Красные следопыты (Повести и рассказы) - Голышкин Василий Семенович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/59
• Следующая

Я, на всякий случай, прислушался. Это было, конечно, глупо, потому что мысли, в отличие от мыслителей, ходят бесшумно и не стучат башмаками. Потом мне стало не по себе. Показалось, что Павка у меня за спиной корчит рожи и, хуже того, намеревается хватить меня кулаком по затылку. Вообще, очень неприятно, когда на тебя смотрят сзади.

Я обернулся. Павка стоял, скрестив на груди руки, и в упор смотрел на меня.

— Нарисовал? — строго спросил он.

— Нет еще, не успел, — сказал я и схватился за карандаш. Перед моим мысленным взором возник почему-то образ ежа. Вполне возможно, что он был внушен Павкой. Я нарисовал горб с колючками и посмотрел на своего друга. Я не узнал его. Павка всегда казался мне сдержанным человеком. Но тут спокойствие изменило ему. У Павки был вид человека, готового пуститься в пляс. Я последил за его взглядом и сразу понял, что привело моего друга в восторженное состояние: мой рисунок.

— Очень похоже, — сказал Павка.

— Что на что? — осторожно осведомился я.

— Твой рисунок на солнце.

— Мне казалось, что он больше смахивает на ежа.

— При чем тут еж, — возмутился мой друг, — если я велел тебе нарисовать солнце!

— А я подумал — ежа.

— Сам ты... — Павка хотел сказать «еж», но это слово показалось ему малооскорбительным. Поэтому он сказал: — Сам ты змей.

Он знал, чем уязвить меня. Из всех пресмыкающихся я меньше других уважал именно этих ползучих гадов. Поэтому я встал и сказал:

— Если я змей, то ты... петух!

Это было похоже на ссору. Но не такой человек был Павка, чтобы дать ссоре разгореться.

— Отставить! — сказал он. — Завтра у нас на улице концерт. И я обещал, что мы выступим с передачей мыслей на расстоянии...

— Что же делать? — спросил я, сразу забыв о ссоре.

— Выступать! — твердо сказал Павка. — Представь, я получаю записку. Просят, чтобы я приказал тебе принести нож. Я приказываю, и ты... Что делаешь ты?

— Не знаю. — Я сказал это скрепя сердце, рискуя навлечь на себя гнев своего друга, который терпеть не мог незнаек. Но, вопреки ожиданию, мой ответ обрадовал Павку.

— Не знаешь... Именно не знаешь... А сейчас будешь знать. Я беру записку, смотрю на тебя и говорю: «Нужно очень живо...» Ты уходишь и приносишь нож.

— А как же я?...

Павка умел быть терпеливым, если это вызывалось необходимостью.

— Как ты догадаешься? — мягко спросил он. — Очень просто. По первым буквам слов: Нужно, Очень, Живо... Нож... Понял?

Я не задушил своего друга в объятиях только потому, что, общаясь с ним, научился сдерживать свои чувства. Я лишь скромно заметил: «Гениально», чем вызвал снисходительную усмешку на Павкином лице.

...Мы выступали на улице. Сценой было крыльцо одного дома. На самой верхотуре, в чалме из полотенца, стоял Павка. Внизу, в узбекской тюбетейке, стоял я. Чалма и тюбетейка, по мнению Павки, делали нас похожими на восточных мудрецов.

Павка получил несколько записок, выбрал одну из них и в упор посмотрел на меня.

— Будь любезен, юли до цели, еловая голова, — с расстановкой произнес он и помахал руками у меня перед лицом.

Павкино заклинание «юлить до цели» развеселило ребят. Но вообще-то они смотрели на меня довольно скептически, не веря в передачу мыслей на расстояние и в мою способность выполнить то; что было приказано в записке.

Но я не обижался на них, нет. Зачем, если я твердо знал, что сумею посрамить их всех до единого. Войду в Павкин дом, вон он — рядом, возьму блюдце... Блюдце! Ну и дураки, не догадываются, что слова «Будь Любезен, Юли До Цели, Еловая Голова» составляют всего-навсего одно-единственное слово «блюдце», с буквой «г» для маскировки.

Я вошел к Павке в дом, взял блюдце и остался стоять там, где стоял, с согнутой в колене левой ногой. Увы, ни судорога, ни колдовство не было этому причиной.

А Панка тем временем, важный, как индюк, расхаживал по крылечку и терпеливо посвящал зрителей в мои похождения.

Вот он (то есть я) вошел в дом... (Павка посмотрел на часы.) Подошел к буфету... (Пауза. Взгляд на часы.) Взял, что нужно... (Еще одна пауза, еще взгляд на часы.) Подошел к двери... Распахнул дверь... (Дудки, между мной и дверью разверзлась пропасть, перешагнуть которую у меня не было ни сил, ни желания.) Вышел из дому... Подошел к крыльцу... Расступитесь, прошу вас...

Ребята расступились, и лицо у Павки вытянулось. Коридор, образованный зрителями, был пуст. Ребята засмеялись. Павка требовательно поднял руку.

— Сейчас явится, — сказал он, пробормотав какую-то угрозу по моему адресу. — Считаю до трех. Раз... Два... Два с половиной... Два с четвертью...

Зрители запротестовали. Им хорошо был известен этот счет до бесконечности. Тогда Павка послал за мной одного из зрителей. А когда и тот пропал, послал другого. За двумя первыми последовал третий. За третьим — четвертый. Когда возле крылечка не осталось ни одного зрителя, Павка пошел сам.

Он с трудом протиснулся в дом, набитый зрителями, и набросился на меня с ругательствами.

— Я тебе что велел принести?

— Блюдце, — ответил я, сохраняя спокойствие и равновесие.

— А ты?

— А я не несу.

Павку охватило негодование. Он терпеть не мог, когда над ним шутили в неподходящую минуту.

— Пошли! — Павка выхватил у меня блюдце и, подняв его над головой, шагнул к двери.

Я с любопытством следил за своим другом. Зрители тоже. Павка подошел к порогу и отшатнулся. Перед ним, огромная, как в сказке, стояла собака и скалила зубы. Стоило Павке пошевелить рукой, как она тут же угрожающе зарычала. Павка не был трусом. Но он был, как все мы, благоразумным человеком. Поэтому счел за лучшее сохранить ту позу, в какой был: с поднятым над головой блюдцем. Что касается моей позы, то она уже была описана. Другие стояли в тех положениях, в каких их застал страх: кто вытянув руки вперед, кто отведя их назад, кто разведя в стороны. Малейшее движение с нашей стороны вызывало у собаки приступ гнева.

Нас расколдовал Павкин дядя, охотник. Оказалось, он недавно приехал и, оставив собаку в доме, пошел искать Павкиных родителей.

Хорошо, что скоро нашел.

— Свои, Туз! — крикнул дядя и ласково потрепал собаку за шею.

Мы облегченно вздохнули и расправили онемевшие члены. Оказывается, собака была обучена впускать чужих в дом и не выпускать из дому.

Когда мы расходились, Туз приветливо махал хвостом. Своих он не трогал.

Что касается меня, Славки, и моего друга Павки, то ко всем другим нашим прозвищам прибавилось новое: «Телепаты». Павка для вида злится, но в душе доволен. Как-никак, а все на виду.

Однажды мы узнали сразу две потрясающие новости. Во-первых, знаменитый метеорит, упавший в тунгусской тайге, был вовсе не метеоритом, а межпланетным кораблем неизвестной космической цивилизации. Во-вторых, тунгусская тайга не имела к падению метеорита никакого отношения. Он упал на задворках нашего дома, за глухой кирпичной стеной, где его и обнаружил юный следопыт нашего двора Венька Ложкин.

О том, что Тунгусский метеорит — не метеорит, а межпланетный корабль, мы прочитали в одном журнале.

Так как редакция не предупредила, что мы должны хранить это в тайне, то новость благодаря Павке и мне тотчас облетела всю улицу.

К сожалению, жильцы, как нам показалось, отнеслись к этому сообщению равнодушно. Ну не обидно ли? Такая новость, по-моему, должна ошпаривать человека, как кипяток. Мы с Павкой, по крайней мере, испытывали нечто подобное. И даже собирались отправиться на поиски затерявшегося в тайге корабля.

Сделать это нам помешал Венька Ложкин.

Мы с Павкой сидели в «Приюте двоих» и обсуждали планы предстоящей экспедиции. Вдруг дверь распахнулась, и в сарай, то есть в «Приют двоих», влетел Венька.

— Нашелся! — закричал он, увидев меня и Павку. — Космический корабль нашелся!

Ни один мускул не дрогнул на лице моего друга. Он и виду не подал, насколько взволновала его эта новость.

• Предыдущая
• 46/59
• Следующая