Родина слонов - Калганов Андрей - Страница 67

• Предыдущая
• 67/95
• Следующая

Для бойцов, которых, надо сказать, оказалось не так уж и много, вдоль каждого помоста стояли низкие лавки. Кулачники появлялись с отдельного выгона, меж рядов кметей проходили к своим местам под восторженные вопли зрителей.

— Гляди, Варвара, Жеребяка-то, Жеребяка. Скакун, право слово!

— А Василек-то... ой, бабоньки, сердечко так и трепещется. Могучий, а лицо доброе.

— Не на то глядите, дуры, — встрял хлипенький мужичонка. — У Жеребяки-то кулачище, что твоя голова, а смотри, какой тяжкий увалень. Несдобровать ему.

— А ты выйди да спробуй.

— Вот еще, охота мараться.

На трибунах шло оживленное обсуждение предстоящего действа.

— Слышь, Ивась, — восхищался кто-то из зрителей, — им эти, на заморский лад, как их... очки давать будут.

— Дурень, ты где слово-то такое нашел? Бочки им давать будут. Это ж как у них, у ромеев, умно-то придумано. Ежли ты мне по зубам вдаришь, стало быть, тебе бочку, а коли я тебе наваляю, то и бочка достанется мне. У кого бочек опосля ристанья больше окажется, тот и победил. Всем сразу и понятно.

— А куда ж их сваливать-то будут?! — охнула краснощекая девка с русой косой.

— Сие нам неведомо.

— А бочки-то, сказывали, сплошь красные, дубовые.

— Вот повезет-то...

— В них и капустку, и квасок запасать...

— Да и для бани сгодятся.

Между тем бойцы сидели хмурые, друг с другом не разговаривали, по сторонам не глядели, с молодицами не перекликались.

— А чего это кулачники-то смурные?

— Не видишь, с перепою они.

— Да, небось, головушки-то гудят, — сочувствовали мужики. — А им еще кулаками махать...

— Не от того, что с перепою. Слыхивал, послушание на них наложили.

— Как это?

— Вишь, дело-то какое, чего воевода с князем учудили, за енто... как его... неспортивное поведение бочки отымают.

— Чаво?!

— Ну в общем, ежели кто кого похабным словом обзовет, стало быть, бочку долой.

— Батюшки, убыток-то, убыток...

— Вот и молчат, злобу в себе копят, коли уж раззадориваться не можно.

— Понятное дело, любой молчал бы...

Посреди майдана стоял просторный войлочный шатер. Сюда предстояло сносить тех, кого пришибут на ристанье. Старик премерзкой наружности, но славный своими навыками врачевателя и чародея, притаптывал на жгучем морозце подле шатра. Булыгу, так звали старика, казалось, единственного не волновало предстоящее состязание. Он зябко кутался в тулуп и недовольно ворчал что-то себе под нос, но внутрь не лез, пытаясь надышаться впрок — когда увечных сносить в шатер начнут, там дух такой будет, дай бог выдюжить.

— Ишь знахарь невесел, замерз, небось?

— Може, чарку ему? Эй, малой, дуй со своей баклагой к деду, скажи, Корень потчует. Что? Боязно? Порчу наслать может? Ладно, неволить не стану, мне плесни-ка.

Возле помостов стояли столы, за ними на лавках чинно восседали уважаемые мужи — выборные от слобод, концов и весей. Судейская коллегия.

— Эти бочки по Правде давать будут.

— А ты почто знаешь? Может, кому и подсудят!

— Гляди, гляди, чаво это?

Кулачники подходили к воеводе и по очереди тянули из берестяного короба обрезки березовых веток. На ветках были вырезаны знаки. После того как короб опустел, Степан огласил результаты жеребьевки:

— К первому помосту — «птичья лапа», ко второму — «перунов знак», к третьему — «коло»...

— Головастый у нас воевода, — загомонил люд на лавках.

— Ишь как хорошо-то придумал!

— Даже кому с кем биться, выходит, что боги решают.

— Стало быть, справедливость.

— Подвезло Любомиру с помощником!

— Да с таким воеводой мы не только от хазар отобьемся, так еще и древлян с радимичами и вятичами примучим да дреговичей подомнем.

— Не, дреговичей трогать не станем!

— Чего это?

— А на кой тебе болота ихние?!

— И то правда, пущай сидят себе!

На помосты по приставным лестницам взбирались девицы приятной наружности и, кланяясь люду, объявляли имена кулачников.

— Вихраст-кузнец из Куяба, Кузьма-гончар из Огневища!

— Не посрами, Кузьма, в бараний рог его, Вихраст, — в ответ орали «болельщики» того и другого бойца. Пили медовуху, заедая добрыми пирожками.

— Вторак-огнищанин из Раздолья, Святогор-плотник из Дубровки!

— Вторак, зубы-то, зубы ему посчитай, мы ж с дубровцами на ножах!

— Святогорушка, мордуй сиволапого, не тушуйся! Бак попрет, ты его по мудям да пыром!

Вслед за девицами влезали бойцы, расходились по углам, стараясь не глядеть друг на друга. Кое-кто исподтишка, чтобы, не дай бог, судьи не увидели, грозил противнику кулаком или показывал кукиш. Но обычных задорных частушек, матерных выкриков не слышалось. Мужики то и дело косились на шатер, бугрившийся у края майдана. В этом-то шатре как раз и наставляли их насчет «правил спортивного поведения». Воевода доходчиво объяснил, что, ежели кто буйствовать почнет, того проигравшим признают, а вдобавок еще пригрозил порчу лютую напустить. Вот и таили ярость внутри, до поры до времени.

— Судислав-бортник из Корневища, Питирун-рыбак из Куяба!

— Вмажь ему, Питирун! Как рыбину его башкой, башкой... чтоб не трепыхался.

— Ты ж его как быка, ты ж, Судислав, кулаком быка валишь! Не боись, мир за тебя виру заплатит!

Воевода дал отмашку, и началось состязание... Тут уж стало не разобрать, кто за кого кричит. Толпа бушевала, дружина, опоясывающая ряды зрителей, покрепче прилаживалась к щитам и дубинкам... Дай-то Род, не пригодятся.

Питирун был малый не промах — косая сажень в плечах, кулачище с молодой капустный кочан. В руках, привычных сети тягать, силы немерено.

Вышел на центр помоста, поклонился миру на четыре стороны, скинул тулупчик, оставшись в рубахе, одетой по вороту и подолу вышивками-оберегами. Приметил знакомую девку и ухарски подмигнул ей, мол, смотри, каков молодец на тебя глаз положил. Девка засияла, будто ясно солнышко, и потупилась. Кулачник довольно хмыкнул, вот пришибет десятерых да и столкуется с зазнобой... В том, что быть ему десятником, Питирун не сомневался. А в сотники не метил.

Противник его, тощий и юркий, почтения у Питируна не вызывал, хоть и был, по всему видно, крепкий как ремень. Однако же непоседливый, суетливый. Кланяясь люду, и то дергался из стороны в сторону. Одним словом, бортник. Чего с них, бортников, и взять-то. Привыкли от пчел кормиться, а с пчелами какой труд, знамо дело, никакого. Пчелы-то сами матку взлелеют, сами мед в соты натаскают, а ты только заговор правильный шепчи, чтобы не покусали, да медок по осени собирай. С пчелами тешиться, это тебе не невод тащить. Не уважал Питирун противника. Даже плюнул под ноги, выражая презрение.

Питирун начал неспешно. Двинулся на Судислава без уловок и мудреных вывертов вроде присядки или медвежьего шага, когда тулово покачивается и тем обманывает противника. Баловство все это. Коли дали боги силушку, так без всяких выкрутасов супротивника одолеешь, ну а коли нет... На нет и суда нет.

— Ну что, сам ляжешь, — проговорил тихо рыбак, — али в помост тебя вдолбить?

— Не все сбывается, что желается, — обронил поговорку бортник.

— Ну держись, пчелиный пастух!

Питирун ударил сплеча, как всегда бил на кулачных сшибках, когда на днепровском ледку встречались молодецкие ватаги. Удар по всем признакам должен был проломить хилую грудь супротивника и на том поставить точку в поединке. Но бортник мотнулся в сторону и лягнул Питируна в коленку.

— Ах ты, чирий гнойный! — взревел рыбак.

Он попытался сграбастать Судислава, но безуспешно. Бортник поднырнул под руку и... ударил по затылку.

— Как это? — не понял Питирун, рухнув на помост. «Победа присуждается Судиславу», — донеслось откуда-то сверху.

И белый свет потух.

• Предыдущая
• 67/95
• Следующая