Князь вампиров - Калогридис Джинн - Страница 51

• Предыдущая
• 51/84
• Следующая

Я стояла и беззвучно плакала по умирающей девушке... и по Элизабет. Скорбь настолько захлестнула меня, что мое самообладание дрогнуло, и я забыла о необходимости поддерживать невидимость. Защитный покров растаял, и я явила себя всем участникам этого дьявольского действа.

Умирающая жертва вряд ли заметила мое присутствие. Но Элизабет наконец почувствовала перемену в окружающем ее пространстве. Она повернулась ко мне, и наши глаза встретились.

– Жужанна, дорогая моя!

Ошеломление, недовольство, испуг – все это я уловила в ее голосе. Лицо Элизабет, перепачканное кровью и похожее на отвратительную маску, приобрело фиолетово-коричневый оттенок. Она протянула ко мне липкие от крови руки, умоляя приблизиться.

– Любимая, не суди меня строго. Все это я сделала ради тебя. Подойди ко мне, и я научу тебя истинному блаженству любви... Подойди, не бойся. Поверь мне, Жужанна, все это сделано во имя добра.

Некоторое время я просто молча смотрела на нее. В моем взгляде не было ни ненависти, ни злобы. Только отвращение.

А затем, повернувшись, я бросилась вон из подвала. Вбежав в гостиную, я схватила Друга и навсегда покинула этот дом.

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

7 сентября

Пять ночей подряд я провел, не смыкая глаз, у изголовья постели Люси. Мне не раз приходилось дежурить возле своих пациентов, но никогда еще это занятие не вызывало у меня столько радостных и горестных чувств одновременно. От профессора никаких вестей. Он сейчас в Шропшире[26], в моем небольшом и довольно ветхом доме, доставшемся в наследство от родителей. Каждый день я отправлял туда телеграммы на имя некоего «мистера Уиндема» с кратким отчетом о состоянии Люси. Такой покров секретности представляется мне довольно глупым, но профессору виднее.

В течение четырех дней (и ночей) Люси чувствовала себя достаточно хорошо. Ее здоровье начало заметно восстанавливаться, и я уже поверил в действенность "магии" профессора. Поглощенный заботами о Люси, я начисто забыл о том, что мой организм, каким бы сильным и здоровым он ни был, тоже нуждается в сне. На пятую ночь, едва заняв свой пост, я ощутил невероятную сонливость, и Люси с присущим ей юмором (как я счастлив, что она снова в состоянии шутить!) сказала, что нести "вахту сна" лучше на мягком диване, чем на стуле. Она предложила мне перейти в соседнюю комнату и хорошенько отдохнуть. Я наотрез отказался оставлять Люси одну и в то же время не мог противиться накатившей усталости. Уповая на защитную силу серебряного распятия, которое Ван Хельсинг поместил над окном спальни, я решил немного вздремнуть сидя.

Но из моей затеи ничего не вышло: я заснул как убитый и проспал до позднего утра. Разбудили меня встревоженные голоса служанок:

– Ты только посмотри! Бедная мисс Люси!

– Доктор заснул. Давай, буди его!

Мне очень не хотелось просыпаться, но, когда я понял, что стряслась какая-то беда, вскочил на ноги, как мать, разбуженная плачем младенца. Стоя возле постели Люси, служанки испуганно глядели на свою молодую хозяйку.

Боже мой! Только ее золотистые волосы, разметавшиеся по подушкам, имели прежний вид. Кожа и губы девушки приобрели жуткий землистый оттенок. Дыхание Люси было поверхностным и неровным. Бедняжка едва могла говорить. Я взял ее руку – она была холодной словно лед, а пульс едва прощупывался. Я распорядился немедленно принести Люси бокал портвейна, но ничего не говорить миссис Вестенра. Вторую служанку я отправил на почту с телеграммой "мистеру Уиндему" (я просил профессора незамедлительно вернуться в Хиллингем). Люси порывалась говорить, но, видя, каких усилий стоит ей каждое слово, я "докторским" тоном изрек, что ей сейчас лучше полежать молча.

Затем я подошел к окну и, стараясь не привлекать внимания Люси, проверил, на месте ли серебряное распятие. Я почти не сомневался, что вчера оно вывалилось из щели, а служанка, убиравшая в комнате, вполне могла взять его себе, ничего не сказав молодой госпоже.

Ничего подобного! Распятие оказалось на месте (я заметил его блестящий краешек). Ни вечером, ни ночью никто к нему не притрагивался. Но тогда что же могло произойти, пока я спал? Я был близок к панике. Только я поверил в объяснения Ван Хельсинга, как на тебе! И если он ошибался насчет охранительной силы распятия, может, и все прочие его рассуждения тоже ошибочны?

Пока мне не оставалось ничего другого, как дождаться, пока служанка принесет портвейн, а потом осторожно поднести бокал к губам Люси и помочь ей выпить содержимое. А с каким виноватым, извиняющимся видом она глядела на меня! У меня просто сердце разрывалось. Допив вино, Люси вяло откинулась на подушку и вскоре заснула.

Попросив служанку принести лист бумаги и конверт, я торопливо написал короткое письмо Арту, сообщив о рецидиве болезни его невесты. После чего служанке пришлось вторично прогуляться на почту.

Время тянулось еле-еле. Если Ван Хельсинг получил мою телеграмму и сразу же выехал в Лондон, к вечеру он должен быть здесь. Самое скверное, что сейчас я больше ничем не мог помочь Люси. Отчаяние заставило меня подумать о переливании крови – новшестве, которое сравнительно недавно вошло в медицинскую практику, но до сих пор считалось малоизученным. Но кто бы стал донором Люси? Кандидатуру миссис Вестенра я отмел сразу: здоровье этой женщины оставляло желать лучшего, а сама процедура вызвала бы у нее целую лавину страхов и домыслов. Трое молодых служанок тоже не вызывали у меня особого доверия в качестве доноров (правда, сам не знаю почему). Оставался один я. Но даже если бы у меня имелись необходимые приспособления для переливания (каковых, естественно, не было), провести его я все равно бы не смог. Во-первых, невозможно быть одновременно донором и врачом, наблюдающим за процедурой, а во-вторых, при переливаниях нередки обмороки доноров (что могло бы стоить жизни и Люси, и мне).

Под вечер принесли телеграмму от "мистера Уиндема". Профессор сообщал, что приедет завтра, рано утром. Хотя моя вера в силу распятия значительно пошатнулась, я был рад скорому появлению Ван Хельсинга. В его присутствии я чувствовал себя значительно увереннее.

Слава богу, ночь прошла спокойно. Я не сомкнул глаз. Вина перед Люси (я не могу перестать любить ее) прогнала всякий сон.

Наконец приехал профессор. Он был в мрачном расположении духа. Скорее всего, за эти дни произошли еще какие-то события, не дававшие ему покоя. Поздоровавшись с миссис Вестенра (похоже, она предпочитает не знать об истинном состоянии здоровья дочери), профессор сразу же обратился ко мне:

– Распятие на месте? Кто-нибудь из служанок вполне мог заметить его и убрать.

– Его никто не трогал. Сейчас вы сами убедитесь. Распятие по-прежнему там, где вы его оставляли.

– В таком случае кто-то другой послужил вампиру проводником, – предположил профессор. – Миссис Вестенра исключается.

– Нет, только не она, – согласился я, удивляясь себе. – Она не могла...

При всей серьезности нашего положения Ван Хельсинг не удержался от улыбки.

– А у вас, дружище Джон, прирожденный талант ясновидца. Я вам где-то даже завидую, поскольку те жалкие способности, которыми я обладаю, стоили мне неимоверных усилий.

Улыбка погасла.

– Насчет миссис Вестенра вы абсолютно правы. Те, против кого мы сражаемся, не тронули ее. Даже ничтожные изменения ауры сразу же становятся заметны. А у миссис Вестенра аура чиста. Однако мы должны расспросить всех, кто провел в Хиллингеме ту злополучную ночь. Возможно, накануне кто-то мог заходить в гости к Люси или миссис Вестенра. Нужно поговорить и с этими людьми. Тогда мы отыщем разгадку.

У дверей спальни Ван Хельсинг умолк. Невысокая горничная открыла дверь и слегка поклонилась. Мы попросили ее уйти, сказав, что доктор должен внимательно осмотреть мисс Люси. Девушка неохотно удалилась, и это было весьма кстати, поскольку едва профессор вошел внутрь и увидел спящую Люси, он громко прошептал:

• Предыдущая
• 51/84
• Следующая