Созвездие Видений - Грушко Елена Арсеньевна - Страница 13

Атей долго еще бродил по своей избенке, чуя на себе встревоженный пригляд Домовушки и втихомолку ведя свой вечный спор… с кем? ну, сейчас ему казалось, что с Нецыем:

«А, так ты веришь, старик, будто человек слишком хорош для того, чтобы телу его быть сотворену из праха, крови — из воды, а душе — из тьмы беспроглядной?»

«Да. Люди есть семена цветов занебесных, принесенные звездным вихрем и павшие на землю, чтобы взойти на ней во всей красе».

«Но ведь зол человек и жесток. Иль твои цветы занёбесные, кои пожирают и убивают друг друга здесь, пожирали и убивали еще там, на небесах? Но коль так, стоит ли восторгаться этой причудой богов? Или не могли они сыскать цветов иных, миролюбивых и чистых, чтобы засеять ими наш сад?»

«А что если суть в почве, на коей возросли те семена? — так отвечал Атей мысленно, однако вдруг — переставал понимать, которые слова его — а которые супротивника; ибо все чаще мнилось, что спор идет не со злоречии ком Нецыем, а с кем-то разумным, добрым; близким по духу, — но пребывающим в смятении, и этот человек вдруг срывается на крик, терзаясь и обвиняя:

«А раз так, то отчего же не сочится зло из листвы и травы и цветенья земного, произраставшего тут задолго до того, как упали с небес люди? Почему робеют людей малые птахи, почему бегут их даже свирепые звери? Почему радость сотворения недобра заронили боги — или почва земная? — в сердце лишь этому существу прекрасному, разумному, душевному и, пожалуй, самому слабому из всех ныне сущих, ибо защита его — только мысль и дух, а не коготь, не клюв, не кора?.. Почему и по какому праву присвоил он себе божественную вдасть осудить и подавить всякое проявление земное, в том числе — обитателей гор и рек, лесов и подземелий, да и самих богов, скрывших от него за облаками лик свой? Чем провинилась земля, что наслали на нее эту погибель?..»

И повалился Атей на свою лежанку, ибо в который уже раз признал в супротивнике себя самого.

Он мог искать ответа бесконечно — не было ответа. И бессмысленность этого поиска, подобно зимней метели, неслась сквозь время, обрекая людей на неутоленную муку. Людей — и его, Атея. Или… не его? Или — того, кто создал его когда-то, передав ему свой облик, силу свою, разум — и душевную маяту, свою энергию, наделив бессмертием. Но… нет. Лишь доныне мнил себя бессмертным Атей. А теперь тает он… тает, словно снег по весне…

Проклятый Нецый! Откуда взял он скафандр, если не из тайника? И что содеял, что навредил там?

И Атей тяжело повернулся, глядя на звезды в подслеповатое оконце.

Волна жара нахлынула — ушла. Опять, опять…

Откуда этот жар? Откуда? А… наверное, горят блоки памяти, там, в убежище… Сколько еще осталось? Надолго хватит защиты?

Зорянка! Может быть, она еще придёт? Увидеть… открыть ей свое тайное имя… спрашивала… Валун, Атей… И то, самбе первое, первое!

— Им… ими… — пробормотал он через силу. А Домовушка, чуя муку хозяина, завел песню сверчка, чтобы нагнать спасительную дрему.

И вдруг Атей встрепенулся, словно плавящийся от нестерпимой боли разум его уловил последний приказ.

Что метаться без толку, словно попавший в загон зверь? Надо идти туда, в хранилище… и остановить огонь, если это возможно.

Он подхватил посох и, оттолкнув испуганного Домовушку, устремился в ночь.

— …Подожди! — взмолился наконец Север. — Да подожди ты! Я больше не могу!

Он припал к березе, ловя иссохшим ртом воздух. Меда глянула искоса, замедлила бег, остановилась. Ноздри ее раздувались, но грудь вздымалась мерно, а щёки лишь слегка порозовели. Северу же чудилось, что он весь горит. Она загнала его, эта девчонка, эта дикарка, вновь озлившаяся… за что? Ну, конечно, он ее и не поблагодарил толком за исцеление, кинулся, точно безумный, на пеленг, ведь маяк, маяк снова подал голос, но неужели она не способна понять?!..

Да, впрочем, что ему до ее понимания! Он ее не звал, сама увязалась следом, а когда поняла, что Северу она — лишь досадная помеха, взяла его за руку и, сказав;

— Я тебе путь укажу, бежим! — понеслась, словно и вовсе не касаясь земли. Рядом с нею, легконогой, Север ощущал себя тяжеловесно-неуклюжим, втихомолку ругаясь, что не надел малого скафандра с проводником и ускорителем. Что бы она запела, когда бы он включил ускоритель?!.. И, поймав себя на том, что и думать забыл про маяк, а заботит его лишь, как бы досадить этой лесной девчонке, Север от ненависти к себе перестал ощущать даже свое сбитое дыхание и колотье в боку. Вот привязалась же! И даже не спросила, хочет ли Север, чтобы она была с ним. Нравы у здешних красоток, конечно… Впрочем, Кибелия, та, что сопровождала первых Звездопроходцев, да и Парвати, да и Рея, другие женщины — разве они были иными? Вот и Меда, возможно, унаследовала силу великих праматерей своих…

И вдруг, повинуясь мгновенно сработавшему инстинкту, Север упал, выдернул кастет-парализатор, переворачиваясь через голову, выпуская сразу три луча в длинное гибкое тело, взвившееся над поляной.

Промахнувшийся зверь взрыл траву лапами, приземлившись, каким-то чудом избежав прямого удара лучом, тоже перекатился через голову, мелькнув белой шерстью брюха, вновь вскочил, сжался для прыжка, и не успел Север вскинуть руку для нового залпа, как ощутил тугую, леденящую петлю на ней, сковавшую запястье и тянущую вниз.

Покосился — и не смог сдержать короткого вопля: рука туго перевита змеиным телом! Откуда? с куста бросилась?.. И еще одна пала на плечи, мелькнула раздвоенным язычком у губ, обвила шею, тихо посвистывая…

Сколько мгновений это отняло?

А зверь вновь перелетел в прыжке поляну, толчком лап опрокинул Севера, уставил прозрачные зеленые глаза близко-близко в его лицо; наконец отодвинулся, сел рядом, серо-желтый, мохнатый, обвив лапы хвостом, прижав к круглой пятнистой голове маленькие уши, не сводя с Севера взора.

И еще один огненноокий зверь вылетел из чащи и лег обочь, сторожа каждое движение Севера, да и не мыслил тот шевельнуться, пока змеи…

Нет. Змей уже не было. Они скользнули, разом в траву, раздался шелест, свист… стихло все.

Меда приблизилась, подняла из травы его онемевшую руку, сняла кастет-парализатор — и забросила куда-то. Оружие, которое так подвело!

И Север понял, что Меда невероятным образом проведала про его путанные мысли.

Она пошла прочь, и полосатые стражи Севера потянулись следом, поводя шелковистыми боками. Ему стало жутко, холодно. Она уйдет сейчас… И что? Не то пугало, что останется в дремучем лесу один, безоружный, не то, что она вновь наведет на него ярость стихий, нет!

Север сам не понимал, что заставило его так устрашиться. Может быть, почувствовал: если она сейчас уйдет, то уж навсегда.

— Меда? — окликнул хрипло, приподнявшись на локтях. Она стала. И звери замерли рядом.

Обернулась. И звери тоже обратили на Севера свои прозрачным пламенем горящие взоры.

Меда некоторое время так и стояла, глядя на него испытующе. Он вскочил, но не мог сделать ни шагу. Опять прошла пред взором и душой тихая тень страха… но теперь сердце сделало такой скачок, что кровь с новой силой понеслась по жилам, тело налилось небывалой силой.

И так остро, пряно запахло травой, горько — листвой, что дух занялся, голова пошла кругом.

Меда Медленно поднимала руки, и зверя, повинуясь, медленно, словно зачарованные, поднимались на задние липы.

А когда ладони Меды сошлись над головой; Север ощутил вдруг резкое дуновение — и увидел, что и деревья сомкнули вершины, сплели ветви; и над прогалиной воцарился полумрак.

Меда, закинув голову, смотрела ввысь, и тьма сгущалась, повинуясь ее взгляду. На плечах, на груди Меды заиграли отблески желто-зеленого пламени. Это зажглись глаза зверей!

И в этом свечении Север только сейчас вдруг заметил, что Мёда обнажена.

Нет, как это — вдруг? Он видел ее горящее от росы тело, еще когда встал в двери «Инда», но потом… сигнал маяка, и этот бешеный бег и злоба, чудилось, ослепили его, и он не видел, он не замечал… Только сейчас…