Ветер с Итиля - Калганов Андрей - Страница 26

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая

– Смотрю я как-то с небес на земли полянские и вижу: холодно на землях тех. А как холоду не быть, когда зима? На то и зима, верно?

– Угу, – кивнул мальчишка.

– Только и в домах холодно. А так быть не должно, верно говорю?

– На то печь есть, – солидно подтвердил Гридя.

– Печь-то печь, только что в ней проку без огня. А огонь деды дедов твоих добывать не умели. Могли лишь взять толику малую от огня Перунова, коий с неба он посылал. А как не будет огня небесного, что делать?

Я и говорю батьке, мол, научи людей огонь добывать, чего тебе, сложно? А он ни в какую – мол, тогда власть моя ослабнет.

А зима выдалась лютая. Много народу насмерть померзло. Ну, мне и стало жалко людей. Дождался я, пока батька в Ирие с остальными богами медовухи накушается и захрапит, да и вытащил у него из-за пазухи одну молнию. Думал, не заметит, он этих молний в день по сто штук разбрасывал. Отнес эту молнию людям и приказал ей служить им. Она и научила дедов дедов твоих огонь добывать.

А батька-то проснулся и решил, видно, с больной головы молнии пересчитать. Находила на него всякая блажь после братчин… Леший попутал, не иначе.

– Какой еще леший? – встрепенулся Гридя. – Как это он – самого Перуна?..

Степан понял, что сморозил глупость.

– Какой-какой? Небесный, конечно. Есть же на небе Лосиха. Вот и лешие, домовые и русалки с водяными имеются, только покрупнее, ясное дело.

– А…

– Так вот, пересчитал батька молнии и обнаружил пропажу. Он бы после следующей братчины и забыл, да тут я на глаза попался. Как вперится в меня! Я все и выложил.

Осерчал батька, думал, убьет. Спасибо, Род заступился. Говорит, чего мальца зря тиранишь, и так дурной он, а ты последний ум выбьешь. Пусть лучше век на земле поживет, тогда поймет, что к чему.

– Это ты-то – малец? – ухмыльнулся Гридя.

– Ну, по небесным меркам…

– Вот так Перун и низверг меня. Да еще на трое суток к скале приковал, и орла здоровущего напустил, печень клевать, – для пущей убедительности Степан показал шрам от аппендицита. – Вишь, издалека паршивец добирался.

– Нелегко тебе пришлось, господин.

– Еще бы!

– И местных порядков ты не знаешь, – сощурился Гридя. – Это плохо.

– Ну, кое-что мне батька рассказывал…

– И одежда у тебя чудная, – продолжал Гридя, – в таком вретище тебя даже в кабак не пустят… Эх, пропадешь, господин.

Степан подумал, что мальчишка явно чего-то добивается, и не ошибся.

– Я бы помог тебе, господин, – с напускным равнодушием сказал Гридя, – только меня самого утопить вскорости должны. Не нашел ведь я папоротников цвет.

– Какой еще цвет?

Гридя вкратце рассказал о своих злоключениях.

Выходило, что первой задачей Cтепана было обеление паренька в глазах общественности.

– Ладно, паря, – сказал Степан, – заступлюсь за тебя.

Гридя заметно оживился:

– Ты только это, господин… про богов не рассказывай ведуну, не поверит он.

– Это еще почему?

Гридя уже раскрыл было рот, чтобы ответить, но тут послышались шаги и в поруб упала деревянная лестница.

– Давай живее! – раздался голос Алатора. – Ведун ждать не любит!

Эскорт состоял из Алатора и нескольких «черносотенцев», которые особенно пострадали в стычке со Степаном. Рожи в синяках, ссадинах. У одного переносица провалилась – тяжела рука у Белбородко. На этот раз «черносотенцы» были почему-то без топоров. Может, лишили почетного звания «топорников»? Зато на поясе у Алатора висел меч такого размера, что им впору головы Змею Горынычу рубить.

Но меч Алатор не трогал, а демонстративно поигрывал кистенем. Как «новый русский» ключами от «мерседеса»! Только вот «брелочком» таким вполне голову проломить можно. Типа не думай озорничать, в натуре… Знакомый, ох, знакомый типаж. Наверное, в каждом времени имеется. Архетип-с, как сказал бы Карл Густав Юнг.

Селение оказалось довольно обширным. Более ста дворов, но разбросаны как попало. Ни намека на улицы. Стены изб присыпаны землей, но не до самой крыши, венцов на пять-семь, а крыши покрыты дерном. Окон Белбородко не заметил, хотя, может быть, они с другой стороны. Вместо двери, словно единственная глазница изувеченного Одиссеем циклопа, чернел проем.

Повсюду привольно разгуливали здоровущие псы, оглашая хозяйским лаем окрестности. Заборы не опоясывали избы, видимо, своих жуликов в селении не опасались. Чумазые босоногие детишки в долгополых рубахах возились в пыли. Кое-где попадались дюжие недоросли в точно таких же рубахах, занятые мелкими хозяйственными трудами: кто тащил ведра с водой на коромысле, кто колол дрова, кто чистил скотину, предварительно выведя оную из хлева. То, что здоровенные парни разгуливают без порток, Степана не удивило – они еще не прошли обряд инициации, потому считаются детьми, детям же портки не положены!

Несколько раз попадались по пути бабы. Пялились на Степана, как эскимосы на слона. Лишь одна, дородная, с одутловатым лицом, кормившая кур, оторвалась от дела и, смачно сплюнув, столь же смачно выругалась в том смысле, чтобы проваливала нежить восвояси. Алатор прикрикнул на нее. Бабища не решилась ответить и, беззвучно шевеля губами, вернулась к курам.

Слава бежала впереди Белбородко, ох, недобрая слава!

Мужиков по пути встретилось человек двадцать. Остальные, видно, были заняты на пашне или сенокосе. Хмурые, кряжистые, похоже, они не ждали от жизни ничего хорошего. Чем-то они были сродни этим избам – такие же угловатые, неказистые и… готовые столь же упорно противостоять любым жизненным невзгодам. Пока стены не рухнут. Ну, а коли рухнут, чего ж тогда поделаешь? Судьба-то не тетка!

В основном мужики занимались тем, что правили косы или запрягали лошадок в телеги – везти стога, не иначе.

Едва завидев односельчанина, Алатор делал жест, и вся процессия останавливалась. Алатор подходил к мужичку (тот нехотя отрывался от хозяйственных дел и поднимал хмурый взгляд) и принимался за агитацию. Дескать, должен тот бросить все свои дела и идти к Родовой Избе, потому как в этой самой Родовой Избе будет учинен суд над чужаком (тут Алатор тыкал пальцем в Степана), который осмелился нарушить их справедливые законы и который вообще не поймешь кто такой. Может, и колдун! Сперва старейшина решит, колдун он или нет, это-де Азей сделает в одиночестве, чтобы честной люд не пострадал, ежели вдруг пришлец окажется колдуном и пакостить начнет, а потом на суд пришлеца вытащит. На суде люд и решит, как по правде поступить с пришлецом надобно, потому что пролил он кровь и зубы выбил у достойных мужей местных (тут он показывал на «черносотенцев»), а за кровь и зубы надо отвечать, сие все знают.

Мужики отбрехивались: «Вот пущай родичи ихние и идуть, а нам недосуг чужие дрязги развозить». Но поворчат-поворчат, да и пристроятся в хвост – лучше с властью не связываться!

Пока дошли до Родовой Избы, люду набралось порядочно.

Родовая Изба мало чем отличалась от остальных. Разве что чуть просторнее. Такая же двускатная задернованная крыша, такие же стены, засыпанные землей, охлупень, над которым – оберег в виде конской головы… И в основании наверняка покоится череп какого-нибудь несчастного парнокопытного – быка или коня. Строительная жертва, чтоб домище стоял крепче!

Рядом с избой возвышался потемневший от времени идол. Его деревянную башку наискось рассекала трещина, из которой свешивались лохмотья застывшей смолы. Похоже, башку пытались склеить, но тщетно. Под идолом лежал внушительный камень, на котором были высечены какие-то знаки. Очень возможно, что руны! На камне, едва не сползая с него, примостилась миска с дымящейся кашей. Степан только сейчас почувствовал, что хочет даже не есть, а жрать. «Жрати», перефразировал он на местный манер. И похоже, не он один хочет «жрати»…

Лохматая псина, величиной с жеребенка, ничуть не смущаясь, подошла к миске, втянула влажными ноздрями пар и принялась уплетать. Ел песик, прямо скажем, как свинья, с каким-то невероятным чавканьем и хлюпом, обливаясь слюной. То и дело из миски падала на землю бесцветная лепешка. Животина слизывала ее вместе с грязью и вновь погружала морду в посудину.

• Предыдущая
• 26/77
• Следующая