Хладнокровное убийство - Капоте Трумен - Страница 23

• Предыдущая
• 23/86
• Следующая

— Мистер Уэллс! — сказал Дик и поднял вилку. — Дело того стоило. Даже если меня заметут с чеками. Стоило бы, пожалуй, снова сесть. — Вилка спикировала и вонзилась в крышку стола. — Прямо в сердце, дружок.

— Я не говорю, что он сдаст, — теперь, когда гнев Дика миновал его и обрушился на другой предмет, Перри был готов пойти на уступки. — Наверняка побоится.

— Конечно, — сказал Дик. — Еще бы ему не бояться. — Право же, поразительно, как непринужденно Дик переходил от одного настроения к другому; в один миг всякие следы злобы исчезли с его лица. — А теперь насчет твоих предчувствий. Скажи мне: если ты был так уж уверен, что разобьешься, почему ж ты не остановился? Слез бы с мотоцикла и был бы цел и здоров. Правильно?

Над этой загадкой Перри уже размышлял. Ему казалось, что он разгадал ее, хотя и не до конца:

— Нет. Потому что, если уж что-то должно случиться, тебе остается только надеяться, что этого не произойдет. Или произойдет — смотря что тебе выгоднее. Всю жизнь чего-то ждешь, и даже если знаешь, что будет плохо, что тут можно поделать? Не можешь же ты перестать жить. Как в моем сне. Мне с самого детства часто снился один и тот же сон. Как будто я в Африке. В джунглях. Я пробираюсь между деревьями к какому-то одному дереву. Черт, оно так омерзительно пахнет, это дерево; меня тошнит от его вони. Только на вид оно ужасно красивое: у него голубые листья и с веток свисают алмазы. Прямо как апельсины. И ради этого я к нему иду — чтобы набрать мешок алмазов. Но я знаю, что в ту минуту, когда я подойду, в ту минуту, когда я протяну руку, на меня бросится змея. Змея, которая сторожит дерево. Жирная сволочь, которая живет на его ветвях. Я знаю это заранее, понимаешь? Бог мой, я понятия не имею, как с ней справиться. Но я прикидываю, ну, в общем, я готов попытать счастья. Вся соль в том, что алмазов я хочу сильнее, чем боюсь змеи. Поэтому я хватаю один алмаз и стараюсь сорвать, и в это время на меня падает змея. Мы начинаем бороться, но эта гадина такая скользкая, что я не могу ее удержать, она сдавливает меня, и я слышу, как хрустят мои кости. А потом… Как вспомню, сразу пот прошибает. Понимаешь, она начинает меня заглатывать. Сначала ноги. Словно зыбучие пески. — Перри умолк. Он заметил, что Дик чистит вилкой ногти, явно не питая интереса к его снам.

— И что? — спросил Дик. — Змея тебя проглотила? Или как?

— Ладно, не бери в голову. Это не важно.

Но это было важно! Развязка имела большое значение, она была источником его маленького торжества. Однажды он рассказал свой сон Вилли-Сороке; он описал ему могучую птицу, желтую, «вроде попугая». Конечно, Вилли-Сорока — не Дик, он тонкий, «святой». Он понял. Дик мог и посмеяться. А Перри не мог позволить, чтобы кто-то смеялся над попугаем, который впервые прилетел в его сны, когда он был еще семилетним мальчиком, ненавистным и ненавидящим полукровкой в калифорнийском приюте у монахинь — закутанных по самые глаза надсмотрщиц, которые лупили его за то, что он мочился в постель. Как раз после одного такого избиения, которого он никак не мог забыть («Она меня разбудила. У нее был фонарь, и она ударила меня фонарем. Потом еще раз, и еще. А когда фонарь сломался, она продолжала бить меня в темноте».), появился этот попугай, прилетел во сне, «большой, как Иисус, и желтый, как подсолнух», воинствующий ангел, который ослепил монахинь своим клювом, выклевал им глаза и убил, не слушая их мольбы о пощаде, а потом нежно поднял Перри, укрыл его своим крылом и унес далеко-далеко, в рай.

С годами мучения, от которых его спасала птица, менялись; другие люди — старшие дети, отец, неверная девушка, сержант в армии — сменили монахинь, но попугай остался, парящий мститель. И змея, этот страж плодоносящего алмазами дерева, никогда не успевала пожрать Перри, она сама всегда бывала пожрана. А потом благословенный полет! Вознесение в рай, который в одном варианте был просто «ощущением», ощущением могущества, непобедимого превосходства, а в других вариантах сна это ощущение было связано с конкретными событиями. «Как в кино. Возможно, когда-то я его именно там и увидел — запомнил по фильму. Потому что где еще я мог видеть такой сад? С белыми мраморными ступенями, с фонтанами? А далеко внизу, если дойти до края сада, виднеется океан. Обалденный! Как возле Кармела в Калифорнии. Но самое прекрасное — это такой длинный-предлинный стол. На нем столько жратвы, что представить невозможно. Устрицы. Индейки. Хот-доги. Фрукты, из которых можно приготовить миллион фруктовых салатов. И все это бесплатно, слышишь? То есть я могу есть сколько захочу, и это не будет стоить ни цента. Так я и понимаю, куда я попал».

Дик сказал:

— Я нормальный. Мне снятся только белокурые цыпочки. Кстати о птичках, ты слышал анекдот о козе, которой приснился кошмар? — В этом весь Дик: всегда у него наготове грязная шуточка на любую тему. Но анекдоты он рассказывать умел, и Перри, хоть и был в известной степени ханжа, как обычно, не смог удержаться от смеха.

Рассказывая о своей дружбе с Нэнси Клаттер, Сьюзен Кидвелл говорила:

— Мы были как сестры. По крайней мере, я к ней относилась как к сестре. Первые дни после убийства я не могла ходить в школу. Я не появлялась там до тех пор, пока не прошли похороны. И Бобби Рапп тоже. Какое-то время мы с Бобби не расставались. Он хороший мальчик, у него доброе сердце, но раньше с ним никогда не случалось ничего такого, что может сравниться с потерей любимого человека. И вдобавок ему еще пришлось пройти испытание на детекторе лжи. Я не хочу сказать, что он обозлился, он понимал, что полиция делает то, что должна делать. Но у меня в жизни случались несчастья и раньше, а у него — нет, и поэтому для него ударом явилось открытие, что жизнь, оказывается, не просто один длинный баскетбольный матч. Главным образом мы колесили по округе на его старом «форде». Взад-вперед по шоссе. К аэропорту и обратно. Или отправлялись в «Кри-Ми» — это кафе для автомобилистов — сидели в машине, пили «коку», слушали радио. Радио играло все время; нам нечего было сказать друг другу. Только время от времени Бобби говорил, как он любил Нэнси и что теперь никогда и не взглянет на другую девушку. Я-то была уверена, что Нэнси бы это не понравилось, и так ему и сказала. Я помню — наверное, это было в понедельник, — как мы поехали к реке и остановились на мосту. Оттуда был виден дом, дом Клаттеров. И часть земли — фруктовый сад мистера Клаттера и уходящие вдаль поля пшеницы. Где-то в поле горел костер; жгли вещи из их дома. Все вокруг напоминало об убитых. Мужчины с сетями и баграми ходили вдоль берега, но они удили не рыбу. Бобби сказал, что они ищут оружие. Нож. Ружье.

Нэнси любила реку. Летними вечерами мы часто приезжали сюда вдвоем на Крошке. Это лошадь Нэнси. Такая старая, растолстевшая. Подъезжали к реке и въезжали прямо в воду. Потом Крошка бродила по мелководью, а мы играли на флейте и пели. Прохлаждались. Боже мой, я так и не знаю, что с ней будет. С Крошкой. Леди из Гарден-Сити забрала собаку Кеньона, Тэдди. Он убежал, нашел дорогу и вернулся в Холкомб. Но она приехала и снова его увезла. А у меня теперь живет кот Нэнси, Эвинруд. Но Крошка… Наверное, ее продадут. Нэнси была бы возмущена. Она, наверное, пришла бы в ярость. А накануне похорон мы с Бобби сидели возле железной дороги. Смотрели на проходящие поезда. Глупо, правда? Как овцы в снежную бурю. Внезапно Бобби очнулся и сказал: «Мы должны пойти проститься с Нэнси. Мы должны быть с нею». И мы поехали в Гарден-Сити, в похоронный зал «Филипс», что на Главной улице. Кажется, с нами был младший братишка Бобби. Да, точно, был. Потому что я помню, что мы забирали его из школы. И помню, как он сказал, что на завтра уроки отменили, чтобы все холкомбские дети могли пойти на похороны. Он еще рассказывал нам, что думают младшие. Говорил, что все уверены, будто это работа наемного убийцы. Я не хотела этого слышать. Сплошные сплетни и болтовня — все, что Нэнси так презирала. Вообще мне не важно, кто это сделал. Главное в другом: моей подруги больше нет. И если станет известно, кто ее убил, это ее не воскресит. А что еще имеет значение? Нас не подпустили. В смысле, в зале для панихиды. Сказали, что никому нельзя «глядеть на усопших». Кроме родственников. Но Бобби настаивал, и наконец распорядитель — он знал Бобби, и, наверное, ему было его жалко — сказал: ладно, можете пройти, только никому не рассказывайте. Теперь я жалею, что мы туда зашли.

• Предыдущая
• 23/86
• Следующая