Наместница Ра - Ванденберг Филипп - Страница 45

• Предыдущая
• 45/54
• Следующая

— Что поделаешь, не ко всем боги милостивы! — вздохнув, мягко произнес он. — Как звать тебя, дитя? Откуда ты?

— Я — Тутмос, — пролепетал мальчик сквозь рыдания и застенчиво добавил: — сын Ра, владыки Фив.

Пастухи обменялись недоуменными взглядами. Мальчик шутит? Или повредился головой?

— Почему хочешь скрыть, откуда ты родом? Скажи! — потребовал старший.

Тогда Тутмос положил руку на грудь, очистил от грязи золотой амулет и протянул его пастухам.

Читать пастухи не умели, но вмиг распознали картуш с символами имени фараона. Они упали перед ним на колени, склонили головы и воздали хвалу богу Хапи за то, что вынес он юного фараона на берег.

Тутмос отпил из кувшина воды, а остаток вылил на руки. Пастухи подали ему лепешку, и он с жадностью съел ее до последней крошки.

— Вы должны найти Амсета, — умоляющим голосом произнес фараон. — Он мой друг, и это я виноват в том, что с нами приключилось!

— Господин, — ответил старший, — благодари Амона, что он подарил тебе вторую жизнь. Если какая барка переворачивается на излучине, то никто не спасается. Сколько вас было?

— Амсет и я. Да, только мы двое, — подтвердил Тутмос, увидев недоверие на лицах пастухов. — Мы похитили лодку, чтобы плыть в Бубастис.

— В Бубастис, город, что в дельте?

— Да. Моя мать Исида пребывает там. Вы должны искать Амсета!

— Мы сделаем все, что прикажешь, господин, только вряд ли Амон сотворит второе чудо. Живым нам его не найти. А если Нил и вынесет утопленника, то вид его будет ужасен.

Тутмос закрыл лицо руками и снова заплакал. Пастухи оставили его наедине со своим горем и еще раз тщательно прочесали прибрежные заросли, но опять безрезультатно.

Сененмут едва держался на ногах. Он был вдрызг пьян и, шатаясь, брел по улице горшечников в пригороде. У колодца, где женщины черпали воду в бадьи и кожаные мешки, он повернул на юг. Голые чумазые ребятишки скакали вокруг него и бежали вослед, из оконных проемов его провожали любопытные взгляды: что за благородный господин забрел в эти места?

Сененмут хорошо помнил, где находился дом его родителей, вернее хижина под плоской крышей, в единственной комнате которой кроме семьи когда-то обитали с десяток уток, две кошки и тощий пес. Вся эта живность шастала взад-вперед, так что Хатнефер, его мать, нашла для своего малыша, еще сосущего палец в плетеной люльке, единственное безопасное место — под потолком. Его родители были честными и порядочными людьми, только бедными, как и большинство жителей Фив. Когда они умерли, их зарыли бы неглубоко в песках пустыни — участь всех бедняков, которым заказан путь в загробное царство, — однако Сененмут построил им гробницу в местах, где находили свой последний приют дворцовые чиновники. Такова была привилегия управителя дома царицы.

Внезапно перед Сененмутом словно из-под земли возник убогий домишко, серый среди серых, из кирпича-сырца, изготовленного из нильского ила, который служил материалом для всех построек в этом районе. Попытка вырастить возле дома хотя бы пальму, чтобы немного скрасить среду обитания, потерпела неудачу, и теперь высохший ствол только усиливал безотрадное впечатление. Он, конечно, давно бы пал жертвой топора, если бы новые хозяева не использовали его для сушки белья.

Что же пригнало в этот забытый богами квартал Величайшего из великих? Праздновал ли он триумф собственной жизни, начавшейся в этих трущобах, а потом вознесшей его на вершину успеха? Или, наоборот, бродил в поисках утраченного счастья, когда запах лепешек, только что испеченных матерью, был сердцу милее всех нынешних ароматов? Сененмут и сам не знал этого, и пьянство, которому он теперь предавался изо дня в день, казалось единственным выходом.

Если бы в то утро, когда Сененмут отправлялся на охоту, пророк предсказал, что выпущенная им стрела изменит всю его жизнь и приведет к богатству и почету, он бы переломил свой лук через колено и растоптал ногами, ибо посчитал бы кощунством столь многого просить у богов. И вот теперь боги наказали его, одарив призрачным счастьем.

Люди, узнавая Сененмута, обходили его стороной, понимая, что лучше не сталкиваться с власть предержащим. Другие шушукались или неприкрыто поносили издали горького пьяницу.

Сененмут пробормотал себе под нос ругательство, в сердцах плюнул и отвернулся от отчего дома. В нескольких шагах от скромного жилища стоял, как и прежде, грязный обветшавший кабак. Глиняные, в человеческий рост кувшины по обеим сторонам от входа все еще проливали вино из глубоких отверстий с затычками: левый — красное, правый — белое. И возле них прямо на земле сидели бальзамировщики, каменотесы, поденные рабочие, потаскухи, испивая заработанную тяжким трудом чашу.

— Красного, до краев! — крикнул Сененмут еще на подходе и бросил оборванному хозяину кусочек меди, который тот проворно спрятал в кожаном мешочке, болтавшемся у него на животе.

Хозяин, признав советника и управителя дома царицы, налил вино собственноручно, тут же распихал завсегдатаев, давая Сененмуту пройти в заведение.

— Пожалуй в дом, господин! Там прохладно, и ты сможешь приятно отдохнуть.

Сененмут оттолкнул старика, так что полная чаша расплескалась, и, тяжело ворочая языком, возразил:

— Нет, старик, мое место здесь, среди людей! Я ведь один из них, разве ты не знал?

Он обвел взглядом гуляк, ища поддержки, но те не только не откликнулись, а наоборот, отползли подальше и смотрели на него исподлобья, как на вторгшегося чужака.

— Вы что, не узнаете меня? Неужели никто не помнит меня? — чуть не плача воззвал Сененмут. Найдя на их лицах лишь подозрительность и неприязнь, он залпом опорожнил чашу и грохнул ее оземь, так что она разбилась вдребезги.

— Я знаю тебя, господин, — постарался успокоить разбушевавшегося гостя хозяин. — Я хорошо помню, как ты по утрам гнал уток на пруд, а вечером пригонял обратно, если позволишь сказать тебе…

— Вот, видите! — обрадовался Сененмут и в душевном порыве схватил старика за ухо. — Он может подтвердить, что я родом отсюда! Скажи им, разве я плохой человек? Скажи!

Хозяин вытанцовывал на цыпочках, чтобы ослабить боль от хватки Сененмута, но жаловаться не отважился. С искаженным страдальческой гримасой лицом старик промямлил:

— По всему царству, господин, известна твоя доброта, столь же великая, как твои деяния. Мне ли, бедному кабатчику, восхвалять добрые дела, которые ты совершил!

Сененмут, довольный ответом, отпустил несчастного и, обращаясь ко всем и каждому, стал кружиться и горланить с воздетыми руками:

— Мне докладывают о времени восхождения Сириуса и разлива Нила, мне докладывают о каждой капле дождя, падающей с неба, а если я прикажу, то и горы воздвигнут, и выроют моря в пустыне!

Народу понравился пьяный танец управителя дома царицы, они захлопали в ладоши, призывая его кружиться еще быстрее, и Сененмут, неуклюже притопывая, орал во все горло:

— Доброта моя велика, как океан, и каждый это знает! Всем вина!

— Да, да, вина всем! — раздалось со всех сторон.

Гуляки повскакивали, сгрудились у кувшинов с пустыми чашами, а потом принялись кутить и восхвалять доброту советника и управителя дома царицы, пока один за другим не свалились с ног.

Подобно ленивым нильским крокодилам валялись они в пыли, голосили скабрезные песни и задирали проходивших мимо женщин, требуя выпить с ними. Двум посланникам из дворцовой стражи с трудом удалось пробиться к набравшемуся Сененмуту, да и то лишь после того, как они с помощью копий растолкали пьяниц.

— Что, Величайший из великих не может в покое выпить вина? — проворчал Сененмут, разглядев перед собой стражников.

Те склонились в низком поклоне, и один из них робко осмелился передать печальную весть:

— Господин, юный фараон Тутмос исчез. — И добавил: — И Амсет вместе с ним!

— Амсет… — повторил управитель, остекленевшим взглядом уставившись перед собой, словно пытался что-то вспомнить. — Амсет?..

• Предыдущая
• 45/54
• Следующая