Отравленный отпуск - Карасик Аркадий - Страница 10

• Предыдущая
• 10/40
• Следующая

Лена дрожащими руками складывала вещи. Немолодая женщина из соседнего купе помогала ей. Мужчины выносил в тамбур готовые чемоданы и сумку с продуктами.

Когда поезд замедлил ход, все было готово: два наших чемодана стояли в тамбуре, сумка — на них.

Тело Крымова обмякло, судороги прекратились. Но на губах по прежнему вскипали пузырьки пены.

Не ожидая полной остановки поезда, мы с Лариным положили Веньку на одеяло и понесли к выходу. За нами шла Лена…

На щебеночном перроне рядом с избушкой-вокзалом — газик. Грязный, обшарпанный. Сонный водитель покуривает возле открытых дверей.

Ларин пожал мне руку, пожелал благополучия, выздоровдения друга. Церемонно приложился к ручке Крымовой и прыгнул на подножку вагона.

Поезд ушел…

Поселковая больница в Майском напоминала обычный барак, в котором раньше селили вербованных работяг. Почерневший, изможденный, вросший в землю, доживающий отведенный ему век. О том, что перед нами больница, говорил выцветший флажок над крыльцом да соответствующая надпись справа от двери. Медицинское учреждение напоминало умирающего больного, потерявшего надежду на излечение.

Нас уже ожидали.

Пожилой санитар, припадая на укороченную ногу, расхаживал возле входа в больницу. Такой же худой и болезненный, как и здание. Рядом стояли, прислоненные к стене, носилки.

Сомнительно, чтобы в этом здравоохранительном учреждении работали знающие свое дело врачи. Скорей всего — фельдшер с начальным медицинским образованием да медсестра, она же по совместительству уборщица.

Не повезло бизнесмену! Угораздило отравиться не в Пятигорске или в приличном городе, не мог потерпеть пару часов…

Хрипящего, вздрагиваюего от пробегающих по телу судорог Крымова переложили на носилки, внесли в больницу. Водитель помог Лене перетащить в вестибюль тяжелые чемодны.

Придется нам с Ленкой обосноваться в какой-нибудь палате или — врачебном кабинете. В захудалом поселке наверняка нет ни гостиницы, ни дома приезжих.

— Сюда, сюда несите, — на ходу щупая пульс больного, метался юркий, тщедушный главврач в очках, чудом балансирующих на самом кончике носа. — В эту комнату, пожалуйста… В реанимацию…

Судя по обшарпанной, давно не крашенной двери, так называемая реанимация — обычная палата, снабженная кислородом. И все же это значительно лучше вагонного купе и неопытных «спасателей» в виде меня и блондина.

В помещение реанимационной нас, естественно, не допустили. Две сестрички среднего возраста в пожелтевших халатах перехватили ручки носилок. Очкастый доктор захлопнул дверь перед моим носом.

Хромой санитар, выражая сочувствие, извлек из кармана халата помятую сигаретину, поджег её.

— Ты… того, паря, не больно переживай… Все там будем, так уж заведено. Авось, обойдется, не дрейфь…

Доморощенный философ пыхнул едким дымком и вышел.

Мы с Крымовой оказались в одиночестве. Если не считать старушки, которая вязала, сидя за столом возле дверей. Некая помесь доброй волшебницы со злющей Бабой-Ягой.

— Ленка, не дергайся зря, — принялся я успокаивать женщину. — Ничего страшного — обычное отравление… С консервами такое часто случается…

Упомянул о консервах и спохватился — их-то мы и не ели. Все было — и балык, и икра, и разная колбаса-ветчина, а вот консервов — ни одной банки.

Кажется, Лена не обратила внимание на мою оплошность. Зато выделила из успокоительного монолога словечко «не дергайся». Редко употребляемое и поэтому — заметное.

— А почему ты решил, что я дергаюсь? Или — на лице написано?

Похоже, успокаивать «ангелочка» нет необходимости. У Лены — по прежнему — ни слезинки, ни морщинки — спокойное выражение лица человека, покорившегося судьбе. Правда, заметна задумчивость, углубленность «в себя», но попробуйте не задуматься в сложившейся обстановке.

Так мы и сидели рядышком, будто две подраненные птицы на ветке… простите, больничной скамье. Сидели и молчали. А о чем говорить? О Крымове? Боюсь, судьба бизнесмена предрешена… Но не скажешь же это будущей вдове… Пусть надеется.

Неожиданно миссию успокоения взяла на себя старушка. Сейчас черты, позволившие мне отнести её к подразделу Бабы-Яги, испарились. Перед нами — самая настоящая добрая волшебница не помню уже из какой сказки.

— Не печалься, милая, Бог не без милости, — она отложила вязание, легко, не по стариковски, поднялась и присела рядом с женой больного. — Авось, выкарабкается твой муженек… А ты не зажимай сердечко, не мучь его. Чувствуешь — подпирают душу слезы, не глуши их, дай волю — пусть текут, вымывают горе…

По лицу Лены пробежала насмешливая гримаса. За кого её принимают? Неужели эта престарелая развалина думает, что из глаз супруги умирающего могут потечь слезливые ручейки?

— Да и что горевать-то? — не унималась добрая волшебница. — Наш Стасик из любой болести достанет человека. Смерть его страсть как боится…

— Стасик? Кто это?

Волшебница вмиг преобразилась в Ягу. Даже показала два оставшихся зуба. Дескать, кто ты таков, мил-человек, что нашего Стасика не знаешь?

Конечно, я не знал, но догадывался. Наверняка, это — доктор с очками на кончике носа, главврач поселковой больнички. В крохотных населенных пунктах нет людей талантливей педаго гов и врачей. Ими гордятся, на их мнения ссылаются, о них ходят легенды.

— Стасик — енто наш доктор, Васин Станислав Платонович, — бабушка неодобрительно покачала головой в косынке, словно выругалась в адрес человека, не знающего местного эскулапа. — Был однажды случай — коли видел бы — не спрашивал: кто да почему… Привезли из леспромхоза мужичка с рукой бревном раздавленной, — напевно принялась рассказывать старушка. — Пилил мужичок дерево, оно упало и рука — в лепешку… Помучился Стасик, не без этого, но чудо сотворил великое — мужик ушел здоровехонек. Той самой раздавленной ручкой пожимал руку Стасика. Да так, что доктор морщился…

Гуляет очередная легенда, одна из многих других, сложенных в народе. И не просто гуляет — ведет за собой десятки аналогичных сказаний.

— Не может быть! — плеснул я «бензинчику» в огонь.

— Это у других не может быть, — зло огрызнулась Яга, — а у нашего Стасика завсегда получается… Еще помню был такой случай…

Весенним ручейком полилась очередная байка. Типа хвалебного песнопения. Я делал вид — внимательно слушаю. Во первых, грешно обижать стариков. Во вторых, авось, блеснет в завале пустой «руды» драгоценная искорка.

Лена сидит, напряженно выпрямившись, будто ей под платье приспособили доску, не позволяющую гнуться. Сложила руки на коленях и смотрит строго перед собой, минуя бабку-рассказчицу, меня и, главное, дверь реанимации. Глаза — сухие, на щеках — болезненный румянец.

Бабушка, вдохновленная вниманием благодарных слушателей, продолжала озвучивать все новые и новые легенды и сказания. Чего только в них не наворочено! И возвращенные к жизни мертвые, и прозревшие слепцы, и приговоренная другими врачами к бесплодию, а у Стасика благополучно разродившаяся молодка…

— Вот и полумай сама — што перед этим болячка твово муженька? Для Стасика — раз плюнуть и два раза растереть. Небось, поел мужичок чего несвежего, желудок и забарахлил. Сичас Стасик очистит его, промоет и — на тебе, лебедушка, твово благоверного. Живого да здорового. Живите и радуйтесь!

До чего же все легко и просто в изложении доброй волшебницы! Но я подозреваю, что в действительности — намного хуже. Главное, непонятна причина отравления. Сидели за одним столом, закусывали одним и тем же, а я, Ленка и Ларин — здоровехоньки. Пострадал один Крымов. Почему?

Притворяясь, что слушаю россказни, поражаясь и умиляясь подвигами святого лекаря, я перебирал в памяти события истекших суток. Вернее, — за последние полдня… А ещё вернее — за вчерашний вечер и ночь…

Плотно поужинали… Лена достала жаренную курицу, нарезала сыр и ветчину, раздала всем по паре яиц… Ларин «ответил» баночкой красной икры и маринованной селедкой, перемешанной с луком. Выпили, не без этого. Как изящно выразился Венька, по полтора десятка граммулек. Выставленные и выложенные на столик деликатесы потребляли почти в одинаковых пропорциях.

• Предыдущая
• 10/40
• Следующая