Ветер с Итиля - Калганов Андрей - Страница 21

• Предыдущая
• 21/77
• Следующая

Старик безропотно подчинился.

– Теперь подойди к идолу и, не отрываясь, смотри ему в глаза.

Они были на капище. Двенадцать костров разгоняли ночь. У каждого из них замер послушник, укутанный в накидку из волчьих шкур. Кукша сделал знак, и один из послушников снял накидку, подошел к старику и с поклоном протянул:

– Надень.

Когда тот надел накидку, Кукша вновь подал знак. К старику подошел другой послушник, протянул выкованную из железа пасть с острыми клыками. С обратной стороны пасти имелись рукояти, сжав которые можно было сомкнуть ужасные челюсти.

– Возьми.

Черный идол с огромной волчьей головой был едва различим в ночи. Лишь его рубиновые глаза кровожадно вспыхивали, когда на них падал отсвет пламени.

Подождав, пока пройдет достаточно времени, Кукша встал за спиной идола.

– Ты слышишь меня? – прорычал он.

– Да, – ответил старик.

– Ты знаешь, кто говорит с тобой устами Отца Горечи?

– Да, владыка.

– Что ты видишь?

– Темно, – тихо проговорил старик, – кругом пляшут белые тени. Они тянутся ко мне, хотят растерзать меня. Где ты, владыка?

– Не бойся, это мои слуги, теперь ты один из них. Каждую полную луну ты будешь съедать волшебное снадобье и оборачиваться молодым волком. Ты можешь оставаться волком в течение пяти дней и ночей, а после вновь должен стать собой. Накидка, что на тебе, станет твоей шкурой. Железная пасть, что у тебя в руках, – твоей пастью. Сила разольется по твоим жилам. Но помни, за мой дар ты будешь мне давать живую кровь, ты будешь убивать.

Старик вдруг захохотал, словно ворон закаркал:

– Да, да, владыка, у тебя не будет недостатка в жертвах!

– Если предашь меня, то тебя ждет лютая смерть, – сказал Кукша, – помни об этом.

Он отвернулся и зашагал вон с капища, предоставляя неофита самому себе.

Через некоторое время Степан с Шустриком и правда вышли к деревеньке. Только деревенька была какая-то неправильная, как тот бутерброд…

Поселение находилось в низине на просторной поляне. С одной стороны песчаный пригорок с деревьями, с другой – лента реки. Окружал селение довольно высокий частокол – толстенные сосновые кряжи с заостренными концами. Стена была накрыта своеобразной «шапкой» – односкатной крышей, поднятой на жердинах над невидимой с внешней стороны площадкой.

Они подошли к воротам, над перекладиной которых угнездилось какое-то деревянное страшилище. Страшилище отдаленно напоминало сфинкса, но в отличие от древнеегипетского аналога имело птичье тело и волчью голову. Странная зверушка! Створки ворот были сработаны из грубо обтесанных тонких бревен. По бокам возвышались два четырехугольных сруба с узкими бойницами. Каждый был накрыт настилом, по верху которого шел частокол из заостренных кольев. Назвать строения сторожевыми башнями язык не поворачивался, но, по всей видимости, ничем другим они быть не могли.

Пока путники добрались до селения, погода испортилась, поднялся ветер и зарядил противный дождь, не удивительно, что на сторожевых площадках никого не было.

Шустрик несколько раз с силой ударил в ворота, но реакции не последовало. Парень, казалось, нисколько не удивился, он принялся колошматить с утроенной энергией и что-то орать. Прошло не менее четверти часа, прежде чем послышались шаги.

Клацнула заслонка смотрового оконца, и в проеме показалась бородатая заспанная рожа. Глазки маленькие, со сна красные, изо рта безбожно разит…

– Прости, приятель, – хмыкнул Степан, – сам понимаешь, мы же не знали, что у тебя праздник…

Мужик не произнес ни слова в ответ, только протяжно зевнул.

– Ала-а-атор, – многозначительно прошептал Шустрик и показал знаками, чтобы Степан отошел от амбразуры.

Белбородко пожал плечами. Ладно, если требуется оформить пропуск, подождем.

Парень просунул вихрастую голову в оконце и что-то затараторил. В ответ сторож выругался и, кажется, со злости плюнул, но ворота открыл. Ох, и скрипели же они!

Мужик был ростом со Степана, а в плечах же – раза в полтора шире. В правой руке Алатор держал изрядно коптящий факел, хотя в нем уже не было никакого смысла – ночь сменилась утренними сумерками. В левой же помещалась здоровенная луковица, от которой была отъедена добрая половина.

Мужик смерил Степана взглядом, потом посветил факелом в лицо, чуть не подпалил бороду, скотина, и гавкнул на Шустрика. Парнишка весь сжался.

– Ну, и долго стоять будем? – спросил Степан.

Всем своим видом Алатор показывал, что на мнение Степана ему абсолютно плевать. Вот хочет он жечь факел и будет, а перехочет, так погасит. Захочет – будут путники стоять у ворот до второго пришествия, а захочет – прогонит вон, как псов приблудных, хотя, может, и пожалеет, впустит, это уж как левой пятке приспичит! А посему к этой самой левой пятке непрошеным гостям следует отнестись с надлежащим респектом…

При других обстоятельствах Степан поучил бы его хорошим манерам. Со вкусом поучил бы. Но… похоже, в поселении обосновались какие-нибудь староверы, духоборцы или хрен знает кто в таком же роде. Удалились от мирской жизни, забрались в глухомань и организовали общину, поди угадай, какие у них тут порядки. Может, того, кто обидит «братушку», принято мочить всем колхозом, а потом в землю живьем закапывать. После приключений в бункере он бы, ей-богу, не удивился! Так что лучше повременить с мордобоем.

Алатор укусил луковицу и, сжав огрызок большим и указательным пальцем, свободными манерно почесал брюхо.

Степан буравил наглеца взглядом, а тому хоть бы хны! Такого патентованными «колдовскими» методами не проймешь. Ты ему «прокляну!», а он тебя трехэтажно в ответ, вся магия слова и развеется.

По поводу «прокляну» припомнился Степану один случай. Ехал он как-то к даме сердца на своей «десятке». Жила зазноба за городом, километрах этак в семидесяти от Питера. Была уже почти ночь, на дороге ни души, только деревья (дело было летом) стояли зелеными истуканами. Ехал Белбородко от клиента, у которого ворожил. А надо сказать, что в ту пору Степан в ворожбу любил включать слова из Святого Писания и потому придавал своему облику сходство с православным священником, то бишь попом. Посему ехал Степан в неком подобии рясы, и на груди величаво покоился крест.

Новенькая «десятка» летела километров под сто двадцать, из динамиков громыхал какой-то трэш, меж деревьями уже показалась луна. Настроение было почти романтическое, и материальным воплощением его служил роскошный букет, подпрыгивающий на заднем сиденье.

Белбородко находился в предчувствии свидания. Перед глазами вместо унылой трассы то и дело возникали совсем иные картины. Вот он вдыхает тонкий, едва уловимый аромат огненно-рыжих волос, целует шею, скользит губами все ниже, ниже, целует точеные ключицы, стаскивает зубами с хрупких плеч тоненькие бретельки одуряюще короткого платья…

«Ваз двадцать один сто десять, ваз двадцать один сто десять, приказываю остановиться», – рявкнула вылетевшая из-за поворота милицейская «шестера» с круглыми, словно она постоянно тужится, фарами-глазами. Степан выругался и прижался к обочине.

«Шестера» обошла Степана, выполнила «полицейский разворот» и стала метрах в трех. Небрежно покачивая автоматом, гаишник подошел к боковой дверце «десятки».

– На тот свет спешим или, может, денег много, так это мы быстро поправим, – мент наклонился, взглянул в окошко и чуть растерянно добавил: – Святой отец?..

Лейтенантик Степану сразу не понравился. Парню лет двадцать пять от силы, а уже, по всему видать, своего не упустит – хоть доллары вместо погон приклеивай. Белбородко посмурнел: в кои веки выбрался к любимой женщине, как тать нагрянул… Ладно бы за безопасность движения радел, так ведь иное радение на лбу написано. Впрочем, попал Степан рублей на сто, не больше… Можно и пережить.

• Предыдущая
• 21/77
• Следующая