Девочка в бурном море. Часть 2. Домой! - Воскресенская Зоя Ивановна - Страница 25

• Предыдущая
• 25/45
• Следующая

— Ну вот, давно бы так. Видишь, какой вкусный чай, его приготовил Улаф.

Где-то поблизости взорвалась целая серия глубинных бомб. И снова приступ плача.

— Джонни, не пугайся: это ловят рыбку, это не торпеды, поймают много-много золотой рыбки и принесут Джонни, и Джонни будет играть, а рыбка будет плавать, вот так…

Пикквику наскучило, что на него не обращают никакого внимания, а на коленях хозяйки его место заняло какое-то новое существо, и щенок решил напомнить о себе. Положил передние лапы на диван и тявкнул.

Ребенок вздрогнул, открыл глаза.

Щенок залаял. Малыш замолчал и только тихонько всхлипывал.

Антошка поднесла ребенка к щенку.

— Познакомься, Джонни, это мистер Пикквик.

Джонни протянул щенку руку, и тот быстро облизал ему ладошку. Это было щекотно. Бледное подобие улыбки озарило лицо мальчугана; он снова протянул руку, и Пикквик так же старательно облизал ее.

Антошка посадила Пикквика на диван; он обнюхал ребенка и лизнул в лицо. Слезы были соленые, вкусные, и Пикквик в одну минуту осушил их, а Джонни, показав четыре верхних и два нижних жемчужных зуба, вдруг звонко рассмеялся.

Он сел и стал совать кулачок в пасть Пикквику; тот осторожно белыми клыками понарошку сжимал кулачок и, опасаясь, не сделал ли больно, быстро-быстро облизывал маленькую розовую ручку.

Антошка целовала обоих — и малыша и Пикквика.

— Милый Пик, ты самый замечательный доктор! Спасибо тебе. Видишь, Джонни, какой у тебя друг. Погладь его, не бойся, он очень хороший, этот Пикквик, он моложе тебя и не плачет…

Джонни хватал Пикквика за уши, за челку, нависшую над глазами, — щенок не обижался, хоть и было больно. А малыш, словно вспомнив что-то, опять заплакал, теперь уже тихонько, жалобно. Пикквик залаял: не смей, мол, плакать, и Джонни, всхлипывая, снова потянулся к нему.

Пикквик был черный как уголек. Джонни совсем беленький. Макушка у него была покрыта светлым свалявшимся пушком, а на лоб свисали реденькие прядки. Голубые глаза опушены длинными ресницами, на левой щеке круглая родинка; он смешно морщил нос. Пикквику очень понравился мальчик. Он делал вид, что кидается на него и готов съесть, — малыш отдергивал руку и звонко смеялся. Смеялась и Антошка, и Пикквик смеялся, от уха до уха показывая коллекцию белоснежных зубов и клыков.

Антошка натянула на босые ноги мальчугана свои варежки, надела ему через голову свой свитер, завернула рукава и спустила малыша на пол. И Пикквик спрыгнул на пол и старался стащить с ног варежки, которые он считал своими игрушками, а Антошка водила Джонни за руку. Он смешно переставлял ноги, которые не поспевали за руками и туловищем. Пикквик прыгал вокруг малыша и пытался тоже ходить на задних лапах, но это ему не удавалось. А Джонни легче было передвигаться на четвереньках. Он высвободил руку и бойко пробежался на руках и ногах по полу, что привело Пикквика в дикий восторг.

— Мои милые четвероногие, давайте лучше поиграем в кубики, иначе вы поссоритесь. — Антошка усадила обоих на диван и высыпала из коробки мозаику.

Малыш и щенок потянули деревянные кусочки себе в рот.

— Глупые вы, — выговаривала Антошка, — это вовсе не печенье, это мозаика, и нам нужно сложить картинку, чтобы получилась красивая Клеопатра и страшный-престрашный леопард.

Но едва она соединяла вместе несколько кусочков, как Джонни разбрасывал их руками и заливисто смеялся.

— Смейся, смейся, малыш, доктор Чарльз говорит, что смех нагоняет жир, а тебе вовсе не мешает поправиться.

Как только Джонни растягивал губы, собираясь заплакать, Антошка придумывала новую игру: делала из карт домики и возводила высокие башни, которые Джонни и Пикквик с азартом разрушали.

Все трое уже не обращали внимания на доносившиеся с моря глухие взрывы.

Малыш смеялся!

Обеденные столы в матросской столовой превратились в операционные, банки вдоль переборок стали больничными койками, Улаф и Мэтью преобразились в санитаров.

На пароход подняли пять человек, выловленных из воды, и все они требовали срочной медицинской помощи.

В столовой-лазарете стоял тяжелый запах эфира, йода и еще каких-то терпких лекарств, Улаф и Мэтью оттирали и отогревали лежавшего на койке матроса. Трудно представить себе более тяжелое зрелище, чем умирающего от обледенения человека. Жесточайшие муки от судорог застывших мышц, остекленевшие глаза, намертво стиснутые зубы, которые надо разжать, чтобы влить спасительные капли рома или спирта, массаж, который приносит невыносимые страдания и который должен заставить пульсировать по жилам кровь, вернуть к жизни человека.

Доктор Чарльз и Елизавета Карповна мыли над раковиной щетками руки.

На столе лежал закутанный по пояс в теплые одеяла приготовленный к операции мужчина. Он был без сознания. На полу валялся его мокрый мундир со знаками различия капитана третьего ранга, с темными пятнами крови. Обмороженные пальцы на правой руке чудовищно распухли и почернели, на шее кровоточила рваная рана.

Доктор Чарльз, высоко подняв руки в стерильных перчатках, подошел к столу. Елизавета Карповна приготовилась ассистировать. Подавая доктору инструменты, она вгляделась в лицо раненого. Оно показалось ей знакомым. Но раздумывать было некогда. Доктор Чарльз командовал: «Пинцет! Марлю! Зажим!» Он работал сосредоточенно, движения его были уверенны, и Елизавета Карповна почувствовала себя студенткой. «Где же я встречала этого человека?» — мелькала мысль, и наконец вспомнила. Это был капитан Паррот. Тот самый Паррот, который в Лондоне сказал им, что, для того чтобы вступить на военный корабль, женщина по крайней мере должна быть королевой. Капитан третьего ранга Паррот, командир миноносца. Но капитан, как известно, оставляет корабль последним. Значит, миноносец погиб. Но на этом миноносце были советские дипкурьеры Алексей Антонович и Василий Сергеевич. Если капитан оказался в воде, то что же с дипкурьерами?..

— Миссис Элизабет. — послышался сердитый голос доктора, — что с вами, вы невнимательны! Зашивайте!

— Экскьюз ми,[5] — пробормотала Елизавета Карповна и, взяв иглу с шелковой нитью, стала накладывать швы.

— Два пальца на правой руке капитана спасти не удастся. Ампутируйте их. Я займусь другим больным.

Капитан застонал, открыл глаза, обвел мутным взглядом склонившихся над ним людей и снова впал в забытье. Елизавета Карповна приступила к операции.

Ей помогал старый Мэтью. Она молча указывала глазами, какой инструмент ей требуется, и старик безошибочно подавал.

— Очень хорошо! Вы отличный парень, миссис Элизабет, быть вам генералом медицинской службы, — похвалил доктор Чарльз. — А теперь введите ему пенициллин, сто тысяч единиц. Я уверен, что мы вернем адмиралтейству хорошо реставрированного кадрового офицера.

Елизавета Карповна взяла в руки прозрачную, герметически закупоренную скляночку. Вот оно чудо — лекарство, получаемое из обычной зеленой плесени, о котором она так много слышала и впервые держит его в руках. На дне склянки слой белого порошка. В Англии это лекарство производится уже в промышленных масштабах, но все еще ценится дороже золота. Газовая гангрена, которая отнимала жизнь у сотен тысяч раненых во всех войнах, потери от которой были больше потерь убитыми на поле боя, теперь не страшна. В Советском Союзе пенициллин еще не производится, но английские ученые отдали дань первооткрывателям его — русским ученым, и первая партия пенициллина уже направлена в Советский Союз. Зеленая плесень! Елизавета Карповна улыбнулась. Она вспомнила, как ее бабушка, неграмотная женщина, заставляла маленькую Лизу съедать каждый день крохотную корочку хлеба, покрытую зеленой плесенью. В деревянном флигельке бабушки было всегда сыро, и хлеб быстро плесневел. «Не будешь бояться грома, не заболеешь горячкой, будешь долго жить», — приговаривала при этом добрая старушка. Над ней смеялись. Лиза с отвращением глотала позеленевшую корочку. Может быть, народная медицина уже тогда знала чудодейственные свойства этой плесени!

• Предыдущая
• 25/45
• Следующая