Мандат - Власов Александр Ефимович - Страница 1

• 1/40
• Следующая

Цепочка людей была длинной-предлинной. Глебка окинул ее наметанным взглядом и глубоко вздохнул: простоишь часа полтора — не меньше! Но зато сегодня выдавали праздничный паек — полфунта хлеба. И не какого-нибудь, а белого!

Глебка занял очередь за мужчиной в старом пальто с приподнятым плисовым воротником. Теперь надо было дождаться, когда два-три человека встанут за ним, а потом можно будет отпроситься на минуточку и попробовать «примазаться» где-нибудь поближе к дверям. Мальчишка был ловок, и эта хитрость часто удавалась ему. Бывали, конечно, и неудачи. В таких случаях приходилось отступать и под нестройный хор рассерженных голосов возвращаться на свое законное место.

Глебка загадал: если за ним встанет мужчина, то стоит рискнуть, а если женщина, то нечего и пытаться пролезть без очереди — не выйдет.

Подошла женщина. Глебка сердито засунул руки в карманы. Не любил он, когда получается не так, как бы ему хотелось. «Чепуха все это гаданье! Возьму назло и пролезу!» — подумал он, а вслух сказал:

— Тетенька! Я отойду на минуточку… Вы за мной будете… Хорошо?

Женщина молча кивнула головой, и Глебка медленно пошел вдоль очереди, выискивая подходящее место.

В это время из соседнего переулка, который заканчивался небольшой вечно грязной площадью, долетел веселый наигрыш гармошки. Кто-то запел высоким насмешливым голосом. И сразу же из дворов высыпали мальчишки.

— Артисты!.. Артисты приехали!

С криками и свистом вся ватага помчалась на площадь.

Глебка еще раз посмотрел на очередь, похлопал по карману — проверил, целы ли продовольственные карточки, — и припустился за мальчишками. Завернув за угол, он увидел в конце переулка — в центре площади — небольшой помост. Осенний ветер хлопал кумачовым полотнищем, растянутым над временной эстрадой. На кумаче белело: «Да здравствует вторая годовщина Октября!»

Пронзительный насмешливый голос принадлежал молодому актеру в красной рубахе, надетой поверх теплой тужурки. Актер нахлобучил на голову бутафорскую корону и запел:

Певец вызывающе присвистнул и под смех окружавших эстраду зрителей швырнул корону под ноги.

Когда Глебка подбежал к толпе, актер был уже в картузе, на околышке которого было написано: «Керенский».

Прозвучала новая частушка:

Актер поддал коленом воображаемому «временному правителю». Картуз пуганой вороной пронесся над хохочущими зрителями и шлепнулся в лужу. А на певце вдруг появилась генеральская фуражка с надписью: «Юденич».

Эту частушку встретили с особым одобрением. И царь, и Керенский были уже в прошлом, а Юденича только что отогнали от стен Петрограда. Глебка считал, ЧТО все беды происходят от этого недобитого генерала.

А бед было много. В мае, когда Юденич первый раз подходил к городу, с фронта привезли отца с перебитой осколком рукой. Спустя два месяца от тифа умерла мать. Все хозяйственные хлопоты Глебке пришлось взять на себя. Он хранил бесценные продовольственные карточки стоял в очередях за хлебом, доставал дрова и готовил скудную еду. Дел хватало с избытком, а еды… Ему всегда хотелось есть.

Голод и ненависть к Юденичу были постоянными. И когда Глебка увидел на эстраде живого толстопузого «Юденича» в генеральском мундире с позолоченными шнурами на груди, у него зачесались руки. «Генерал» в паре с высоким актером во фраке с белой манишкой, на которой виднелась надпись «Антанта», исполнял какой-то танец. Эту пару артистов должны были вытеснить с эстрады красноармеец и матрос, но Глебка помешал разыграть сцену. Он нагнулся, сгреб с земли горсть липкой грязи и, размахнувшись, бросил в «Юденича». Комок угодил «генералу» в грудь и забрызгал лицо. Актер растерянно остановился, инстинктивно вскинул руки, чтобы протереть глаза, и в этот момент из-под мундира выпала большая подушка.

На секунду все притихли. Какая-то женщина приглушенно хихикнула — и сразу же громкий смех раздался на площади.

Актер, изображавший «Антанту», сердито крикнул в толпу:

— Эй, вояки!.. Меткость свою на фронте показывайте! Не мешайте работать.

Он подхватил выпавшую подушку и, заслонив собой «Юденича», засунул ее под генеральский мундир.

Снова грянула музыка. «Юденич» и «Антанта» закружились на помосте.

Глебка был упрям. Он второй раз наклонился за грязью, но пальцы наткнулись на чей-то большой грубый ботинок. Мальчишка подумал, что нога подвернулась случайно, и отвел руку в сторону. Ботинок передвинулся за рукой, а над Глебкой прозвучал густой простуженный бас:

— Хватит!

Глебка поднял голову и посмотрел на хозяина ботинка. Это был пожилой усатый матрос с широченной грудью, туго обтянутой полосатой тельняшкой, видневшейся из расстегнутого бушлата.

— Дубок два раза одно и то ж не повторяет! — прогудел матрос.

В его голосе слышалось что-то такое, от чего рука Глебки так и не дотянулась до земли. Он выпрямился, обжег Дубка недружелюбным взглядом и стал выбираться из толпы.

По дороге к лавке мальчишка еще раз встретился с «Юденичем». На заборе висел плакат. Назывался он «Цепные псы капитализма». В верхнем углу листа банкир в цилиндре с сигарой во рту держал толстую веревку, на которой была привязана свора собак. В мордастом бульдоге Глебка узнал Юденича. Минуту Глебка и бульдог разъяренно смотрели друг на друга. Потом у мальчишки зарябило в глазах. Ему показалось, что «Юденич» еще шире разинул пасть и моргнул налившимся кровью глазом. Глебка подскочил к плакату и ногтями расцарапал собачью морду.

Пока он расправлялся с «Юденичем», очередь за хлебом заметно продвинулась вперед. Плисовый воротник виднелся у самых дверей.

Через четверть часа Глебка вышел из лавки с двумя порциями белого хлеба, аккуратно завернутыми в платок.

У самого дома, где жили. Прохоровы, улицу перегораживала баррикада из мешков с песком и булыжников. Несколько дней назад ее начали разбирать, но работу не закончили, расчистили только узкий проход.

Через эту узкую горловину с песней шел отряд вооруженных рабочих. Грозно и призывно звенели голоса:

Где-то в середине колонны несли растянутый на штыках плакат с короткими и хлесткими, как выстрел, словами: «Даешь Ямбург!»[1] Отряд направлялся на фронт.

• 1/40
• Следующая