Света и Камила - Ефетов Марк Симович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/22
• Следующая

Вот когда, может быть, удастся узнать что-нибудь о родственниках Светланы! Ни один из жильцов павловского дома её не узнал. Но ведь там, в подвале этого дома Светлана была с мамой, и, может быть, Павлов успел узнать, как зовут эту женщину с ребёнком? А зная имя матери Светы, можно будет разыскать отца девочки. Не отсюда ли — от храброго сержанта — надо начать розыски родственников Светланы?

А что же произошло с домом на Пензенской? Продолжал ли стоять разрушенным этот дом?

Нет, ничуть не бывало!

Дом Павлова начали восстанавливать самым первым. Сразу же после освобождения города к этому дому на Пензенской подошла женщина с двумя вёдрами воды на коромысле. Несколько минут молча постояла она перед разрушенными стенами, потом опустила коромысло, поставила ведра на землю и сделала четырнадцать шагов от первого подъезда до бровки бывшего фашистского окопа.

Повернувшись, женщина посмотрела на дом. Были сумерки, но всё равно на стене, избуравленной пулями, можно было различить высеченное слово:

«Отстоим!»

Это высек на стене Яков Павлов более двух месяцев назад.

Женщина нагнулась, подняла с земли осколок снаряда и чуть пониже надписи Павлова написала этим осколком:

«Отстроим!»

Вторая подпись отличалась от первой одной только буквой.

Потом женщина подняла вёдра и пошла вверх по улице — туда, где над землянкой бывшего командного пункта висела табличка: «Детский сад».

Женщину звали Александра Максимовна Черкасова. Она была воспитательницей в детском саду: днём играла и занималась с детьми, кормила с ложечки ослабевших и больных, а старших и более крепких приучала к работе. Работы всякой в городе, разбитом и не устроенном для жизни, было хоть отбавляй.

Нелёгкая жизнь была у Александры Максимовны. Трудно работать в землянке — детском саду — без окон и дверей, без света, тепла и воды. А после работы у Александры Черкасовой были заботы и о том, чтобы принести воду в свою землянку, о том, чтобы раздобыть топливо для своей печурки, сварить себе еду, постирать.

Нет, слово «своё» не заслоняло у этой женщины слово «наше». Это «наше» было у неё главным в жизни. Черкасова не только написала на доме Павлова, но и обратилась с призывом ко всем женщинам:

«Отстроим родной город!»

После работы в детском саду она и десятки других женщин надевали грубые холщовые передники и превращались в каменщиков и плотников, штукатуров и землекопов. Первый дом, который взялись восстанавливать черкасовки (так назвали этих женщин — строителей-добровольцев), был четырёхэтажный дом на Пензенской улице.

Так возвращался к жизни дом Павлова. От стены к стене легли полы, захлопали двери, появились оконные рамы, и вот уже блеснули стёкла. А затем дом этот точно шапку надел — обзавёлся крышей, и над ней закурчавился дым из трубы.

Ожил дом Павлова. Черкасовки хорошо оштукатурили стены, оставив нетронутым одно только местечко на стене, израненной пулями и осколками, — там, где была надпись о том, что дом этот отстоял гвардии сержант Яков Федотович Павлов.

Вслед за домом Павлова один за другим стали возвращаться к жизни другие дома, и среди них первым был дом для детей, которые в войну потеряли родителей. Это было кирпичное здание, наскоро приспособленное для жилья. На фанерной дощечке у входа было написано: «Детдом».

Почти каждый день приходила сюда Елена Крылова в гости к Светлане. Однажды Светлана спросила Крылову:

— Тётя Лена, а та картина в кино про войну будет?

В детдоме Светлана уже видела кинокартины и теперь знала, что это такое.

— Нет, — сказала Крылова, — той кинокартины не будет.

— Почему?

— А вот почему, Светочка: когда мы с тобой выбирали места, где её снимать — там были одни только развалины. Ну, уехал этот человек за артистами и за всем, что нужно, чтобы снимать картину. Приехал он через полтора месяца, а развалин там уже нет — отстроили. Вот и получается, что здесь эту картину снимать не будут.

— Вот и хорошо! — сказала Светлана. — Я не хочу про войну. Лучше пусть будет картина про мирные времена. Вот у нас мальчишки играют всё в войну и в войну. А я хочу играть в мирные времена. Тётя Лена, а будут мирные времена, а?

— Да, — сказала Крылова, — будут, обязательно будут!

Война ещё не окончилась, а город восстанавливался. Можно было видеть, как большой, многоэтажный дом чернеет копотью обожжённых стен и глубокими провалами окон, а где-то сбоку, в первом этаже, светится ярким абажуром одно только окно. Справа, слева и над ним чудовищные развалины — голые стены, провалы окон и дверей, голубое небо вместо крыши. Здесь же люди восстановили пока что одну комнату, протянули от столба электрический провод, зажгли свет, а в форточку, как дуло орудия, высунули трубу маленькой печки…

Когда Елена Крылова пришла в детдом прощаться со Светланой, она увидела уже ровный ряд детских кроватей, чисто выбеленные стены, белые занавески на окнах. Детдом был теперь совсем отстроен, обставлен новой мебелью, а во дворе уже вылезали из земли первые острые стебельки будущего цветника.

Изменилась и Елена Крылова. Вместо шинели на ней было пальто, вместо кирзовых сапог — туфли. От военного времени оставалась только шапка-ушанка.

Светлана протянула Крыловой бумажку, сложенную треугольником:

— Тётя Лена, почитай!

— От кого? — спросила Крылова.

— От Птахи.

— А тебе не читали?

— Читали. Только я хочу ещё раз послушать.

— «В первых строках этого письма, — читала Елена, — шлю привет нашей любимой дочке Светлане от бойцов — твоих однополчан…»

Пока Крылова читала Светлане письмо, к ним подошёл мальчик, стриженный под машинку, отчего голова его казалась круглой, как арбуз. Он слушал так же внимательно, как Светлана, а когда Крылова кончила читать, сказал:

— И мне батька пишет. А мамки у меня нет — убили. А ты, тётя, её мама? Да? Ты была военная? У тебя пистолет был?

— Нет, — сказала Крылова, — у меня пистолета не было.

Мальчик потрогал пальцем шапку-ушанку, что лежала рядом с Крыловой, и ушёл. А Светлана вдруг уткнулась в Еленины колени и громко заплакала.

Яков Федотович приехал в Волгоград после того, как была закончена работа бригады Александры Черкасовой, которая восстанавливала дом на Пензенской улице. Павлов прошёл по комнатам, ещё пахнувшим стружкой и свежей краской, на лестнице посторонился, когда мимо него перетаскивали большой шкаф, спустился в нижний этаж, выглянул в окно на улицу. Окно теперь показалось ему очень большим.

Впереди, в нескольких шагах, дымилась чёрная каша асфальта. Молодой парень в кителе без погон приглаживал дымящуюся кашу большим механизированным катком. Слева, откуда обычно шли атакой фашисты, асфальт уже просох, из чёрного превратился в серый. Дети расквадратили его и, прыгая на одной ноге, играли в «классы».

Павлов посмотрел на дом, потом в сторону реки и, снова оглядев дом, опустил глаза к расквадраченному асфальту. Он чуть наморщил лоб, припоминая что-то или высчитывая.

«Да, так и есть. Вот сюда, ко второму квадрату, куда мальчик подтолкнул ногой камешек, подошёл тогда фашистский автоматчик с закатанными до локтей рукавами. Он был ближе других фашистов к дому и отсюда уже никуда не ушёл…»

— Дяденька, вы кого ищете? — спросил мальчик.

— Играй! — сказал Павлов.

На улице перед домом было шумно. Вкатилась большая автомашина с мебелью и узлами. Сверху, где были эти узлы, свалилась детская ванночка и загрохотала по мостовой. Потом зашипел фиолетовый огонёк сварки. Это сваривали железную ограду.

Яков Федотович вышел во двор, помог женщине, которая укладывала в ванночку узлы с вещами, потом подошёл к ограде, оглядел издали весь дом.

— Ну как? — спросила, подойдя к нему, Александра Максимовна.

— Хорошо! — сказал Павлов.

Он подошёл к стене и написал на оштукатуренных кирпичах:

«Дом принял восстановленным. Я. Павлов».

• Предыдущая
• 7/22
• Следующая