Невеста Борджа - Калогридис Джинн - Страница 55

• Предыдущая
• 55/101
• Следующая

— Это маленький, закрытый пробкой флакон из зеленого венецианского стекла, — настойчиво продолжала Пантсилея. — Я уже посмотрела в ее дорожном сундуке, в драгоценностях — но, возможно, она хранит его в одном из своих платьев.

Она указала на большой платяной шкаф.

Я подошла к шкафу и открыла его дверцы, а Пантсилея тем временем подняла крышку сундука и снова принялась за работу. Лукреция привезла с собой лишь четыре скромных темных платья; она не собиралась ни с кем встречаться и явно не намеревалась задерживаться надолго. Я прекрасно понимала потребность знатных дам в хитростях и защите: на всех моих платьях в корсаже были вшиты небольшие ножны. Возможно, Лукреция тоже устроила нечто подобное…

Чтобы осмотреть платья как следует, я вошла в гардероб. Рукава приходили на ум первыми, потому я с них и начала.

Я едва успела провести рукой по ткани, как услышала в коридоре мужской голос, и очень знакомый. Он звал Лукрецию. Прежде чем я успела хоть как-то отреагировать, донна Пантсилея захлопнула за мной дверцы шкафа, прошипев:

— Молчите и не шевелитесь!

Это казалось нелепым. Мне достаточно было сделать шаг наружу из шкафа, закрыть его и вести себя, как будто ничего не произошло; а вот если меня найдут в гардеробе, подозрений не оберешься. Почему Пантсилея хочет сохранить мое присутствие в тайне?

Но менять что-либо было поздно, и я осталась сидеть в шкафу. Сквозь крохотную щелочку мне было видно, как Чезаре вошел в комнату и бросил беглый взгляд на прошение о разводе.

— Позови Лукрецию, — холодно, отрывисто приказал он Пантсилее, — и проследи, чтобы нас не беспокоили.

Пантсилея кивнула. Когда она отправилась исполнять приказание, я чуть не выбралась из шкафа, решив сказать Чезаре, что услышала его голос в коридоре и спряталась, чтобы подшутить над ним. Но чем дальше, тем меньше мое появление было бы похоже на шутку. В конце концов, мы ведь помирились совсем недавно. И Чезаре, и Лукреция с недоверием отнеслись бы к такой дурацкой выходке, и потому я предпочла остаться на месте.

Чезаре с напряженным видом расхаживал по комнате. Судя по всему, он прибыл по поручению отца, и это его совершенно не радовало.

Потом появилась Лукреция со своими дамами. При виде Чезаре ее мрачное лицо просветлело. Она тут же отослала дам и схватила брата за руки.

Они вместе взглянули на постановление о разводе.

— Итак, дело сделано, — сказал Чезаре.

Лукреция вздохнула. Вид у нее был несчастный, но все же не настолько, как опасалась донна Пантсилея. В голосе ее звучала лишь обычная покорность судьбе.

— Сделано.

Чезаре успокаивающе погладил ее по щеке.

— Я позабочусь, чтобы тебе подыскали подходящего мужа. Кого-нибудь познатнее Сфорцы. Кого-нибудь молодого, красивого и обаятельного.

— Обаятельнее тебя все равно никто не будет. Лукреция положила руки ему на плечи, а Чезаре обнялее за талию. Они поцеловались.

Это отнюдь не было родственными объятиями.

Застряв в шкафу, я испустила долгий, беззвучный вздох. Меня словно бы пронзило мечом: я наконец-то все поняла. Меня захлестнуло невыразимое отвращение, голова закружилась, и я осторожно ухватилась за полированное дерево, чтобы не упасть.

Когда они отстранились друг от друга, Лукреция сказала:

— Я хочу, чтобы ребенок остался в семье.

— Старый ублюдок убежден, что это его ребенок, — отозвался Чезаре. — Я уже уговорил его подписать тайную буллу. Ребенок будет признан Борджа, со всеми причитающимися правами. Можешь не сомневаться: я позабочусь, чтобы ему обеспечили хороший уход.

Лукреция улыбнулась и снова взяла его за руку; Чезаре поцеловал ей ладонь.

— Бедная Лукреция, — сказал он. — Тебе сейчас нелегко. Лукреция печально пожала плечами.

— У тебя свои трудности.

— Хуан — фигляр. Он непременно предоставит нам возможность избавиться от него — это лишь вопрос времени.

— Ты слишком суров к нему, — мягко упрекнула его Лукреция.

— Я слишком честен, — отозвался Чезаре. — И я — единственный из Борджа, кто достаточно умен, чтобы быть гонфалоньером.

— Единственный из мужчин Борджа, — поправила его Лукреция, и он улыбнулся.

— Это верно. Будь ты мужчиной, у меня не было бы ни единого шанса занять этот пост. Ты бы обвела меня вокруг пальца прежде, чем я рискнул бы хоть что-то предпринять. — Он выпустил ее руку, свернул документ в трубочку и тщательно перевязал ленточкой. — Я отвезу это его святейшеству. Мы завтра увидимся с тобой?

Его тон не оставлял ни малейшего сомнения в том, что этот визит не будет братским.

— Конечно. — Лукреция улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки. Она на миг умолкла и добавила странным тоном: — Пожалуйста, будь добр к Санче.

Сбитый с толку Чезаре нахмурился.

— Конечно, я добр к Санче. С чего бы вдруг мне не быть добрым к ней?

— Она была добра ко мне.

— Я буду добр, — сказал Чезаре, потом добавил более веселым тоном: — Но мы знаем, кто будет моей настоящей королевой, когда я стану королем Италии.

— Знаем, — откликнулась Лукреция. Очевидно, они уже обсуждали эту тему ранее. И все же, когда Чезаре направился к двери, она сочла нужным еще раз повторить: — Будь добр к Санче.

Вскоре Пантсилея вернулась и придумала благовидный повод, чтобы увести Лукрецию из комнаты, так что я смогла выбраться из шкафа.

Я не сказала Пантсилее о том, что видела и слышала. Я не сомневалась, что она нарочно толкнула меня в шкаф — именно затем, чтобы я узнала правду, куда более опасную, чем рассказ о кантерелле.

За несколько мгновений до того, как я ушла, так и не повидавшись с Лукрецией, я обнаружила маленький флакон, спрятанный в потайном кармашке в рукаве одного из платьев Лукреции. Я сунула его себе за корсаж, ничего никому не сказав. Вернувшись в свои покои во дворце Святой Марии, я принялась размышлять, когда бы и как применить этот яд.

Той ночью я отправила Чезаре записку, сообщая, что мне нездоровится. И мне действительно было плохо — на душе. Мой инстинкт, твердивший, что Чезаре не поверил мне потому, что сам способен на предательство, оказался верным. Но я и вообразить не могла подобной двуличности: он с таким гневом и болью говорил о кровосмесительной связи своего отца с Лукрецией — и сам был виновен в том же. Ни единому слову Чезаре нельзя было верить.

Теперь Александра одурачили, внушив ему, что Лукреция ждет ребенка от него, хотя на самом деле она ждала его от брата. Я сидела на балконе, смотрела в темный сад, и в голове у меня безостановочно крутилась одна и та же мысль: «Что же это за чудовищная семья?»

Я не могла доверять ни одному из них. Даже в моих чувствах к Лукреции появилась настороженность. Возможно, она и в самом деле хорошо относилась ко мне, раз просила брата быть ко мне добрым, но ее представления о любви и верности были искажены до крайности. Она настаивала, чтобы я помирилась с Чезаре, хотя собиралась и впредь оставаться его любовницей.

Той ночью я едва не обезумела от горя. Я сжимала в руке флакон с кантереллой и размышляла, не принять ли мне яд.

Я ненавидела Чезаре всем сердцем… и в то же время по-прежнему была безумно влюблена в него. Осознание этого наполняло меня отчаянием. Как я могла не распознать его вероломную натуру? Ведь наверняка она должна была как-то проявляться — быть может, легкой холодностью во взгляде или мимолетным жестким изгибом губ… Уж кто-кто, а я-то должна была это заметить, ведь я видела это и раньше, на лице моего отца. И хотя в Ферранте это проявлялось не так наглядно, я чувствовала, что и у него злое сердце.

Я ушла с балкона и тихо пробралась через спальню, где спала Эсмеральда, в переднюю. Там, осторожно двигаясь в темноте, я налила себе бокал вина и дрожащими пальцами попыталась открыть флакон.

Тут мне представилась, словно бы во сне, картина: тело моего отца, свисающее с большого кованого канделябра, а позади — порт Мессины.

Губы мои напряглись. Я выпрямилась и с отвращением взглянула на флакон. В тот момент я поклялась, что никто — и уж, конечно, не Чезаре Борджа — не заставит меня пойти на самоубийство. Я никогда не стану такой трусливой, каким был мой отец.

• Предыдущая
• 55/101
• Следующая