Финт хвостом - Молзберг Барри - Страница 16

На ночь Эллиот остановился в ближайшем отеле – «Марриотте», где заплатил за номер 120 долларов. Роджер сразу согласился, узнав об идее взять Анни на бейсбол. Удивительно, но Роджер на этом не остановился: он заявил, что Анни, наверняка, захочет остаться с отцом в субботу и снова пойти на аттракционы.

Когда Эллиот упомянул, что на игру у него три билета, а не два, Роджер сказал:

– Чудесно. Я, конечно, не могу говорить за Риту, но я думаю, что ты поздновато решил действовать. Она как раз пошла на игру со своим старым другом из университета. Я полагаю, она пытается убедиться, что на тебе свет клином не сошелся.

Растерянный Эллиот промямлил:

– Спасибо, сэр.

– Не за что, – ответил тесть. – Я передам Рите, что ты взял Анну. Приходи завтра на обед – ты сам сможешь пригласить Риту на игру.

Так Эллиот и сделал. Теперь, сидя за столом с льняной скатертью тещи, он жалел, что не пригласил Риту и Анни в ресторан.

Мэриан как раз разложила по тарелкам креветочный салат в половинках авокадо, кресс-салат и небольшие горячие сырные галеты.

Эллиот пытался наколоть авокадо, чтобы порезать ножом, но кусок скользил по тарелке, пока не оказался в опасной близости от края. Он уже представил липкое пятно, которое останется на белоснежной скатерти Мэриан. Вместо авокадо он решил съесть зелень. Эллиот бросил взгляд на жену.

Ее волосы были невероятно красивого темно-рыжего цвета, а кожа бледной и совершенной. Сегодня под ее глазами появились синяки, а уголки губ то и дело опускались. Когда они впервые встретились, этот вид трагической уязвимости привел его к абсурдным ухаживаниям. И почему сейчас он чувствовал только раздражение?

Эллиот так и промучился весь обед за столом Мэриан, а Рита отказалась идти на бейсбол.

Игра оказалась не плохой, а Анни не так уж изменилась, чтобы не получить от нее удовольствия. Что касается Эллиота, для него существовало мало вещей более прекрасных, чем живой бейсбол. День был чертовски близок к совершенству: болельщики оставались на подъеме, а «Рейнджеры» выигрывали.

В дочери, однако, небольшие изменения все-таки произошли. Во-первых, она надела платье. Это был простой красный сарафан, но туфельки на плоской подошве прекрасно с ним сочетались. А еще у нее появилась сумочка.

Зачем, черт побери, ей сумочка? Раньше она довольствовалась карманами. Одна из домашних обязанностей Эллиота заключалась в опустошении карманов дочери перед стиркой – обязанность, которая появилась у него с тех пор, как Рита наткнулась на живого садового ужа в кармане вельветовых брюк. Это случилось после охоты за окаменелостями на Шоул-Крик. Когда он поднялся в комнату Анни, чтобы утешить, она призналась, что отвлеклась на трилобита и просто засунула змею в карман и забыла.

Она подняла на него облачно-серые глаза и спросила:

– Почему она так злится на меня, папочка? Это всего лишь ужик.

Но он находился в центре, видя ситуацию с двух сторон: как испугалась Рита, найдя в корзине для белья живую змею, и каким безосновательным этот страх выглядел для Анни.

Теперь он был чужаком, не зная, что чувствуют жена и дочь. И ему это не нравилось.

Анни следила за игрой даже больше, чем Эллиот. Она вскакивала с места, делала волну вместе со всеми, оставляя его в одиночестве среди подпрыгивающих тел.

Он уговорил Риту сходить с ним поужинать после того, как Анни отправилась спать. По совету Роджера они пошли в дорогой итальянский ресторан с чересчур романтической атмосферой.

Эллиот заказал креветки скампи, а Рита – пасту с баклажанами и грибами. Он наблюдал за знакомыми ему манерами: она сложила пополам салфетку, прежде чем положить на колени; коснулась вина верхней губой, когда официант налил бокал на пробу. Он смотрел на нее, помня о каждой детали ее внешности, и думал: «Я ужинаю со своей бывшей женой».

Эта мысль приводила его в полное смятение, как в то время, когда он попал под обломки в небоскребе во время пожара, не понимая, где верх, а где низ.

– Я хочу, чтобы вы с Анни вернулись домой, – выпалил Эллиот, боясь, что сделал ошибку.

– По крайней мере, ты сказал «вы с Анни», – заметила она. – Полагаю, что должна быть благодарна.

Он вздохнул и был рад, что в тот момент официант принес их салаты.

Когда официант ушел, он сказал осторожно:

– Я пытаюсь понять, почему ты решила уйти. Но я хочу, чтобы наша семья снова была вместе. Прости, если сказал что-то не то.

– Я не могу вернуться домой, пока не пойму, что это правильный выбор.

– Почему нет? – спросил он. – Почему мы не можем вместе разобраться с этим? Толку было бы больше, разве нет?

Она покачала головой. Огонь свечей золотил ее волосы до цвета тлеющих угольков, и на секунду он увидел ее как прекрасную незнакомку.

– Я не могу, Эллиот, – возразила жена. – Разве ты не видишь – у меня не хватит мужества уйти снова. Так что я не вернусь, пока не пойму, что для меня это лучший выход.

– А что лучше для Анни? – спросил он.

Она спокойно посмотрела на него.

– Вот прекрасный пример, почему мне трудно с тобой разговаривать, Эллиот, – сказала она. – Ты такой самодостаточный, что, кажется, ничего тебя не волнует. Ничто не для тебя не имеет большого значения – возможно, за исключением Анни. Но точно не я. Это одна из причин, почему я ушла – я больше не могла обманывать себя, что между нами еще что-то осталось.

– Не части. Зачем столько слов? – Эллиот слабо улыбнулся.

Это была старая шутка, еще из тех времен, когда они познакомились, и он помогал ей с физикой.

– Помнишь, – спросила она, – как мы ходили завтракать после занятий? Мы сидели часами в кафе и не могли наговориться.

Он кивнул.

– Что случилось? Куда ушло это горячее желание делить себя со мной? Я бы очень хотела знать, Эллиот.

Он задумался, пытаясь отыскать ответ, который бы ее удовлетворил.

– Это… Мне кажется, это случилось потому, что твоя жизнь так отдались от моей… что теперь даже глупо все это объяснять.

Рита серьезно кивнула.

– В твоих словах был бы смысл, если бы я представляла, какова на самом деле твоя жизнь.

– Что?

Он почувствовал, как разгорелась в груди старая обида. Она говорила на тайном языке женщин, который всегда заставлял его чувствовать, будто она видела мир в другом измерении – в том измерении, которое ему постичь не дано. Это было как разница между черно-белым зрением и цветным. Если ты не различаешь цвета, ты никогда не поймешь, о чем говорит человек, который их видит. Даже если очень стараться.

Официант принес заказ, и Эллиот попробовал креветку. На вкус как клейстер.

– Ты уходишь на работу, – принялась объяснять Рита, – а когда возвращаешься домой, появляется ощущение, что эти двадцать четыре часа вычеркнули из твоей жизни. Да, ты можешь рассказать мне что-то о делах на станции, например, как Лоеттнер пытался подставить тебя перед капитаном, но ты никогда не рассказываешь ничего реального. Если бы я не узнала вмятину в каске в новостях в прошлом месяце, то так бы и не знала, что тебя лечили от отравления дымом.

Несправедливость упрека кольнула его с такой силой, что он закашлялся.

– Моя работа не всегда приятная и красивая, Рита. Я не расхаживаю по деловым обедам в рестораны. Чего ты хочешь? Чтобы я возвращался домой и вновь переживал весь этот хаос и грязь, с которым вынужден сражаться в силу профессии?

– Какой хаос? Я понятия не имею, что значит тушить огонь, – возмутилась она. – И это только один из примеров, Эллиот. Ты держишь между нами слишком большую дистанцию.

Он заглянул ей в глаза.

– Ты уверена, что это я держу дистанцию, Рита? Если дистанция в нашем браке и существует, это частично потому, что тебя все устраивает.

– Не стоит…

– И я чертовски уверен, что нашему браку не станет лучше, если я начну тащить всю тяжесть своей работы в дом. Поверь мне, тебе не захочется слушать это. Ладно, Рита, как ты себе это представляешь? Родная, сегодня утром я вынес из обгоревшего разрушенного дома троих мертвых подростков. Их кожа сгорела так сильно, что они выглядели как куски сырого мяса, обугленного по краям. А как прошел твой день, любовь моя?