Ночь Стилета - Канушкин Роман Анатольевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/68
• Следующая

— Тигран, — Роберт был слаб, кровотечение оказалось очень сильным, — и… Монголец…

— Клянусь. Чем у вас положено?

— Хлебом… но… клянись, чем у вас…

— Клянусь собственной матерью… клянусь хлебом, — произнес Лютый. — Так пойдет?

— Там трое внизу у главного входа. Обойдите его…

А к ним уже бежали перепуганные медсестры и врачи, в лифтах поднимались охранники.

Игнат быстро взял кресло Лютого и покатил его к грузовым лифтам дежурного входа. Роберт провожал их взглядом, а потом все перед его глазами начало дрожать, растворяться, пока две удаляющиеся фигурки не поглотила синева, окружившая Роберта. Синева, которую в последний раз он видел, когда был ребенком.

Создатель психоанализа, дедушка Зигмунд Фрейд, был в чем-то похож на Карла Маркса. Оба пытались расщепить темное ядро мотивов человеческой деятельности, оба оказались нетерпимыми максималистами в прописывании своих рецептов, оба обнаружили в человеческой душе лишь свое черное зеркало и, уже глядя в него, строили собственные теории. Теории предполагали устранение черных зеркал. В итоге каждая из теорий, принеся с собой легкий терапевтический эффект, все же явилась своего рода руководством по созданию людей-зомби.

В свое время Вика интересовалась трудами обоих классиков. В свое время она сделала научную работу, в которой присутствовали сравнительный анализ и мысль о внутреннем единстве теорий обоих почтенных старцев.

Потом Вика послала все к черту.

У нее были роскошные длинные ноги и тяжелая копна волос, заставляющих воздух вокруг нее звенеть, а сердца пациентов дедушки Фрейда биться учащенней.

Эта близкая к критической суперсексапильность уже принесла Вике немало предложений, иногда тонко завуалированных, иногда откровенно непристойных, но и эти предложения она послала к черту!

Она обладала ярким, по-мужски логичным умом и веселым, авантюрным характером, что также принесло ей некоторые материальные блага, заставляющие пациентов Карла Маркса зло смотреть ей вслед. Но этих Вика послала к черту еще раньше.

Вика делала себя сама, не рассчитывая на удачное замужество или эксплуатацию своих неоспоримых женских достоинств. Она не ставила перед собой этих целей, но в итоге цели эти оказались достигнутыми. К двадцати пяти годам Вика уже кое-что стоила, а одним ранним утром — ей тогда уже исполнилось двадцать шесть, а выглядела она едва на девятнадцать — история Золушки сама постучалась к ней в дверь. Вика помнила это утро в деталях, вплоть до мелочей.

Наверное, это было ее лучшим утром в жизни. А ночи, последовавшие за ним, были ее единственными настоящими ночами. Вплоть до того рокового дня, когда все неожиданно кончилось.

С момента своего рождения и вплоть до пяти лет Вика ни разу не слышала родную речь, более того, она даже не догадывалась, что где-то далеко может находиться ее настоящая родина и что на этой родине есть такое чудо, как снег.

Вика родилась в одном из самых удивительных мест на земле, недалеко от той точки, где смешивали свои воды волны двух океанов. Город, где она родилась, стоял на краю света. Краем света являлась большая бухта, в которую сбегала красивая гора, называемая Тейбстол, дальше начиналось море, синева которого осталась с Викой навсегда, а между морем и горой стоял тот самый город на мысу — Кейптаун. Это позже Вика выяснила, что Кейптаун находится в Южно-Африканской Республике, это позже она узнала, что государство СССР в то время не поддерживало с ЮАР — страной апартеида — никаких отношений, но что делал ее отец в столь необычном месте, для Вики так и осталось загадкой.

Нет, конечно, она догадывалась. Потому что после Кейптауна был Нью-Йорк, и только потом — Москва, где Вика впервые увидела настоящий снег и услышала родной язык.

«Мой папа — шпион», — могла бы написать Вика в одном из своих школьных сочинений. Но во-первых, в школе, где она училась, это вряд ли кого бы особенно потрясло, а во-вторых, говорить об этом ей было запрещено. Как и другим детям, у которых у всех была одна общая тайна и в которую они играли, пряча ее от взрослых.

В старших классах она уже знала, что место, где работает папа, называется ГРУ — Главное разведывательное управление — и что папа стал недавно генералом и вроде бы очень важной шишкой. Вика получила прекрасное образование, венцом которого стали Институт стран Азии и Африки при МГУ имени Ломоносова и аспирантура, что неожиданно — на кафедре психологии.

Отец гордился дочерью. Ее умом, волевым характером, независимостью, пожалуй, даже большей, чем это было необходимо, и ее трудолюбием. Это все те качества, которыми было принято гордиться в среде отца. Втайне же отец гордился ее удивительной красотой: длинноногий олененок неожиданно, если такие вещи могут быть неожиданными, превратился в принцессу, а он даже не успел заметить, как это произошло. Просто был какой-то прием, и отец взял с собой дочь. Она сама себе выбрала платье для коктейля, и люди, которых отец знал много лет и которые привыкли скрывать свои чувства, все же провожали ее восхищенными улыбками, словно на сказочном балу появилась новая королева, и он впервые увидел, что его дочь стала взрослой.

Вика знала несколько языков; английский и африкаанс, включающий в себя элементы и английского, и голландского, и немецкого, стали для нее такими же родными, как и русский. Она не просто говорила без акцента, не просто шутила и пользовалась сленгом, подобно носителю языка, — иногда Вике казалось, что и думает она сразу на нескольких языках.

Вика умела располагать к себе не только мужчин, что было не особенно сложно при ее внешности, но и женщин. Она могла совершенно свободно общаться с послами и военными атташе и с шашлычниками, с которыми завела дружбу, когда они с отцом несколько недель провели на Домбае. У нее для всех находились нужные слова. Отец обожал горные лыжи. Всего за один сезон Вика выучилась кататься, и на снежной целине, где требовалась другая техника катания — загружались пятки, а не носки, как при обычной технике, — она обставляла отца. Она умела вести беседу, имела представление о женском кокетстве, но отец ни разу не слышал от дочери какой-нибудь милой глупости. Хотя, возможно, она просто стеснялась отца.

В делах сердечных она оказалась совершенно неопытной. Ее влекло к мальчикам, но больше — к зрелым мужчинам, она хотела познать тайны плоти, но опять-таки боялась отца.

Однажды, и это случилось тоже на Домбае, она напилась вдрызг и чуть не потеряла невинность, но что-то остановило ее. Он был красив, он был местным чемпионом, горнолыжным богом, а Вике уже стукнуло шестнадцать, и она потом очень сожалела, что этого не произошло. Все равно это когда-то случается со всеми, а он ей действительно очень нравился. Свою неудавшуюся любовную историю Вика поведала банщице, старой черкешенке, работавшей в гостиничной сауне. С банщицей Вика также сдружилась. А потом она рыдала на ее плече и впервые до конца осознала, как же ей все-таки не хватает матери. Отец хотел, чтобы дочь пошла по его стопам. Он в принципе даже не предполагал, что может быть по-другому, прекрасно понимая, что Вику ждет блестящая карьера. Но дочь все время игриво направляла разговор в другое русло. Однако пришел день, когда откладывать решение стало невозможным, и тогда Вика неожиданно спросила:

— Папа, ответь мне, только честно: что произошло с мамой?

Отец понял, что ему баснями больше не отвертеться, — перед ним его дочь, и она уже совершенно взрослый человек, которому предстоит принять очень важные решения. Ясные, прозрачные глаза отшельника, которые так помогали ему в работе, заволокла легкая дымка — в ней были свет воспоминаний и печаль утраты.

— Ты тогда была совсем ребенком, — произнес отец. — Мама погибла при невыясненных обстоятельствах.

— Не выясненных даже для тебя?

• Предыдущая
• 42/68
• Следующая