Грязное мамбо, или Потрошители - Гарсия Эрик - Страница 14

Кредитная система по искорганам построена на том, что обеспечением служит непосредственно тело заемщика. Поэтому когда встает вопрос о лишении права пользования, у клиента нет возможности увильнуть.

— Ставьте коробку на ленту, сэр. — Сидевший за монитором техник жестом показал на мою вазу и ленту конвейера, и я с готовностью подчинился. Шагнув в металлическую арку — маузер покоится под кустом снаружи, — я прошел рамку без сучка без задоринки и подхватил выехавшую коробку.

Мою руку схватили и придержали.

— Что в коробке, сэр? — Еще один охранник, на этот раз с пистолетом. На его форме не было никаких знаков в отличие от лениво сидевшего в пяти футах коллеги, но у меня возникло ощущение, что его немного научили пользоваться револьвером.

— Подарок на день рождения, — объяснил я. — Моему консультанту. — Это было широко распространено и ничуть не выходило за рамки. Чтобы гарантировать предоставление кредита или низкую кредитную ставку, клиенты несли щедрые взятки своим консультантам, называя их подарками на день рождения или по случаю праздника, чтобы не всполошились наверху. Конечно, все знали, что происходит, но закрывали глаза, поскольку консультанты отстегивали супервайзерам, а те давали на лапу вышестоящему начальству. Длинная цепочка отката, как толстый слой смазки, облегчала скольжение по пирамиде вверх и вниз — второй Амвей,[5] может, чуть менее отмороженный.

— Он не просвечивается, — заявил охранник, хмуро глянув на монитор. — Вам придется открыть коробку.

— Это хрусталь, — терпеливо объяснил я, — с большим количеством оксида свинца. Поэтому он непрозрачен для рентгеновских лучей. Слушай, там все очень тщательно завязано, и если я начну…

— Откройте коробку, сэр, иначе мы сделаем это сами.

Я демонстративно вырвал коробку из рук охранника, хорошо сыграв возмущение потенциального покупателя, к которому прикопались на пустом месте, и начал тщательно развязывать запутанные узлы, которые сам накрутил не далее чем тридцать минут назад.

Прошла минута, другая, а очередь стоявших за мной жополизов не двигалась, ожидая, что меня либо пропустят, либо уволокут прочь, а я буду орать и сыпать ругательствами. Появились первые признаки недовольства — клиенты бурчали себе под нос что-то нелестное или вполголоса обменивались возмущенными репликами. Через три-четыре минуты бубнеж перерос в полноценный гул, на фоне которого то и дело слышались колкие замечания в адрес вашего покорного слуги, ретивого охранника и торгового центра в целом.

— А ну, поторопитесь, — угрожающим тоном начал офицер, и его рука двинулась к пистолету.

— Неужели застрелишь меня через коробку? — недоверчиво уточнил я. Стоявшие за мной отшатнулись, стремясь укрыться от брызг крови и мелких осколков хрусталя.

Но рука охранника, обойдя кобуру, нырнула в карман, и на свет появился карманный нож. Выхватив у меня «подарок», он мстительно перерезал ленту.

Из коробки на неподвижный конвейер с глухим звуком выкатилась пустая ваза. Над очередью прошла волна ощутимого облегчения. Секунду охранник пялился на глыбу хрусталя, решая, как действовать дальше, затем отошел от меня без всяких извинений.

— А мне теперь другую ленту покупать?! — повысил я голос, но он уже потрошил следующего хилого просителя.

Через тридцать минут я снова подошел к рамке. Та же очередь, тот же офицер за монитором, та же коробка у меня под мышкой, на этот раз еще более замысловато обвязанная. И вновь, когда я попытался пройти, подошел охранник:

— Опять вы?

— Мне пришлось заново все упаковывать! Вы же изрезали ленту!

Он уставился на монитор рентгеновской установки, на мутную серую тень на экране, и уголки его рта искривила гримаса.

— Ваза?

— Она самая.

Тупик. Я смотрел на охранника, он смотрел на монитор, зная, что никто никуда не двинется, пока мы не примем решение. Но если он попросит меня снова открыть коробку, развязывание узлов займет добрых пять-шесть минут, а если ленту перерезать, с меня станется и в третий раз появиться перед рамкой с упакованным подарком.

Я мог ждать хоть целый день.

Охранник — нет. Пока мы смотрели на монитор и коробку, лежавшую между нами, его окликали другие офицеры, прося помочь, словно они сами физически не могли заставить посетителей открыть сумки для осмотра.

Несмотря на напряжение и вполне реальную возможность быть разоблаченным и застреленным, чтобы мое вырванное из груди сердце плавало в каком-нибудь химическом дезинфектанте в лабораториях Кредитного союза, у меня на лбу не выступило ни бисеринки пота. Сотрудники отдела по возврату биокредитов — по крайней мере лучшие из них — не потеют. Десять секунд, которые меня промурыжил охранник, показались часом, но наконец я услышал:

— Проходите.

И, едва сдерживая раздражение, он вновь повернулся ко мне спиной — надеюсь, последний раз за сегодняшний день.

Я сгреб коробку с конвейера, робко улыбнулся офицеру за монитором и поплелся в глубь торговых рядов, опустив плечи, стараясь не выказать торжества и не выдать в себе хозяина положения.

Свернув в ближайший туалет, я уединился в самой дальней кабинке, разорвал ленту зубами, достал хрустальную вазу и извлек из нее девятимиллиметровый «маузер».

Моя четвертая экс-супруга Кэрол когда-то держала в торговом центре свой магазинчик, но продала место Кредитному союзу задолго до того, как мы познакомились. Мудрое решение. Немногие упрямцы, цеплявшиеся за семейное дело, моментально вылетели из любого кредитного досье на планете и быстрее, чем можно сказать «Эквифакс», лишились возможности заниматься бизнесом какого-либо уровня. А продавшиеся за кругленькую сумму процветали. Как всегда и бывает.

Магазин Кэрол назывался «Все вещи хороши». Помню, я заходил туда однажды, еще до нашего знакомства и соответственно до того, как она вышвырнула меня из дома и развелась по высосанному из пальца обвинению в адюльтере. Я зашел в магазин, если не путаю, во время одного из редких часов отдыха поискать подарок на полугодовщину свадьбы для Мэри-Эллен, второй из моих прелестных жен. Это была единственная дата, которую мы отпраздновали, но в то время я не ведал о предстоящем разрыве, как-то не прислушиваясь к еженедельным угрозам Мэри-Эллен со мной развестись.

«Все вещи хороши» был декорирован тканью в красно-белую клетку с рюшами и плюшевыми медведями всех размеров, пялившимися на вас из витрин. По стенам висели свитера ручной вязки и плетеные коврики, а на полу стояли большие тяжелые деревянные лари, наполненные непритязательным товаром. Такое место встречи деревенской мыши с мышью городской, и я, помню, недоумевал, неужели это приносит какой-то доход.

Как позже я узнал, не приносит.

Но тогда, в магазине, за банками с домашними консервами и свежим хлебом, за брусками самодельного глицеринового мыла, от которого можно отрезать любой кусок и заплатить по весу, за пилеными фишками деревянных пазлов с ручной резьбой, пригодными для соединения тысячей способов, я нашел крайне заинтересовавший меня товар. За простеньким пологом оказалась маленькая стеклянная стойка с длинными прямоугольными пластиковыми коробочками с двумя тупыми металлическими зубцами с узкой стороны. Они показались мне знакомыми, но после купания в море деревенского барахла мой центр восприятия ощутимо деформировался.

Я подозвал продавщицу — не помню, была ли то Кэрол, ее сестра или одна из старшеклассниц, которых они нанимали летом, и спросил насчет пластмассовых штучек.

— Это тазеры, — просто ответила девушка.

— Тазеры?

— Чтобы оглушать людей.

Назначение тазеров мне было известно — я использовал их почти каждую неделю. Если клиент выходил из-под контроля, то есть находился не в закрытом помещении типа машины или квартиры, эфирный наркоз не вызывал необходимого эффекта и тазер становился вторым из лучших методов обездвиживания. Чего я не мог понять, так это как электрошоковое оружие попало в уютно-домашний магазин.