Любовь под прицелом - Карасик Аркадий - Страница 40
- Предыдущая
- 40/49
- Следующая
Подобная сделка, видно, не очень-то устраивала Вошкина, но я упрямо стою на своем. Рынок у нас или не рынок? Ваш на баш — рыночный принцип, закон бизнеса, кредо коммерсантов
— Ладно, — наконец решился следователь. — Я слишком уважаю вашу семью, чтобы отказать… Пусть даже меня накажут за лишнюю гуманность. Вы и ваш отец так много для меня сделали…
Господи, ну почему юристы всех мастей страдают словоблудием? Там, где достаточно нескольких фраз, коротких и ясных, они разводят такие турусы на колесах, что в голове шарики за ролики заходят. Предложи мне пойти работать юристом — откажусь. Ибо не приспособлен к многословию, лишен этого дара…
— …благодаря вам и дачка у меня — загляденье, и машина несмотря на возраст, бегает, будто недавно родилась… Как же я могу молчать?… Ситуация сложилась такая, — он наконец перешел к делу. — Банду мы накрыли, блокировали квартиру, где она окопалась, предложили добровольно сдаться. В ответ — молчание. Решили взять силой. Ворвались, а там — никого. Если и считать женщины, раненной ножом в грудь… Остальные ушли через чердак, по крышам…
— Кто? — спросил я, а губы меня почти не слушались.
— Нет, нет, успокойтесь, не жена — ее бандиты, видимо, увели с собой…
Успокоил, называется… Значит, Любаша…
— Где находится раненая? В какой больнице? Как она себя чувствует?
Вошкин назвал больницу, выразил соболезнование, порадовал: пострадавшая чувствует себя неплохо, врачи заявили, ч рана не представляет опасности для жизни, нужно лишь время и активное лечение,
4
Освободили меня перед самым обедом. Примчался я домой, бросил в угол узелок с вещами — все продукты, конечно, оставил сокамерникам, плюс — постельное белье и куртку, переданные мне Фимкой. Непонятное освобождение, словесные кульбиты Вошкина, предстоящий ремонт треклятого его «жигуленка» — все отступало на задний план, освободив место тревоге о Любаше. Допустят ли меня к ней, в каком она состоянии, смогу ли я переговорить с ней — вот что сейчас беспокоит меня.
Я наспех выпил стакан воды, обследовал холодильник Пусто. Тещи дома нет — носится, небось, по своим любимым магазинам. Быстро построил бутерброд с колбасой — поем на ходу — и бросился на улицу. Уже возле дверей меня остановил тревожный телефонный звонок… Кто может звонить, кому сказали о моем освобождении? Впрочем, есть еще теща, любительница телефонных разговоров.
В трубке до боли, до ненависти знакомый голос… Тихон!
— Поздравляю с освобождением, Коля… Нужно встретиться.
Внешне — просьба о встрече, вежливая и объяснимая. На самом деле — приказ. Я достаточно изучил своего шефа, чтобы отличить одно от другого. И не подчиниться нельзя: под угрозой не только моя жизнь, откажись я — доберутся до больничной палаты.
— Где, когда?
— Знаю, сейчас тебе некогда — торопишься к Любаше. Беги, пообщайся, заодно передай приветик… Но в пять часов вечера ожидаю тебя в парке МВО, знаешь, на Краснокурсантской. От бауманского метро на трамвае… Прогуляйся по центральной аллее, я увижу и подойду.
До чего же осторожен, бандюга! Проследит со стороны, с кем я иду, нет ли «сопровождающих». Обнаружит неладное ~ — скроется. Милиция захотела, как это выразился Вошкин, «заблокировать» логово! Такого заблокируешь!
К Любаше я все же прорвался. Правда, для этого мне пришлось навестить главврача больницы, придумать душераздирающую историю, согласно которой мать девушки находится на смертном одре, ее отец, ветеран, лежит в другой больнице, больше позаботиться о ней некому. Попросили соседа, то есть меня. Как можно отказать людям, попавшим в беду?
Все это я поведал почти шепотом, с долгими паузами и горестными вздохами.
Лично я подобному представлению никогда бы не поверил, осмеял бы бездарного исполнителя и велел дюжим санитарам выставить его за двери. Главврач, немолодая женщина поверила. Мало того, сопроводила страдающего «соседа» к дверям палаты.
Через несколько секунд я уже сидел возле кровати Любаши. Она нисколько не изменилась, разве что сильно побледнела. говорила невнятно, короткими всхлипами, словно проталкивала каждый звук через решето пробитых легких. Я напряженно вслушивался в эти всхлипы-признания, и в голове выстраивались события, пережитые моей дорогой подружкой……Машину, в которой ее везли двое похитителей, омоновцы так и не догнали. Попрыгав по кочкам летного поля, она вырвалась на другое шоссе, через несколько километров свернула на проселочную дорогу… Поворотов было так много, и они были настолько одинаковы, что Любаша, несмотря на все старания, потеряла ориентировку… Да и зачем ей запоминать маршрут, эти сведения никому не передашь, а ей самой не вырваться из рук бандитов. Вели себя похитители на редкость вежливо и корректно. Они не угрожали ей расправой, не лапали ее, не пили водки и не матерились. Больше помалкивали, то и дело оглядываясь назад. Обычные ребята, веселые и задорные, опасающиеся наказания за допущенную шалость. Этакую легкую, почти невесомую шалость — похищение человека.
Любаша понимала, что веселье преступников напускное. Вызвано оно удачным побегом от опасности. В любой момент он может смениться звериной жестокостью.
Как это ни странно, но Любаша видела единственную возможность, способную избавить ее от бандитской расправы, Тихон. Он, конечно, распорядится не мучить свою бывшую любовницу, не пытать и, тем более, не убивать ее. Ибо право мучить и убивать принадлежит только ему. Использует ли ом это жестокое право, когда она окажется в московской квартире в его власти?
Но это — потом. К тому же Тихон — человек настроения…
Похитители доставили пленницу на железнодорожную станцию. Один молча сидел с ней в машине, второй пошел за билетами. После его возвращения ребята поменялись ролями: втором уселся рядом с пленницей на поломанную вокзальную скамейку, а первый угнал «жигули». Через полчаса он возвратился на попутке, пренебрежительно махнул рукой… Все понятно — новенькую машину бросили на произвол судьбы где-то на околице. Бросили небрежно, без жалости, как выбрасывают в мусорное ведро отработавшую батарейку… Да и что для этих людей десять-пятнадцать миллионов, когда главарь жонглирует миллиардами, часть которых прилипает к рукам подручных.
Соседям по вагону ребята представились кратко: братья везут заболевшую сестренку на консультацию к медицинскому светилу… Чем заболела? Многозначительное шевеление пальцем, скорбно опущенные головы… Все понятно — онкология… Любопытствующие мигом отстали, расспросов не последовало зачем травмировать и без того травмированных людей?
Кормили ее похитители щедро, денег не жалели. На столике в купе не переводились балык, икорка, копчености, шоколад, Горячее приносил из ресторана официант, за особую плату.
Соседи, заглядывая в их купе, умилялись. Говорят, что плохое растет поколение, делились они друг с другом. Плюет, мол, на все духовное, не верит ни в Бога, ни в черта, презирает сентиментальные вывихи, ни во что не ставит родственные отношения… А вот поглядите-ка — молодые люди скрашивают последние, может быть, дни жизни своей сестренке…
Так и добрались до Москвы…
Тихон встретил строго, но без ярости и жесткого блеска в прищуренных глазах. Только спросил: нагулялась? Не пора ли заняться делом?
Иное дело — Владька. Появился тот через две недели после Любаши. Злой, взъерошенный, отощавший. Едва не попал в руки сыщиков под Читой. А Пельменя схватили. Как бы тот ни выложил всего, что знал. Тут Владька покосился на девушку и приник к уху шефа. Только и слышно невнятное: бу-бу-бу…
Весть о своем подручном Тихон принял с недоверчивой улыбкой. Он никому не верит, всех подозревает. А вот в Пельмене почему-то уверен. Да и что может выдать следователям рядовой агент созданной им фирмы? Что может сказать путного какой-то официант затрапезного ресторанчика?
Владька горячо спорил, но потом пожал плечами. Его дело предупредить, пускай шеф разбирается.
В конце их разговора Владька показал на Любашу и вопросительно взглянул на Тихона. «Ты мне отдал ее, — перевела Любаша беззвучный их диалог. — Значит, я могу воспользоваться… — „Нет, не можешь. Да, я уступил тебе на время девку, но ты сам упустил ее. Теперь она принадлежит мне. Кому я ее продам — тебя не касается…“
- Предыдущая
- 40/49
- Следующая
