NEXT-3: Дюбин снимает маску - Карасик Аркадий - Страница 29

• Предыдущая
• 29/48
• Следующая

Собеседники миновали кондитерский отдел, свернули к алкогольному.

— И на концерте, и на футболе тоже можно схлопотать бутылкой по башке от пьяного фаната. И не только бутылкой... Если честно, я сам волнуюсь.

— Ничего не скажешь, трогательно. Волноваться дуэтом — впечатляющее зрелище... Одного не могу уразуметь: зачем тебе, идиоту, надо было науськивать глупого мальчонку на Окимовск? Ведь ты знал на что его толкаешь.

Прошли по фронту разнокалиберных бутылок и бутылочек. Впереди — закуток, в котором управляющий задумал разместить рекламный отдел. С красочными картинками и текстами, поясняющими сказочную полезность тех же бифипродуктов. Или — сосисок российского производства. Или— клинского пива. Руки не дошли, вот и остался закуток пустым.

В него Лавр и затолкал управляющего. Белугин пару раз дернулся, потом поднял обе руки. Будто хотел защититься боксерским блоком. Или сдаться в полон. И тут же опустил их.

— Он сам... Никто его не науськивал... Считаю, все правильно: пусть попробует заработать, а не фишки переставлять. Грамотно и профессионально купить целый город, это как — пустяки? Из Богом забытого угла создать настоящий полигон, новое лицо провинции — это мало?

— Кому полигон, кому родная земля, — сердито пробурчал Лавр. — Понимать надо!

Пришла пора поудивляться Белугину. Это не треп в подсобке магазина или диспут за кулисами той же Думы — спор двух солидных людей. Неторопливая беседа, без фейерферкных всплесков и гневных тирад.

Надо же, отставной криминальный авторитет заботится о родной стране? В дурном сне такое не приснится.

— Нет там никакой родной земли, Лавруша! Миф это грандиозный, обычные народные сказки про муромского богатыря. Тебе, Федор Павлович, не говорить, мне — не слушать. Позорно для нашего возраста.

— Сказки, говоришь?

За ширмой напускного спокойствия выглядывала боль страдающего человека. За униженный народ, за его несчастное прошлое и бедственное настоящее, за изгаженные реки и озера, за разграбленное достояние. Нет, бывший авторитет не был таким уж урапатриотом, он смотрел на жизнь достаточно реально, не срываясь на обвинения и слезливые жалобы. Но не терпел барского пренебрежения, был уверен в возрождение великой России.

— Именно, что сказки! Заплеванная, загаженная земля с зажравшимися временщиками, управленцами и нищими, пришибленными обывателями. Для которых горячая батарея зимой — предел мечтаний, а свалка говна у крыльца — норма жизни. Сгнили старенькие ставеньки, отваливаются, шелушатся — починить, заменить лень, лучше надраться самогоном и увидеть сладкие сны. Старая патриархальная провинция покрыта струпьями... Ты сам прекрасно все это знаешь! Просто желаешь, извини, помотать сопли про все исконное, розовое с голубеньким и в зеленных палисадничках. Нетути ничего, Лавруша, проснись и оглядись вокруг. Нетути! Ничего не осталось! Сирень под окошком с"едена голодными козами, изъязвлена коростой... А Федьке твоему дай Бог силы содрать вонючую коросту, дать поджопник местным господам, которые без бумажки с изображением того же Франклина «здрасте» тебе не скажут! Я верю — у него получится!

Целый монолог и во здравие и за упокой!

Лавр с интересом оглядел поверх очков разрумянившееся лицо управляющего. Оказывается внешне спокойный и раздумчивый деятель не такой уж равнодушный зритель — настоящий воитель с несправедливостью. Такой же, как Федечка. Как он сам.

— Погоди, чего разорался?

— А ты чего наезжаешь, папаша обеспокоенный? Подбери слюнки, жалельщик. Таким сыном гордиться нужно, а не оплакивать горькую его судьбу.

— Так ведь авантюра...

— Даже ежели так? Железные дороги на Дикий Запад кто строил? Те же авантюристы.

— Какой еще Дикий Запад? — не понял Лавр.

— В Америке.

— Так они же стреляли там, в твоей дикой Америке?

— А ты разве не стрелял? Здесь, в России. И не так уж давно.

Лавр обеспокоено огляделся. Не подслушивает ли кто-нибудь излишне откровенные высказывания? Слева Богу, в закуток никто не заглядывает, в просматриваемом проходе только два грузчика выставляют на прилавки и витрины очередную порцию товаров. Увлеченные разгрузкой ящиков и коробок, они не глядят по сторонам, не прислушиваются.

Прав ведь дружан, более спокойно подумал он, до чего же прав! Стрелял и еще буду стрелять!

— Я — да. Убивал. Жизнь заставляла. Но не Федька. Не умеет он, не приспособлен. Порешат парня.

— Прищучат — научится. Невелика наука.

— Да знаешь ли ты, торговое брюхо, что в Окимовске всякие главначпупсы — фикция. Не они делают погоду, и не им в случае чего жать на курки, и не их хапальщиков нужно бояться. Там — Мамыкин, Мама!

Белугин отмахнулся. Будто согнал со своего модного пиджака наглую навозную муху.

— Подумаешь, Мамыкин! Центр мироздания! Пуп Земли! Обычный товаропроизводитель, немного — жулик самопальный. Или по твоему, он другой... Кто именно? Кто?

— Медведь в пальто! — со злостью буркнул Лавр. — Настоящий медведь вместо игрушечного заводного мишки. Гризли с зубами и когтями. И он, этот Мама, в миру — Григорий Мамыкин, не какой-то «смотрящий» и не какая-нибудь шишка в законе и не скромный администратор, откатывающий долю своему начальнику. Он — настоящий независимый князь, к которому никто не суется и над которым — никого. А весь окимовский район с берегами, лугами и сиренью в коросте — его княжество. Считай — Лихтенштейн. Только на русский манер. И ежели медведь встанет из берлоги и задерет ребенка, я из тебя, Петя, дуршлаг сделаю.

Лавр неожиданно сгреб Белугина за грудки, притиснул к стенке.

Учитывая характер Лавра, угроза нешуточная. Дуршлаг не дуршлаг, а парочку дырок высверлит. Вообще-то, ему и одной хватит. Белугин испугался по настоящему.

— Все я да я, — стараясь погасить страх, бормотнул он , поправляя потревоженные лацканы пиджака и сбитый на бок галстук. — А сам ты на что? Страхуй свое чадо, ежели мандраж прихватил. И — все, не обижайся! Аудиенции абзац. Лечу в холодильник, после — на шабаш акционеров. Не дай Бог, опоздаю — загонят такую дыню, что ходить стану враскорячку...

Забыв о важности и солидности, Белугин метнулся к двери, ведущей в магазинное зазеркалье. Подальше от налитых смертельным свинцом глаз Лавра, от спокойно высказанной им угрозы, вообще от всего, что не относится к привычному укладу жизни.

Лавр не стал удерживать. Знаки препинания расставлены, скобки открыты, диагноз поставлен. Дело за малым: спасти наивного пацана, сунувшего башку в огнедышащую печь...

Неужели нельзя было отложить криминально-экономическую разборку на после свадьбы? Тогда он сосредоточился бы только на одной проблеме, сейчас она раздваивается, соответственно, раздваиваются и его усилия, и его возможности.

Странное растет поколение, непредсказуемое. Старомодному отцу подавай любимую женщину и ухоженную квартиру, сыну понадобился целый город...

Идиот!

Зал заседания офиса компании «Империя» изукрашен фресками, лепниной и картинами, освещен огромной хрустальной люстрой и множеством бра. В украшениях так или иначе фигурирует буква "И", начальная буква наименовании компании. Она — повсюду: на стенах, спинках кресел, на спинах технического персонала, на полу и на потолке. Будто руководители «Империи» настырно втискивают в сознание сотрудников и акционеров торжественные мысли о величии и благостных перспективах компании.

Сейчас зал напоминает муравейник, который какой-то озорник разворошил палкой. В панике бегают потревоженные «муравьи», пытаются спасти остатки своего «имущества», залатать дырки в коммунальном жилье. Сталкиваются друг с другом, шевелят усиками, будто советуются, и снова разбегаются.

В стороне, под портретом первого президента компании о чем-то шепчутся Мамыкин и господин в очках. Мало ли о чем могут беседовать акционеры? Например, о мерзкой погоде, подскочившем давлении или о падении либо росте курса доллара. Ничего таинственного, тем более, предосудительного.

• Предыдущая
• 29/48
• Следующая