История с кладбищем - Гейман Нил - Страница 31

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая

— Господин Трот! Могу я попросить у вас совета?

Слабый силуэт Неемии просиял от радости.

— Конечно, храбрый юноша! Совет поэтов — воистину любезность королей! Каким елеем… о нет, каким бальзамом утолить твою боль?

— Вообще-то у меня ничего не болит. Я просто… в общем, когда-то я был знаком с одной девочкой, а теперь не знаю, стоит ли к ней подходить или выкинуть эту затею из головы.

Неемия Трот выпрямился в полный рост — он был ниже Никта — и восторженно приложил руки к груди.

— О-о! Иди к ней и моли её! Назови её своей Терпсихорой, Эхо, Клитемнестрой! Пиши ей стихи, величавые оды — я помогу тебе. Так, и только так ты завоюешь свою истинную любовь.

— Я не то чтобы хочу её завоевать. Она не моя истинная любовь. Я просто хочу с ней поговорить.

— Изо всех человеческих органов язык — величайшее чудо. Ибо им мы пробуем сладкое вино и горькую отраву, источаем мёд и горечь. Иди к ней! Говори с ней!

— Не могу.

— Можешь, юный сэр! Более того, ты должен! Я напишу об этом, как только завершится бой победой стороны одной.

— Но если я перестану блекнуть, для одного человека, другим будет легче меня видеть.

— Склони ко мне свой слух, о юный Леандр, Геро, Александр! Фортуна помогает смелым!

— Хм, тоже верно…

Никт был рад, что додумался прийти к Поэту. Кто тебя образумит, если не поэт — Да, кстати…

— Мистер Трот… Расскажите мне о мести.

— О, это блюдо подаётся холодным. Не мсти в пылу негодования! Мудрее дождаться подходящего часа. Один бумагомаратель по фамилии О'Лири — к слову, ирландец. — возымел наглость написать о моём первом скромном сборнике стихов «Прелестный букетик в петлицу истинного джентльмена», что это никчёмные вирши, лишённые всякой художественной ценности, и что бумагу, на которой они написаны, лучше было употребить на… нет, не могу произнести такого вслух! Скажу лишь, что заявление его было чрезвычайно вульгарным.

— И вы ему отомстили? — с любопытством спросил Никт.

— Ему и всему его ядовитому племени. О да, юный Оуэнс, я отомстил, и месть моя была ужасна. Я напечатал письмо и наклеил на двери лондонских публичных домов, в которые нередко наведывались щелкопёры вроде этого О'Лири. В письме я заявил, что поэтический талант хрупок и я больше не стану писать для них, — только для себя и для потомков, а при жизни не опубликую ни строчки! В завещании я указал, чтобы мои стихи похоронили вместе со мной, неопубликованными. Лишь когда потомки осознают мою гениальность и поймут, что сотни моих стихов утрачены — утрачены! — мой гроб дозволяется откопать, чтобы вынуть из моей мёртвой холодной длани творения, которые восхитят весь мир. Как это страшно — опередить своё время!

— И как, вас откопали, стихи напечатали?

— Пока нет. У меня ещё всё впереди.

— Это и была ваша месть?

— Вот именно. Коварная и ужасная!

— Хм…

— Подаётся холодной. — гордо заявил Поэт.

Никт вернулся по Египетской аллее на расчищенные дорожки. Опускались сумерки, и он побрёл к старой часовне: не потому, что надеялся увидеть Сайлеса, а просто потому, что всю жизнь подходил к часовне в этот час, и приятно было соблюдать ритуал. К тому же он проголодался.

Никт прошёл сквозь дверь и спустился в крипту. Там он сдвинул коробку отсыревших приходских записей и достал пакет апельсинового сока, яблоко, упаковку хлебных палочек и кусок сыра. Он жевал и думал, не поискать ли Скарлетт? например, походить по снам, раз она сама его так нашла…

Он вышел наружу и уже собрался сесть на серую деревянную скамью, как вдруг замер: кто-то уже занял его место. И он — вернее, она — читала журнал.

Никт поблек ещё больше, стал частью кладбища, не более заметной, чем тень или ветка. Но Скарлетт подняла глаза, посмотрела на него в упор и сказала:

— Никт, это ты?

Никт помолчал, а потом спросил:

— Почему ты меня видишь?

— Сначала почти не видела. Подумала, ты какая-то тень. Но ты совсем как в моём сне. И как-то сфокусировался.

Он подошёл к скамейке.

— Ты сейчас видишь буквы? Тебе не слишком темно? Скарлетт закрыла журнал.

— Да, странно. Кажется, что темно, но я всё вижу.

— А ты… — Он затих, сам не зная, что хотел спросить. — Ты здесь одна?

Она кивнула.

— После школы я помогала мистеру Фросту делать прориси надгробий, а потом сказала, что хочу посидеть тут и подумать. Потом я выпью с ним чаю, и он отвезёт меня домой. Он даже не спросил, почему я сюда пришла. Только сказал, что тоже любит бывать на кладбищах и что здесь спокойнее всего на свете… А можно тебя обнять?

— Ты этого хочешь?

— Да.

— Ну, тогда… — Он подумал. — Я не против.

— Мои руки не пройдут сквозь тебя? Ты правда есть?

— Нет, не пройдут. — сказал он. Скарлетт обхватила его руками и сжала так крепко, что у него перехватило дыхание. — Больно!

Она разжала руки.

— Извини.

— Нет, мне понравилось. В смысле… Ты обняла меня крепче, чем я ожидал.

— Я просто хотела проверить, настоящий ли ты. Все эти годы я думала, что ты просто моя выдумка. А потом забыла о тебе. Но оказалось, что ты не выдумка, что ты и у меня в голове, и в жизни.

Никт улыбнулся.

— Раньше ты ходила в такой оранжевой курточке. Каждый раз, видя этот оттенок оранжевого, я вспоминал о тебе. Она у тебя не сохранилась?

— Нет, конечно. — ответила Скарлетт. — Вряд ли я бы сейчас в неё влезла.

— Ну да. — сказал Никт. — конечно!

— Мне пора. — сказала Скарлетт. — Я, наверное, смогу прийти в выходные. — Увидев огорчённое лицо Никта, она добавила: — Сегодня уже среда.

— Было бы здорово.

Она встала.

— А как я найду тебя в следующий раз?

— Я сам тебя найду. Не беспокойся. Просто будь одна, и я тебя найду.

Она кивнула и ушла.

Никт поднялся вверх по холму, до самого мавзолея Фробишеров. В мавзолей он не пошёл, а вскарабкался по стене, цепляясь за толстый корень плюща. Он сел на каменную крышу и стал смотреть на движущийся мир за пределами кладбища и думать. Он вспоминал, как Скарлетт его обняла и как ему стало в это мгновение спокойно. Хорошо ходить по большому миру и знать, что на тебя никто не охотится. И хорошо быть хозяином своего собственного маленького мира.

Скарлетт отказалась от чая и даже от шоколадного печенья. Мистер Фрост встревожился.

— Честно говоря, ты выглядишь так, словно видела привидение. Конечно, кладбище для этого подходящее место… м-м… одна моя тётушка утверждала, что её попугаиха одержима злым духом Она была красный ара — попугаиха, конечно, а не тётушка. Тётушка была архитектором. Это всё, что я знаю.

— Я в порядке. — заверила его Скарлетт. — Просто день был тяжёлый.

— Тогда я подвезу тебя домой. Не знаешь, что тут написано? Бьюсь уже больше получаса. — Он показал на прорись могильной надписи, лежавшую на столе и придавленную по углам банками варенья. — Как думаешь, это не Гладстон? Мог быть родственником премьера… Ничего не могу разобрать.

— Вряд ли Гладстон. — сказала Скарлетт. — В субботу посмотрю ещё раз.

— Может, и мама твоя придёт?

— Она сказала, что забросит меня к вам, а сама поедет за продуктами на ужин. Она решила запечь курицу.

— А ты не знаешь. — с надеждой в голосе спросил мистер Фрост. — на жареную картошечку есть надежда?

— Думаю, да.

Мистер Фрост явно обрадовался, хотя добавил:

— Правда, я не хотел бы доставлять лишние хлопоты…

— Маме всё это очень нравится. — честно ответила Скарлетт. — Спасибо, что предложили подвезти.

— Всегда пожалуйста! — сказал мистер Фрост, и они вместе спустились по лестнице высокого узкого дома в крошечную прихожую.

В Кракове на горе Вавель есть пещера под названием Смоча яма. Логово дракона, где когда-то якобы жил дракон. Туристам она известна, но вот о том, что под ней кроется целое подземелье, они даже не подозревают. Подземелье это очень глубокое и… обитаемое.

• Предыдущая
• 31/42
• Следующая