Ночь Стилета - Канушкин Роман Анатольевич - Страница 67

• Предыдущая
• 67/68
• Следующая

— Ты это видела, Мамлен?

— Ну и что? Перестань ты, дурак-мужик! Это просто чья-то нелепая шутка. Прекрати. Валя, Валентин, послушай меня, что-то ты в последнее время очень лично все переживаешь… Хочешь мой совет: хватит всем твердить про свой Кисловодск… Давай-ка, друг, бери Валюшу и дуй уже туда.

Прима посмотрел на номер отправления:

— Факс пришел из Москвы.

— Да. — Мама Лена кивнула и развела руками в стороны. — И что? Его отправили с Центрального телеграфа.

— Почему именно мне?

— Валя, в Москве сейчас находится кое-кто из наших, откомандированы.

Ты же занимаешься этим делом. Ну вот, какой-то дурень…

…Потом Мамлена ушла. На сегодня они свои дела с Примой закончили.

Валентин Михайлович опять засиделся на работе. Когда он проводил Маму Лену и затворил за ней дверь, его взгляд снова остановился на факсе.

Сюрприз…

На листе бумаги была фотография потерпевшей, Яковлевой Александры Афанасьевны. Она была в очень приличном деловом костюме и стояла на лестнице.

Вернее, она по ней спускалась, совершенно не позируя фотографу, — просто шла по своим делам, быть может, даже не догадываясь о существовании фотографа. За ее спиной находились стеклянно-металлические двери, вход в шикарное офисное здание. По всему фронтону этого здания было написано: «Группа „Континент“».

Прима кое-что знал об этой группе компаний — еще бы, одна из богатейших и влиятельнейших групп страны, им и положено иметь такой шикарный офис. С этим вопросов не возникало.

Конечно, потерпевшую Яковлеву могли там сфотографировать раньше, но… зачем? Кому это могло понадобиться? И зачем все это теперь анонимно пересылать ему?

Шутки?

Внизу листка имелась приписка: «Правда, она хороша? Много лучше, чем о ней думают».

И все. Всего девять слов.

Сюрприз…

Прима какое-то время глядел на фотографию, потом поднял глаза. Его лоб покрылся испариной.

И Приме вдруг показалось, что там, за окнами, в сумерках, уже окутывающих Батайск, за ним наблюдают чьи-то безжалостные, ухмыляющиеся глаза — сюрприз…

— Что за херня? — пробормотал Прима. — Что происходит? Правда, она хороша… Шутники хреновы!

В дверь постучали. Прима чуть подождал (только позже он удивится этой паузе), потом произнес довольно ровным голосом:

— Войдите.

Это был старший лейтенант Козленок.

— Товарищ подполковник, там ваша дочка… Она хочет увидеть этого… дурачка.

— Не называй его так, Козленок, — тем же ровным голосом сказал Прима.

Алексашке была оказана помощь, и он проплакал несколько часов кряду.

Прима пытался заговорить с ним, но он лишь отодвигался вместе со стулом, на котором сидел. Алеська до вечера проторчала у отца на работе, пока ее не пустили к Алексашке и девочка не удостоверилась, что он жив и здоров. А потом она попросила карандаш и пару листочков бумаги.

— Зачем тебе, дочка? — произнес Прима. Его голос прозвучал устало — этот дурацкий день порядком вывел его из строя.

— Алексашка тоже видел его… мельком…

— Кого? — спросил Прима, с ужасом понимая, что единственные свидетели, оставшиеся в живых после встречи с Железнодорожником, — это его собственная дочь и городской дурачок Алексашка.

— Того… — Голос Алеськи упал, но потом девочка собрались с силами.

— Того человека, что гнался за мной. Этого страшного человека, про которого все… Алексашка его нарисует.

— А… — произнес Прима без всякого выражения. — Сейчас, дочка.

Прима действовал словно на автопилоте, как будто он был лунатиком. Он протянул Алеське карандаш и два листика бумаги и с удивлением обнаружил, что в этот момент его рука дрогнула.

— А он… умеет рисовать, дочка?

Алеська горько усмехнулась, и Прима подумал, что эта усмешка его дочери выглядела как-то совсем не по-детски.

— Ты же знаешь, папа, — произнесла Алеська.

Этот дурацкий день порядком вывел Приму из строя. Сосущая слабость в области желудка превратилась теперь в огромную, наполненную ватой полость. И естественно, он не поинтересовался, зачем несчастному Алексашке два листочка бумаги. Если он собирался по памяти (а Прима слышал о феноменальной памяти городского дурачка, только он не очень верил в подобные вещи) набросать портрет Железнодорожника, зачем ему именно ДВА листа бумаги? А к примеру, не один или три?

Однако то, что ждало Приму через несколько минут, было не просто еще одним зловещим сюрпризом этого дурацкого дня. Через несколько минут у Примы имелся великолепный, прямо-таки фотографический портрет человека, который… скажем осторожно, мог бы оказаться Железнодорожником. Алеська, со страхом глядя на портрет, подтвердила сходство. Но…

ПРЕДЧУВСТВИЕ. ТЕМНОЕ ПОНИМАНИЕ.

Это было еще не все. На втором листке бумаги тоже оказался рисунок. В горле у Примы пересохло.

— Доча, — хрипло произнес Прима, — попроси его ответить на мои вопросы.

И Алексашка ответил на вопросы подполковника милиции Валентина Михайловича Примы.

Все вопросы касались дела об убийстве гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой.

Этого же дела и касался второй рисунок.

Городской дурачок Алексашка, оказывается, уже давно мучился неким несоответствием.

— Когда ломали дверь в Сашину квартиру, — сказал Алексашка, — и вы прошли к ванной… я тоже шел за вами. И в САШИНОЙ ванне лежала убитая ЖЕНЩИНА.

И я вот это увидел…

Был второй рисунок. Того, что увидел городской дурачок Алексашка, когда они выломали дверь и вошли в квартиру потерпевшей. Прима решил, что у него такая своеобразная манера говорить. Но чуть позже Алексашка повторил про женщину в Сашиной квартире.

И Прима вдруг почувствовал, как ледяная иголочка кольнула его в сердце.

Что увидела на опознании Наталия Смирнова? То же, что сейчас нарисовал Алексашка? Если б он смог найти Наталию живой и здоровой, он бы задал ей эти вопросы. У него по-прежнему оставалось к Наталии три вопроса, только…

Только теперь Прима почувствовал, что за вполне обычным делом по убийству гражданки Александры Афанасьевны Яковлевой, шлюшки из городка Батайска, может таиться нечто выходящее за рамки просто криминальной разборки.

Прима вдруг ощутил, что он подошел к границе очень темного круга, жуткой бездны, и если он эту границу перейдет, то обратного пути уже не будет.

И гораздо лучше, если бы все это оказалось шизофреническим бредом городского дурачка Алексашки. Он явно недееспособный тип, и его показания мало чего стоят.

Но Прима все же задал свой вопрос:

— Скажи, Алексаш, почему ты все время говоришь, что в Сашиной квартире был обнаружен труп КАКОЙ-ТО женщины? Ведь потерпевшей была Саша? Так?

Или, — Прима усмехнулся, как обычно усмехаются, когда говорят с неразумными, только потом в горле у него запершило, — это была не Саша?

Прима, как старый профессионал (хотите — называйте его «мент поганый», хотите — по-другому, дело ваше), имел немало осведомителей. Дворники, конечно же, входили в их число. И от тети Зины, дворничихи нескольких домов и того, где жила Яковлева, Прима знал, что несчастный городской дурачок влюбился в шлюшку. По крайней мере некоторое время дела обстояли именно так. Может, ему больно говорить об Александре Афанасьевне как об убитой…

Ответ Алексашки прозвучал в абсолютной тишине. И самое ужасное, что Прима уже догадывался, каким будет его ответ. Он пришел оттуда, из тьмы, навалившейся на Батайск, и вполне могло оказаться так, что Железнодорожник являлся не единственным бешеным зверем, посетившим их город. Прима стоял на самом краю бездны.

— Я не знаю, — ответил Алексашка. Все лицо его было в залепленных лейкопластырем ссадинах и в припухлостях, которые через несколько часов станут синяками. Но даже сейчас Прима увидел, как его прозрачный взгляд потемнел и им снова начало овладевать беспокойство. — Не знаю… могла быть и Саша. Я же вам нарисовал… могла не Саша. Вот.

— Что ты хочешь сказать? — хрипло произнес Прима. — Что это могла быть не Александра? Ну что ж ты такое говоришь… Ее все опознали…

• Предыдущая
• 67/68
• Следующая