вышедший из хаты Пантелей.

— Долго ещю станешь возиться, дядько? Бери вещицы и айда к лодке. Хорошо — загодя ее подготовили.

Еще бы не подготовить! Под утро, когда едва стало рассветать, втихомолку стащили в лодку мотор, прикрыли его тряпьем. Запихали поглубже под скамью припас для молодой пары. Заодно прибрали весла двух остальных лодок — захотят нелюди проследить, куда направились старик с Пантелеем, пусть раздеваются и пускаются вплавь. Авось, утопнут.

Выслушав подробную исповедь горбуньи и со вкусом ущипнув ее за тощую ляжку, Зуб забрался на чердак и прилип к окулярам бинокля. Отслеживал каждое движение зловредного старика, подстерегал каждый жест. Вроде, ничего подозрительного. Бредень, сетка, удочки, рыболовный припас. Главное — проследить куда рыболовы поедут. Авось, к тайнику, в котором схоронилась телка.

Жеманно пошевелив плечиками и пару раз для порядка взвизгнув, инвалидка похромала будить Хитрого, храпящего на лежанке после очередного перекуса. Едва продрав заспанные глаза, напарник Зуба воспользовался его отсутствием и подмял под себя хозяйку. Та по привычке не сопротивлялась, подбадривала любовника охами да ахами.

Зуб проследил лодку до самого речного поворота, где она скрылась в камышах. Бросился вниз в светелку, стащил Хитрого со стонущей инвалидки.

— Быстро — к лодкам! Уйдут фрайера! Хватит бабу пользовать — пора делом заняться! Цынкану боссу, падло, под молотки отправит!

Не на шутку перепуганный Хитрый, слез с горбуньи и, поспешно застегивая ширинку, побежал вслед за Зубом к берегу речушки.

— Весла спрятали, суки! — во все горло заорал главарь. — Поймаю — кол в задницу дерьмовому деду!

Оттолкнули от берега старую байдарку, принялись вместо весел орудовать двумя досками. Доплыли до поворота и — стоп. Лодка старого Федора будто в преисподнюю провалилась. Возвращаться ни с чем? Почему ни с чем, подумал Зуб, в хате старого рыбака отсыпаются двое парней, которые должны знать путь-дорогу к жилью Новожиловой. Повязать сонных, как следует попытать — расколятся, все выложат.

На обратном пути гребли так, что, казалось, гнулись толстые доски. Подстегивали сами себя густыми матюгами, мечтали о предстоящей расправе с ментом и его другом.

Как обычно, хутор дремлет, будто просматривает сны о бывшем своем житье, когда радовались солнцу и дождю, морозам и оттепели чисто вымытые окна, кукарекали петухи, мычали коровы, сплетничали бабы, хозяйничали мужики. Столярничали, плотничали, подновляли заборы, меняли подгнившие венцы.

Сейчас все забито и забыто. Медленно, тоскливо помирает человеческое жилье.

Зуб и Хитрый подобрались к стариковской хате, как волки подбираются к овечьей кошаре. Пригнулись, почти подползли к забору. Перелезать не стали — осторожно выбили прогнившую доску. Прячась за стволами плодовых деревьев, подошли к жилью. В руках — пистолеты. Знают — бывшие десантники так просто не сдадутся, предстоящей схватки с крепкими, натренированными парнями николаевские шестерки откровенно побаивались. Привыкли нападать неожиданно из-за угла, бить слабых фрайеров в спину.

Зуб остановился возле прикрытой входной двери, кивнул Хитрому на окно. Тот осторожно заглянул, ответил успокоительным кивком. Спят, дескать, видят блаженные сны — ни шороха, ни движения, только легкий ветерок колышет занавеску.

Подбадривая себя дикими криками бандиты ворвались в горницу. Для острастки пару раз выстрелили в потолок… Никого? Пошарили в боковушке, заглянули на чердак, на печь. Навели общий шмон. Даже старомодные комоды изучили, словно менты — мыши, способные спрятаться в ящиках.

Действительно, никого!

— Два покушу, — сам себя обругал Зуб. — Провели нас, дружан, как сопливых фрайеров. Пока мы досками орудовали, смылись. Ну, да ничего, далеко не уйдут.

— Знать бы только — в какую сторону, — заикнулся Хитрый и умолк, остановленный гневным взглядом главаря.

— А бабка зачем? Все видит, карга, только придуряется глухой и незрячей. Сейчас мы ее поспрашиваем, побазарим.

Досада от постигшей неудачи соединилась с гневом и эта ядовитая смесь мутила сознание и требовала выхода. Мент и его подручный далеко, достанут они их или не достанут — вопрос, телка с дискетами недосягаема. На ком сорвать злость, если не на двух бабах?

Шестерки угррожающе надвинулись на немощную старуху. И вдруг остановились.

— Гляди, что делает кумовая ментовка!

Начисто позабыв о сговоре с участковым, деятельная Настасья несла к натянутым веревкам таз со стиранным бельишком.

— Сигнал подает, лярва подзаборная!

Сбитая сильным ударом с ног, горбунья растянулась на земле. Обозленный Зуб бил ногой, стараясь попасть носком башмака под дых, Хитрый обрабатывал кулаками. Горбунья сжалась в комок, болезненно охала, закрывала руками голову.

— За что?… Ой, боженька!… Я ж хотела лучше… Ой, смилостивьтесь…

Бандиты затащили ее в хату, распяли на кровати, на которой столько раз по очереди пользовали. Привязали руки и ноги к перекладинам, заткнули в рот кляп.

— Пусть побалдеет, стерва. Побазарим со старухой — вернемся, — запыхавшись, пообещал Зуб. — Главное — бабка.

Ефросинья в ответ на задаваемые ей вопросы невнятно мемекала, отрицательно покачивала седой головой. Ничего, дескать, не видела и не слышала, просто дремала на солнышке и вспоминала молодые годы.

— Все сейчас скажешь, дерьмо собачье, во всех грехах покаешься, — зловеще прошипел Зуб. — Бери ее, дружан, подмышки, поволокем в хату.

Взгромоздили полумертвую от страха бабку на кровать, передохнули. Потом сноровисто распяли, привязали руки-ноги. Кляпом рот не заткнули — должна говорить, а какой разговор жестами?

— Деточки, деточки, — повторяла перепуганная старуха, вращая полуслепыми глазами. — Я вить ничого не знаю, — и снова, — деточки, деточки.

Разжигать огонь, набивать угольями допотопный утюг не было ни сил, ни желания. Хитрый со знанием дела предложил обойтись подручными средствами. В виде найденных в сарайчике заржавелых клещей и кусачек.

Старуху пытали долго и терпеливо. Иногда останавливаясь и задавая все тот же вопрос. Куда девались гости старика, в какую сторону пошли? В ответ — невнятное бормотание, страдальческие всхлипывания. Наконец, и эти проявления жизни исчезли.

— Гляди-ка — кранты! — удивился Хитрый, оттирая с лица пот. — Ни слова не цынканула, старая ведьма.

— Бери за ноги, отволокем к речке.

Мертвую старуху завернули в тряпье, вытащенное из древнего сундука, привязали к ногам камень и бросили в воду. Постояли — не всплывет ли утопленница? Нет, не всплыла.

— Пошли теперь, побазарим с кумовой ментовкой.

Злость согнали на Ефросинье, поэтому Настасье досталось поменьше. Просто обработали кулачищами, попинали ногами.

• Предыдущая
• 38/63
• Следующая