Неопознанный взрыв - Карасик Аркадий - Страница 12

• Предыдущая
• 12/81
• Следующая

Гоголев держал постоянную связь с Москвой, где уехавшего в срочную «командировку» хозяина замещал верный Штырь. Правда, верность помощника висела на тонком волоске получаемых им денег — оборвется волосок и мгновенно исчезнет так называемая «преданность».

Поэтому Пудель почти еженедельно пересылал — не по почте, Боже избавь, а с кем-нибудь из боевиков, солидные суммы. В обмен Штырь отправлял пакеты с вложенными в них безграмотными отчетами.

Связь была нужна, как воздух, без неё замысел Пуделя может лопнуть проколотым шариком. То ли Иванчишин хитрил, ссылаясь на недостаток данных, которые можно получить только из его института, то ли это соответствует действительности. В обоих случаях необходимо озадачить Штыря, побуждать его не порывать отношения с нужным институтским сотрудником, подпитывать того денежными иньекциями…

Версия, выработанная Ступиным — проста, как обжаренный кусок мяса: одного ученого для создания нового оружия недостаточно — ни один самый расталантливый человек не спобен удержать в голове сотни цифровых данных, десятки формул, столько же параметров и графиков. Следовательно, похититель имеет налаженные связи с кем-то из научных сотрудников, который постоянно подкармливает его требуемыми сведениями. Вычислить этого человека — половина успеха, ибо он, будто иголка, потянет за собой ниточку к бандитской захоронке.

Версия имеет две «подверсии».

Первая — похититель вместе с похишенным обосновался в Москве неподалеку от источника информации и производителей деталей для чудо-ракетки. Такой вариант вполне обоснован, ибо исключает невероятное количество трудностей при расположении подпольной лаборатории вдали от столицы.

Вторая — похититель смог наладить прочную связь с кем-то из института, сам устроился подальше от Москвы, следовательно от опасности разоблачения. Вариант тоже обоснован и имеет по сравнению с первым множество плюсов.

Разработанная версия требует проникновения в институт и разоблачения затаившегося там агента. Нет, не ареста, Боже сохрани, а именно разоблачения. Дальше — незаметнаяя слежка, выяснение путей и методов связи с боссом. В заключении — освобождение Иванчишина и арест преступников.

На первый взгляд легко и просто.

Ступину дорога в институт перекрыта — там его знают. Следовательно, должен пойти Панкратов. Но в качестве кого? Устроиться хотя бы лаборантом? Но Андрей даже не представляет себе, чем должен заниматься лаборант, каковы его обязанности и права?

Пойти в качестве научного сотрудника — ещё сложней и опасней: «коллеги» мигом откроют истинное лицо лжеученого, как бы не пришлось бегством спасаться.

Ступин ничем не мог помочь — беспомощно разводил руками и извинительно улыбался. Дескать, извини, друг, но будь добреньким сам решать свои проблемы. У нас — полное равноправие, четкое разделение «труда».

Неожиданно Панкратов вспомнил о существовании отцовских друзей по училищу и Академии. В частности — об отставном полковнике Окуневе, котороый превратился в журналиста…

Окунев азартно выбивал на пишущей машинке очередную зубодробильную статью, прибивающую к позорному столбу разгулявшуюся преступность. Рядом сидела жена, безостановочно поучая мужа азам современной жизни.

— Пора бы тебе, Никита, переключиться на другую тематику…

Блям, блям, блям, в ускоренном темпе барабанила машинка, будто пыталась заглушить занудливые женские причитания.

— … сейчас преступники повсюду, пронизали все структуры: и частные, и государственные, — повысила голос Лена, пересиливая разболтанный стук старенького агрегата. — Поговаривают — даже в окружение Президента пробрались…

Никита Савельевич уменьшил силу удара по клавишам.Не веря, в принципе, бабьим россказням, он, тем не менее, прислушивался к ним, отлавливая правдоподобные оттенки, которые после некоторой шлифовки и правки можно использовать в очередной статье. Но переспрашивать, демонстрировать заинтересованность не стал. Лену лучше не выбивать с намеченного ею «маршрута», сама запутается и так забьет голову мужа всевозможными, далеко не лирическими, отступлениями, что никакой здравый смысл не справится.

— … Надоест ворам в законе и вне закона читать твои бредни — расправятся. Если не с тобой лично — к чему им длинный старикан? — с дочкой и внуком… Тебя это не пугает?

— Леночка, ты мне мешаешь?

О, черт, не выдержал! Давно известно, что женская болтливость требует постоянного подбрасывания «топлива» в виде заинтересованных вопросов либо возражений. Без них она постепенно затухает.

— Видишь, жена тебе уже начинает мешать. Что тогда говорить о преступниках, читающих твои опусы? — воспрянула Лена, протирая вечно запотевающие стекла очков. — Почему бы тебе не прислушаться к моему мнению и не написать большую статейку о молодежных равлечениях? Или — о новой постановке в Ленкоме? Или… Нет, Никита, ничему жизнь тебя не научила! Вон даже дочь говорит о тебе: взрослый ребенок. В каком только колхозе тебя воспитали?

Сдерживая возмущение, Никита Савельевич снова припал к спасительной машинке. По опыту прошлых аналогичных «собеседований» с супругой знал, что теперь её не остановить. Своей дурацкой просьбой не мешать ему работать он словно размыл последнюю, сдерживающую мощный поток, перемычку.

Спас многократный звонок в прихожей. Будто возле двери пристроился развеселый пацаненок с первого этажа, решивший выбить на звонковой кнопке единственную знакомую ему мелодию песенки о Чижике-Пыжике.

— Ну, я сейчас задам этому хулигану, — решительно поднялась со стула Лена, начисто позабыв о намерении воспитать мужа в духе заботы о семье и о собственной безопасности. — Родители не могут воспитать, я воспитаю!

Никита Савельевич знал, что это вовсе не пацан шалит — заявился с новой идеей нестареющий Федорчук. Судя по голосам на лестничной площадке, не один.

Когда под бдительным надзором Лены в комнату вошли Федорчук и Андрюха Панкратов, Окунев встревожился.

— Что-нибудь с отцом? — быстро спросил он Андрея. — Заболел?

— Не бери в голову, Оглобля, — прохрипел Федорчук, опередив уже раскрывшего рот Панкратова-сына. — Федуна радикулит прострелил — ни встать, ни лечь. Зинуха выхаживает муженька-инвалида…

Никита Савельевич с облегчением откинулся на спинку стула, перевел дыхание на обычный спокойный ритм. Радикулит разве болезнь? С ней сто лет проживешь-промаешься. Возраст у бывших курсантов, как принято выражаться, находится в «зоне риска» — любая, кроме радикулита, болячка, ранее не замечаемая, может оказаться последней.

— Присаживайтесь к столу, хлопцы, — повел рукой Окунев в сторону кухни. — Сейчас Лена накормит и напоит. А то вон Андрюха после ранения ноги едва таскает.

Елена Ефимовна с готовностью побежала на кухню. Кормить и поить — главное для неё удовольствие, неважно чем и кого, когда и по какой причине. Такой уж у неё хлебосольный характер. Не чета прижимистому характеру матери Андрея, которая каждый кусок, отправляемый гостем в рот, провожает осуждающими взглядами.

— Понимаешь, Оглобля, — продолжал хрипеть Федорчук. — Ни свет, ни заря, заявляется ко мне полуживой Андрюха и требует, чтобы я самолично отконвоировал его к журналисту… А у меня — шкафчик стоит недоделанный, мемуарчики недописанные, — по-бабьи причитал он, бросая на Окунева хитрые взгляды. — Вот и пришлось бросить все дела… Кстати, имеется предложение…

Окунев улыбнулся. Странный все же человек, председатель оргкомитета курсантского содружества, идеи посещают его голову в таком изобилии, что для их «переработки» потребуется целый компьютерный центр.

Хозяйка на кухне позвякивала посудой, что-то разогревала. Квартира заполнилась вкуснейшими ароматами. Окунев прижмурился, Панкратов облизал пересохшие губы — неизвестно по какой медицинской причине после операции его замучила вечная жажда.

Наконец, в комнату заглянула раскрасневшаяся веселая Елена Ефимовна.

— Оголодали, мужички? Сейчас закипят пельмешки — причаститесь. Они у нас свои, не купленные…

• Предыдущая
• 12/81
• Следующая