Созвездие Видений - Грушко Елена Арсеньевна - Страница 64

— Опять? — услышал Трофимов брюзгливый, усталый Голос.

— Я спасал человека.

— Их время еще, не пришло. Они должны вымереть. — Голосу было скучно повторять уже, видимо, не раз сказанное. — А тираннозавры?

— Тоже, в свое время. Их время уйдет, придет время людей.

— Но не здесь, не сейчас, не у меня на глазах! — яростно выкрикнул Трофимов.

Тираннозавр зашевелился и попытался встать. Трофимов снова собрал вокруг себя Силы и вдруг, почувствовал противодействие. Его блокировали! Он вспомнил отчаянно молящие глаза ребенка, и ярость на это тупое противодействие затмила разум. У Голоса было много мощи, но в его мощи не было страсти!

Вокруг Трофимова началась буря. Вершина холма, у подножья которого он стоял, сдвинулась и, разваливаясь на комья, покатилась вниз. Вспыхнули и запылали несколько пропитанных водой моховых кочек. Сверху обвалом давила тяжесть, но снизу, из земли, его буквально выпирало наверх — столь мощные Силы он вызывал. Стиснутый этим противоборством, Трофимов изогнулся назад и вскинул руки. Он не просто концентрировал энергию, он вложил в нее все, что чувствовал и думал. Сама планета пришла ему на помощь! Противодействие раскололось, как стекло и снизу, из земли в зенит ударила ветвистая, ослепительная молния. И небо померкло…

Выговцев: Давно ли это у вас началось?

Трофимов: Что именно «это»?

Выговцев: Приступы. Когда вы почувствовали потерю сознания в первый раз?

Трофимов: Я никогда не терял сознания. Я просто уходил в иной мир, более полно чувствовал. Я не могу описать, что именно и как я чувствовал, для этого в языке нет слов. Но я всегда оставался в сознании, размышлял, старался понять. И если со стороны это выглядело, как бессознательное состояние, то лишь потому, что наши, земные органы чувств у меня отключались.

Выговцев: С нашей, земной точки зрения это и есть потеря сознания. У человека, потерявшего сознание, мозг живет… Ну, хорошо, так когда же это у вас началось?

Трофимов: Довольно давно. Видите ли, у меня была любимая девушка… Я не знаю, надо ли об этом?..

Выговцев: Врач-психиатр, так же, как и священник, обязан соблюдать тайну исповеди. Расскажите — будет легче.

Трофимов: Короче, мы с ней расстались. И буквально на следующий день это случилось в первый раз…

После того вечера, когда Трофимов нашел вместо Кати записку, он решил, что больше к ней не пойдет. Долгими вечерами, шатаясь по улицам, он вел нескончаемые мысленные диалоги. Причем, начинались они каждый раз с того, как она приходила к нему сама, и кончались его милостивым прощением. И только в самый первый день, напившись, он дал себе отчет в действительных причинах и следствиях. Тогда, в пьяном бреду, Трофимов осознал, что не не хочет идти к Кате, а боится. И боится не того, что она прогонит, а того, что при этом сошлется на его ненормальные способности. Они пугали самого Трофимова, что уж говорить об обычной, нормальной женщине? Однако с того пьяного вечера, он запретил себе думать о всяких телепатиях и телекинезах. Трофимову было легче объяснить все обычным, человеческим образом — разлюбила или устала разрываться между ним и — каким не каким, а все-таки мужем. Поэтому в мыслях его приходила всегда она.

На самом же деле все получилось не так. Они встретились абсолютно случайно, теплым и ясным вечером, в том самом парке, где и произошло их знакомство. Что привело туда Катю, он так никогда и не узнал, только надеялся, что ее завлекли воспоминания о нем. Он, Трофимов, пришел в парк именно поэтому и, выходя с тропы на дорогу, даже не очень удивился — Катя шла ему навстречу. Она обрадовалась встрече, Трофимов ясно видел, как на мгновение засияли ее глаза, но только на мгновение. «Здравствуй!» Катя сказала таким тоном, как если бы встретила не очень знакомого человека, уже виденного ею вчера. Мысленно подготовленный совсем к другому, более напряженному началу разговора, Трофимов растерялся. Это было все равно, как если бы в театре актеру, играющему роль Короля, первую реплику подали из другой пьесы, да еще обращенную к проходному персонажу.

— А, это ты?.. — начал он и вдруг его прорвало: — Катя, милая, как ты могла? Вспомни, ведь нам было так хорошо с тобой… — Дальнейшее Трофимов выпаливал в. полном сумбуре и беспорядке. Клятвы в вечной любви, воспоминания о счастливых минутах, упреки — все вперемешку. Они уже давно шли рядом по пустой дороге, а Трофимов все говорил, боясь остановиться. Катя молчала, и только когда Трофимов в очередной раз напомнил, что им было хорошо, Катя сказала:

— Тебе. — Причем так спокойно, что Трофимов не сразу, понял и переспросил. — Я сказала: «тебе!». Тебе было хорошо, а не нам. — На последних словах голос Кати дрогнул. — Тебе, тебе было хорошо, а не мне! Так уж получилось, что Саша большую часть времени с отцом, а не со мной. Мамочка его постоянно настраивает внука против меня: А если развод, что?.. Прикажешь отрывать ребенка от тех, кого он любит? Или отдать им насовсем, а они уж позаботятся сделать из меня чудовище!

— Но ведь мы же любим друг друга… — не сдавался Трофимов. Он слышал в голосе Кати слезы, чувствовал, что они вот-вот хлынут, но ничего не мог с собой поделать: известное заблуждение мужчин, что все на свете можно объяснить логически, а значит, исправить. Это было бы так, не будь на свете женщин.

— Любим? Да, я знаю, ты хотел бы на мне жениться. И я бы хотела, но не ценой сына. Да если бы ты любил меня, ты бы в первую очередь подумал, легко ли мне разрываться между вами? — Слезы наконец хлынули, Катя отвернулась, а Трофимов же — абсолютно неуместно — залюбовался ее тоненькой фигуркой и шапкой густо-медных в свете закатного солнца волос. Залюбовался, одновременно испытывая мужскую беспомощную жалость. А Катя, плача и захлебываясь словами, говорила: — Думаешь, возможен такой выбор? А если на разводе они будут ссылаться на мой развратный образ жизни и требовать ребенка себе?

— Какой «развратный»? — изумился Трофимов.

— А вот такой! Что, очень сложно найти трех-четырех приятелей, которые скажут, что я с ними спала, по очереди и со всеми вместе? Трудно, да?

«Не трудно, если действительно спала», — мелькнуло в голове у Трофимова. Ему стало стыдно, и вслух он сказал, что такой подлости никто бы не сделал. Однако подталкивать летящий с горы камень — ускорять лавину. Катя перестала плакать, но не перестала говорить:

— Да, ты думаешь все просто? Конечно, все просто для тебя. Ну, хорошо, развелись, и я забрала Сашу к себе. Но ему уже шесть лет, он очень любит отца. Он смирится с тобой? Ты за все время нашего знакомства хоть раз погулял с ним, сводил его в кино, в зоопарк?

Это было несправедливо и нелогично. Трофимов мог бы ответить; что Катя сама так планировала их встречи, чтобы ребенок был у бабушки и отца, что они редко встречались днем и вообще были полны собой, своими отношениями… Но он ничего этого не сказал, даже почувствовал некоторое облегчение, что Катя не касалась той темы, которой он боялся больше всего.

— Да если бы ты меня любил по-настоящему, ты бы не ставил меня перед выбором!

— Но как, как я могу это сделать? Что я могу сделать? В нашем, не так уж хорошо устроенном мире, сотни тысяч женщин живут и без детей, и без мужей! Но это еще полбеды, многие и с мужьями и с детьми никогда не знали любви! Они никогда не испытывали, что это за чувство — любить и быть любимой! Конечно, лучше всего жить с любимым человеком и растить с ним общих детей. И вообще, лучше быть богатым и счастливым, чем бедным и больным! Но если это не получается? Если неудачно сложилась судьба? Неужели не лучше хотя бы любовь, чем ничего, ни любви, ни семьи? — Последние фразы были из вечерних заготовок, и Трофимов выпалил их повышенным тоном, искренне переживая свой ежевечерний пафос.