За кроваво-красной дверью - Камерон Лу - Страница 6

• Предыдущая
• 6/43
• Следующая

— Тьфу! — Брюстера перекосило. Затем он повторил мое предположение по телефону. Очевидно, что у медицинского эксперта на другом конце линии была та же реакция. Брюстер взглянул на меня, покачал головой и пробормотал:

— Отрицательно. Они уже думали об этом и проверили. Ради Бога, не спрашивай как Я не желаю этого знать.

Меня это тоже мало интересовало. В моей голове проносились всякие дикие идеи. Когда Брюстер повесил трубку, я спросил:

— А как насчет подставного лица, лейтенант?

Брюстер покачал головой. Затем нажал кнопку переговорного устройства и прорычал:

— Салливэн, мне нужны фотографии, снятые в комнате Пауэлл, и поживее. А пока пришлите мне ксерокопию ее паспорта.

Он откинулся назад, откусывая кончик сигары, и задумчиво уставился на меня. Затем он сказал:

— С такой скоростью твоя борода скоро будет достаточно большой.

— Она чешется, — ответил я.

— Естественно, всего несколько дней прошло. Ты уже нашел гитару?

— Нет. Но я достал маленькую тэлин дэйрэс, с ней и развлекаюсь.

— Развлекаешься с чем?

— Тэлин дэйрэс — уэльская арфа.

— Господи помилуй, ты умеешь играть на арфе?!..

— Нет. Но я не умею играть и на гитаре, а вы хотели, чтобы я прикинулся бородатым друидом…

Вошла девушка в полицейской форме с пачкой фотографий в большом конверте. Брюстер представил ее как Мэгги Салливэн и сказал, что мы должны забыть, что видели друг друга, когда находимся вне здания полиции. Когда девушка ушла, он разложил фотографии на зеленом сукне своего стола и пробормотал:

— Ну и шлюха же эта девка, с которой мы только что говорили. Вот, посмотри на снимки.

Он вручил мне ксерокопию первой страницы британского паспорта и глянцевую фотографию девять на двенадцать. С фотографии на паспорте на меня смотрела красивая, но пресная блондинка, демонстрировавшая в улыбке все тридцать два зуба. Ее черты были бы классическими, если бы не выпирающие зубы, слишком большие для ее миниатюрного лица. На втором снимке была, по всей видимости, она же, лежащая на потертом ковре, подделанном под персидский. Ее глаза были открыты, но с первого же взгляда было ясно, что она мертва. Губы припухли, и искривленные передние зубы выступали еще больше. Я сравнил с первой фотографией — да, в обоих случаях правый передний резец накрывал левый. Линия волос также совпадала. Я сделал движение, чтобы отдать фотографии, затем передумал и сказал:

— Здесь что-то не так, лейтенант. Приглядитесь к ксерокопии. Обратите внимание на что-то вроде родинки слева у рта.

Брюстер взял ксерокопию, всмотрелся в нее, кивнул и сказал:

— Да, прямо где кончается помада. Покажи мне тот снимок.

— Здесь нет родинки, — сказал я.

Брюстер смотрел на меня некоторое время:

— Близнецы?

— Почему бы и нет?

— Это весьма кстати, не так ли? Как в этих банальных фильмах Луиса Хейворда. Один хороший близнец распевает на пару со своим плохим братом.

— Вам больше нравятся фильмы Бориса Карлоффа?

— Да понимаю я все! И надо бы опять связаться с Британским Консульством. Мы уже уведомили их о смерти девицы и попросили подтверждение отпечатков пальцев. Но если обнаружится, что у нее есть близнец, мы только окажемся загнанными еще в один угол.

— Почему вы так считаете, лейтенант?

Брюстер устало покачал головой и сказал:

— Давай просто смеха ради это проверим и посмотрим, что получится. Я имею в виду, что, допустим, настоящая Цинтия Пауэлл или ее сестра-близнец лежала в полубальзамированном виде в ту ночь, когда кто-то приходит под видом Цинтии и рассказывает нам дикую историю о том, что она была свидетельницей стрельбы на шабаше ведьм. Допустим, она звонит через несколько дней и заявляет мне, что злые уэльские ведьмы вознамерились с нею покончить. И потом она, скажем, переносит тело сестры в ее комнату, чтобы домохозяйка его нашла. И что же мы имеем? Мы висим в воздухе, так как нет никакого мотива!

— Никакого разумного мотива, — заметил я. — Но мы же имеем дело с кучкой ненормальных.

— Ну хорошо, но убивать собственную сестру?..

— Почему бы и нет? Близнец Луиса Хейворда в тех фильмах очень плохо с ним обращался.

Брюстер упрямо покачал головой и сказал:

— Она могла убить собственную сестру. Могла даже продержать ее на льду пару недель, пока не придумает, как избавиться от мертвого тела. Но приходить к нам под видом своей сестры? Господи, Прайс, для чего?

— Затруднительно ответить. — Я пожал плечами. — Но прежде чем беспокоиться об этом, почему бы нам не выяснить, возможно ли это вообще? Если англичане сообщат нам, что у нее не было сестры, мы оказываемся на том же самом месте, откуда начали.

— Да, — задумчиво пробормотал Брюстер, глядя на меня. Затем он добавил:

— Мы останемся с мертвой девицей, обратившейся в полицию примерно через неделю после того, как ее убили!

Когда я ехал вечером в университет, шла уже третья неделя осеннего семестра. Погода все еще была теплой, но листья на самых нежных деревьях уже начинали опадать, и, похоже, можно было ожидать ранних заморозков. Я припарковался у жилого квартала, и по дорожке из кирпичей, выложенных «лесенкой», подошел к входной двери дяди Дэя. Он знал, что я приеду, и над дверью был зажжен янтарный фонарь. Как только я, собрался позвонить, дверь распахнулась, и сердечный голос с легким уэльским акцентом произнес:

— Входи, Морган, приятель! Тебе никогда не приходилось звонить у моей двери, разве не так?

Для студентов и сотрудников дядя Дэй был профессором Дэвидом Прайсом, деканом факультета иностранных языков. Но для меня — совсем другое дело. Во-первых, он растил меня с десяти лет. Во-вторых, он успокаивал меня, заботился обо мне — перепуганном уэльском мальчишке-сироте, который только что прибыл из Уэльса и едва говорил по-английски. Так что нас связывало как кровное родство, так и слезы. Тетя Глиннис по-своему очень хорошо ко мне относилась. Но дядя Дэй и те времена, которые мы проводили вместе, были самыми счастливыми Воспоминаниями моего детства. Он был одним из тех мужчин без возраста, чьи черты уже не меняются после сорока лет. У него только немного поседели виски с тех пор, как я его впервые увидел, сойдя с самолета, с именной табличкой, приколотой к пальто, и со всеми своими пожитками в маленькой картонной коробке. Но его кельтское, словно высеченное из камня лицо все еще было таким же, как тогда, и те же теплые карие глаза, выглядывавшие из-под косматых черных бровей, все так же ясно улыбались всему миру. Теперь они улыбались мне, когда дядя Дэй сказал:

— Входи, приятель! Что это ты стоишь с глупым выражением и недельной растительностью на подбородке? У тебя не все в порядке, Морган, приятель?

— Не совсем, — я улыбнулся, входя следом за ним и объясняя, — я попал в весьма странную историю и подумал, что вы, наверное, могли бы помочь мне советом.

— Ах, советы давать легко, как известно, — дядя Дэй вздохнул, — каждый готов давать советы. Но когда именно ты просишь помощи, это же совсем другое дело, разве не так?

Мы вошли в гостиную, и я увидел, что в камине вместо дров горел уголь. Дядя Дэй прожил в Штатах уже более тридцати лет, но так и не преодолел врожденное недоверие к дровам в камине.

— Как насчет глотка алкоголя, Морган? — спросил он, доставая из шкафа графин бренди и пару стаканов.

Я кивнул, устраиваясь возле камина. Он поставил графин и все остальное на кофейный столик между нами. Наливая, он проговорил, лишь отчасти обращаясь ко мне:

— Я знаю, это ужасно, но единственный положительный момент после смерти Глиннис — это то, что теперь можно не прячась распивать спиртные напитки. Она была очень хорошей женщиной, твоя тетя Глиннис, но она чересчур серьезно воспринимала Священное писание.

— В Библии нет ни слова о том, что пить — это такой уж грех, — улыбнулся я.

— Да, я знаю, Морган, приятель. Но дражайшая Глиннис больше верила Джону Уэсли, чем даже Библии. А Джон Уэсли был таким педантом, когда дело касалось мирских удовольствий!

• Предыдущая
• 6/43
• Следующая