Созвездие Видений - Грушко Елена Арсеньевна - Страница 75

Стало быть, от ворот поворот. Куда пойти, куда податься? Переводы? Частные уроки? Отец в панике, его из-за меня на пенсию выперли раньше положенного срока, мать еле дышит после инфаркта. Полные кранты, как выражаются зэки… Вы, Борис Тимофеевич, при всем прихотливом вашем воображении вряд ли поймете состояние отлично тренированного джентльмена, который еще вчера блистал на дачах в Барвихе, куда жюльены, консоме и спинку косули в винном соусе привозят фельдъегеря в судках запечатанных, где молчаливые рабыни-служанки подогревают перед сном простынки своим госпожам министершам, — и который, обратись из джентльмена в преступника, отрезал себя от всех прекрасных и невообразимых для. простонародья блат. Вернее, его отрезали, и на поверхности среза он прочитал проступившие кровавые письмена: «Судьба играет человеком»… Можно, еще одну пленку с песнями Марии включу, не возражаете?

Премии Грандовой хватило нашему поверженному джентельмену на год, потом пришлось раскидывать мозгами: чем в жизни пробавляться? Прежние друзья-подруги по МГИМО — все растворились, растаяли как дым. Куда ни сунешься на работу приличную — везде от ворот поворот. Пришлось даже уроками тенниса пробавляться в Лужниках: по червонцу в час капало мне от начинашек, жаждущих приобщиться к увлечениям «золотой» молодежи. Правда, четверть дохода «отстегивал» лужниковским боссам, сами знаете, везде мафия, но на жизнь хватало, хотя ясно, как дважды два: не жизнь то была, а прозябание. Как ни крути, но «Нива», подаренная мне отцом по окончании института, — это один уровень, а «Вольво» — другой…

И тут, представьте, сваливается на меня Рамвайло, я с ним в тюрьме на Днепре задружил, три года влепили ему за драку по пьянке, впрочем, мне он клялся, что всего-навсего защищал достоинство одной своей знакомой от притязаний, надравшихся баскетболистов-чемпионов, сам же он вообще не терпит спиртного. Сваливается, значит, Рамвайло (я его в шутку Трамвайло именовал, а чаще всего Трам) и хитрые заводит речи. Так, мол, и так, в прошлом году он с дружком делал бизнес в Казахстане, а когда выпала свободная неделька, они раскинули палаточку в глухомани, на речке Тас-Кара-Су, форелей там навалом. И вот Трам ненароком замечает в одном местечке на черном песке оранжевые блестки. Ни словом не обмолвившись с дружком, он незаметно насыпает песочку в пакет полиэтиленовый, а во возвращении в Вильнюс отдает на анализ родственнику-ювелиру. Что ж оказалось? Самородное золото! «Я подсчитал, за лето, если там действительно золотая жила, намоем килограмма полтора, а то и два, — мурлыкал мне Трам. — Главное — полная тайна операции. «Ниву» переправим в Алма-Ату товарняком, а там своим ходом до Клондайка — часов пять, не больше». — «И куда мы денем столько золота?» — спрашиваю. «В Швецию смоемся, а оттуда в. Америку, у меня родственники в Чикаго». — «Захватывать самолет — на такое способны лишь круглые идиоты!» — отрезал я. «Зачем самолет, зачем опять уголовщина? Из Таллина смоемся на любом сухогрузе, у нас давно мост налажен, пару тысяч с носа — и никаких проблем. Если же боишься рисковать — возьмешь свою долю и наслаждайся победившим социализмом здесь, а я отдамся в лапы капиталистам».

Так и оказались мы через полмесяца в ущелье, где неслась по острым камням Чернокаменная.

…Чувствую, по сердцу пришлось вам пение Марии. Последняя мелодия напоминает арию из оперы «Искатели жемчуга», я не ошибся, Борис Тимофеич? А заурядной криминальной историей — не утомил? Потерпите малость, наконец-то и начнутся чудеса.

Чудеса начались на закате сентябрьского пасмурного дня, когда прискакал на взмыленном кауром коньке Шамкен, а другой конь — гнедой — бежал в поводу.

— Урус! Урус! — закричал старик, не слезая с коня. — Бас Оналбек жаман! Помогай надо! — «Бас» по-казахски голова, «жаман» — плохо, из чего я заключил, что мужику, скорее всего, кто-то разбил голову или обо что-то ударился. Между тем Шамкен, показывая на гнедого, повторял:

— Урус! Урус! Помогай надо! Бас Оналбек жаман!

Мы выкатили «Ниву» из ее логова, проверили, на месте ли аптечка. Трам завел мотор и начал по крутому склону выбираться из ущелья, а мы с Шамкеном поскакали напрямик к горам.

Оналбека я застал лежащим на кошме в юрте. Руки раскинуты, голова замотана тряпицей, глаза полузакрыты, изо рта стекает по щеке слюна. Пульс едва нащупывался. Кажется, пострадавший был без сознания.

— Два дня спит, — говорила мне заплаканная Раушан, жена Оналбека. — Лошадь упал. Голова разбивал. Зуб шайтана виноват. — И Раушан для вящей убедительности показала пальчиком на собственный зуб.

«Причем здесь зуб шайтана?» — подумалось мне. Попытался вспомнить, где слышал уже такое словосочетание, но так и не вспомнилось. Зато пришло в голову, как один знакомый уверял, что человек, выпадающий из сознания больше чем на трое суток, становится недееспособным умственно, по существу, идиотом. И я приступил к решительным действиям, спросив у Шамкена:

— Водка есть? Арак бар?

Старик развел виновато руками. Зато Раушан выпорхнула из юрты и мигом принесла уже початую бутылку. Я ложкой разжал Онамбеку стиснутые зубы, влил по ложке в рот примерно полстакана. Он глотнул два-три раза, застонал, зажмурился, раскрыл глаза. Взгляд начал проясняться. Наконец, казах слабо улыбнулся и хрипло выговорил, причем на чистейшем Суахили, слава богу, у меня по нему в дипломе «пятерка»:

— Должен вас предупредить, глубокочтимый господин, что ни под каким видом нельзя приближаться к зубу дьявола. Шагах в полусотне от зуба лошадь моя взбесилась, сам же я едва не погиб. Не приближайтесь близко к проклятому зубу!

Едва выговорив загадочные слова, Оналбек закрыл глаза, повернулся на бок, зевнул и погрузился в сон. Мне доводилось читать о странных случаях, к примеру, когда на голову человека сваливалась тяжелая сосулька и он, придя в память, заговаривал на абсолютно незнакомом языке. И пожалуйста, сам столкнулся с подобной загадкою.

Я оставил блаженно всхрапывающего Оналбека, подошел к Раушан.

— Где находится зуб шайтана?

По ее сбивчевому рассказу выходило, что Зуб — черная острая скала, одиноко выпирающая из земли километрах в десяти отсюда на юго-восток, возле развалин древнего селения. Позавчера утром Шамкен с сыном проезжал верхом по тем местам и заметили возле Зуба лежащую овцу: то ли спала, то ли околела. Оналбек направил лошадь к скале, но неожиданно, на полном скаку, бросил поводья, схватился за голову и выпал из седла. Пока оторопелый старик приходил в себя от ужаса, сын его вскочил с земли, кинулся с диким криком от Зуба прочь. Добежал до отца, рухнул как подкошенный и в себя с того времени не приходил.

— Можно взглянуть на лошадь Оналбека? — спросил я.

— Взбесился лошадь, — живо отвечала Раушан. — Поздно вечер прискакал. Сильно кричал. Трава катал себя. Другой лошадь кусал. Шамкен-ата ружье стрелял, еще стрелял. Колбаса конский кушать будем.

Я терялся в догадках: что означала такая дьяволиада? Тем временем прибыл наконец Рамвайло. Пришлось повторить историю Раушан. Мы посовещались и решили смотаться на «Ниве» к Зубу Шайтана, хотя солнце уже зацепилось за левый берег Тас-Кара-Су. Раушан, улыбаясь гиганту-литовцу, согласилась показать путь, но старуха буркнула что-то Шамкену, и вскоре свекор со снохою, успевшей переодеться в голубое платье, устроились на заднем сиденье. Мы двинулись в путь.