История германского фашизма - Гейден Конрад - Страница 30

Действительно, уже много лет обстоятельства не складывались столь счастливо. Гитлер имел шансы выехать на рейхсвере, будучи, так сказать, его политическим экспертом. В обозе рейхсвера ему открывалась возможность добиться если не власти, то политической главы, после которой ему нечего было бы беспокоиться за свое дальнейшее возвышение. Но эти шансы растаяли, и он не мог помешать этому.

Из неудавшейся затеи в сентябре 1922 г. Гитлер сделал вывод, что как бы государственная власть ни желала переворота, она всегда нуждается в таких случаях в небольшом толчке извне. В ноябре 1923 г. он дает ей этот толчок.

После проигранного боя или неудачной спекуляции компаньоны обыкновенно устраивают между собой потасовку. Так было и здесь. В ноябре министерство рейхсвера решилось на геройский шаг и перевело Рема из штаба генерала Эппа в штаб генерала фон Меля при седьмой дивизии, т. е. разъединило обоих заговорщиков: Эппа и Рема. Приказ сопровождался вежливым письмом, в котором министерство писало, что это делается собственно в интересах самих участников: «Рем, который переводится по приказу министра, может видеть в своем переводе в дивизию только повышение по службе».

Речь шла о том самом Реме, который два месяца назад замышлял сбросить правительство с оружием в руках.

Тем не менее Рем чувствовал себя обиженным. Вместе о Эппом он смотрел на местное командование рейхсвера, на командование дивизии как на «враждебное начальство, перед которым мы, т. е. генерал Эпп и я, не желали бы обнаружить свои сокровенные планы». Он считал изменой, что Эпп выдал его врагу; Эпп в свою очередь считал Рема изменником, потому что тот покорно перешел к врагу. Между ними произошла размолвка. Рем вспомнил, что за все последние годы генерал пользовался славой, которая в действительности была в значительной мере заслугой его, Рема. Благодаря своей импульсивно-мечтательной натуре он не обращал на это внимания, пока находился в дружеских отношениях с Эппом. Но теперь это его задевало. Впоследствии между Эппом и Ремом произошло примирение, но некоторая горечь осталась, и это сыграло свою роль в истории национал-социалистической партии.

Генерал фон Мель вскоре переведен был в Кассель в качестве командира группы, и начальником Рема стал генерал фон Лоссов. На первых порах Рему в его новом положении пришлось нелегко. Ему был брошен ряд серьезных упреков, в том числе также оскорбительного личного характера, и однажды Рему даже пришлось потребовать дисциплинарного суда над собой. Согласно его рассказу, он был реабилитирован, и поэтому нам нет надобности возвращаться к содержанию этих упреков. Пока не будет доказано противное, в пользу Рема говорит то, что он пользовался личным доверием таких людей, как Лоссов и Людендорф. Его солдатские доблести вскоре приобрели ему расположение Лоссова, однако его политические интриги много повредили ему потом у командира, который был не более как военным.

После несчастного случая в 1922 г. теперь наступил весьма счастливый случай: поход Муссолини на Рим. Он произошел спустя два месяца после того, как баварский рейхсвер чуть было не предпринял похода на Берлин. Благодаря походу Муссолини было обращено внимание на вождя баварских штурмовиков. Эссер, который беззаветно верил в звезду Гитлера и связал с ним свою судьбу, заявляет в ноябре 1922 г. на собрании: «Нам не надо подражать итальянскому Муссолини, у нас уже есть свой, это — Адольф Гитлер».

В значительной мере впечатление, произведенное в Германии походом на Рим, обязано было спокойному и бесперебойному развитию итальянских событий. Не произошло ни одного уличного сражения, ни одной забастовки, корона не получила ни одной зазубрины, ни у кого не вскочила на лбу шишка. Именно такая революция была по душе немецкому обывателю. Гитлер обещал поступить с парламентом таким же образом, как Муссолини. Совершенно в стиле Муссолини он заявил, что «политическая свобода всегда является только вопросом силы». Правда, за этим следовало добавление, говорящее о мучительной внутренней борьбе и сомнениях: «а сила является только результатом волн». Но эта психика неврастеника была слишком утонченна, чтобы масса могла обратить на нее внимание. Во всяком случае государственный переворот Муссолини способствовал вере в «безболезненность» грядущей фашистской революции. Подражатель Муссолини Гитлер стал популярным революционером.

Таким образом в ноябре 1922 г. произошло внезапное усилении партии. До сих пор ей долгое время приходилось на собственном опыте чувствовать, что слава редко дает осязательные результаты. Но многие из тех, кто после безумного гипноза советской республики в Мюнхене впал в состояние усталости, теперь были выведены событиями из этого состояния и созрели для Гитлера. Начался период инфляции.

Начался? Да. Прежде имел место только «рост цен». Как резкое падение валюты инфляция начинается в 1919 г., как падение моральных ценностей — только в 1922 г., в промежутке между убийством Ратенау и вторжением французов в Рурскую область. В программе «германской рабочей партии» фигурировала смертная казнь для ростовщиков и спекулянтов. Это значило: для мародеров хозяйства, которые из жажды наживы «взвинчивают» цены. О работе печатного станка, о пагубных результатах несбалансированного государственного бюджета, о влиянии крупных промышленников на обесценение денег — обо всем этом главари партии в то время не имели ни малейшего представления. До 1922 г. в народном сознании жило только представление о бессовестном ростовщичестве товаровладельцев и, пожалуй, о слабом государстве, не решающемся повесить их.

Постепенно товаровладельцы получили отпущение грехов, и распространилось страшное подозрение-догадка, что государство путем какого-то алхимического процесса уничтожает частные состояния — конечно, сознательно, с помощью злостного обмана. Ибо, чем менее организованны массы, тем отчетливее они представляют себе организованные силы государства и хозяйства, тем меньше верят они в анархический ход событий. Внезапно многим показалось правдоподобным то, над чем они еще недавно смеялись; люди поверили, что государство, хищнически манипулирующее валютой, действительно находится в руках евреев.

В то время спекулировал каждый, у кого было несколько пфеннигов за душой; никогда еще биржевой отдел газет не имел так много читателей. По движению курсов своих бумаг мелкий спекулянт чувствовал, что его держат мертвой хваткой анонимные, темные силы биржи — те самые, против которых вот уже несколько лет Гитлер произносит по две большие речи в неделю. Мелкие вкладчики начали прислушиваться к Гитлеру; в ноябре 1922 г. он выступил в один вечер на десяти собраниях в самых больших помещениях Мюнхена, причем все эти собрания были переполнены.

Личные переживания Гитлера в этот период весьма сложны. «Когда, — говорил он близким друзьям, — проходишь через десять зал и тебе навстречу отовсюду несутся крики энтузиазма и восторга, это действительно возвышенное чувство». В то время его риторика была на высоте, он выступал с большой уверенностью. Ныне у Гитлера выработалась поза «под Цезаря», но в то время он позировал в роли добродушного народного оратора, делал слушателям знаки пивной кружкой, останавливал ревущую от восторга толпу комическим «тс» на манер директора цирка.

Но затем настроение упало. «Беобахтер» медленно, но верно завоевывал свой круг читателей; в 1922 г. их было уже двадцать тысяч; мало-помалу создавались предпосылки для превращения его в ежедневную газету. Итак у Гитлера, у бывшего скромного маляра, будет своя газета с большим тиражом, и он сам будет ее лучшим агитатором. Перед Гитлером открывалась заманчивая перспектива буржуазного благополучия. «Ведь я немногого требую от жизни, — говорит он тогда друзьям, стоящим на несколько другой политической платформе, — я хотел бы только, чтобы движение приостановилось и чтобы я мог прилично существовать как редактор «Фелькишер беобахтер».