Родина слонов - Калганов Андрей - Страница 56

• Предыдущая
• 56/95
• Следующая

Промелькнуло что-то рыжее, и новый тать заорал благим матом. Лисок! Пес выручил хозяина и бросился прочь с поля боя, напоследок цапнув еще одного ватажника. Краем глаза Степан заметил, как рыжий комок прыгнул с дороги и, барахтаясь в нем, исчез за спасительными елками.

Рассуждать насчет геройства и малодушия времени у Степана не было. Он рассек горло зазевавшемуся разбойничку, отпихнул тело ногой, чтобы освободить себе путь, и, наконец, добрался до владельца боевого ножа.

Одноглазый, вместо того чтобы отпрянуть, приблизился к Степану почти вплотную, перехватил руку неприятеля, занесенную для удара, и вознамерился пырнуть ножом в пах. Белбородко прошел под рукой, одновременно поворачиваясь так, чтобы «прилипнуть» к бородачу. Удар прошел мимо, а запястье вырвалось из захвата. Степан выдохнул и рубанул мужика по шее. Хрустнули позвонки, и голова покатилась по тракту, словно тыква. Тулово рухнуло на белый снежок и задергало руками в смертной судороге.

«А кийсяку бы после такого сделал сеппоку», — вовсе не к месту подумалось Степану.

И лишь тут Степан заметил, что его обложили плотным кольцом. С Гридей и Алатором, похоже, уже было кончено — не слышно ни воплей, ни лязга оружия. Белбородко принялся затравленно крутиться, выставив перед собой меч. Но на Степана никто не нападал. Только рогатинами ощетинились.

Из круга вышел атаман, постоял, презрительно сплюнул.

— Зря ты, соколик, — проговорил атаман, и что-то знакомое почудилось Степану в его говорке, — Разгулян побил. Добрый он у нас был, а что коня твово зарезал, так то от жалости — больно дохлый коник-то, одр желтозубый, пожалел, вот и кончил. А ты вместо спасиба живота Разгулян лишил. Вот и кто ты после этого? Теперя долгой смертью помирать будешь. Лучше бы ты от его ножика помер, уж ты мне поверь.

— Ты меня возьми сначала!

— Как скажешь, — ухмыльнулся тать. — Давай, хлопцы.

Тут же из-за копейщиков высунулись двое пареньков с самострелами, присели на колено. Третий выволок длинный сверток, выпростал из него две бечевки и привязал их на болты. Потом выпростал еще две, намотал на кулаки и напружился:

— Давай!

Одновременно тенькнули две тетивы, и... Степана опутал бредень. Опутал — не совсем точно. Сеть на мгновенье нависла над ним, потом чуть подалась назад и накрыла, как фата накрывает невесту. Парень, что намотал на кулаки бечевки, споро забегал вокруг Степана, который барахтался в бредне не хуже рыбины. Вскоре Белбородко был спеленут как младенец. Атаман со смехом пихнул его ногой, опрокинул на спину.

— Эй, Бык, вмажь ему как следует, чтоб не трепыхался. Ты ж у нас мастак по этому делу.

Дитятя, все еще держась за посеченную руку и от обиды шмыгая носом, с опаской подошел к опутанному.

— Ы-ы-ы... — показал Бык пальцем на Степана.

— Чего мычишь-то, вдарь, кому говорю!

Но Бык затряс головой, попятился и опять сказал:

— Ы-ы-ы...

Из-за спины недоросля появился кривоногий тать со скрюченной правой рукой, в тулупе, увешанном железными бляхами, подошел к атаману и тихо проговорил:

— Спужался он, болезный, неволить придется, чтобы страх побороть.

— Ну, так невольте, — поморщился атаман, — братья или кто вы ему? На кой он нужен, ежели от разбойного ремесла отвалится?

Между тем дитятя пятился к лесочку, таращил глаза и время от времени пускал горючую слезу.

— Вот всегда у него так, — сокрушенно покачал скособоченной головой еще один тать, тоже кривоногий, как и первый, с дергающимся правым глазом и трясущейся правой рукой. За поясом рваного зипуна красовался мясницкий нож. — Петушится, на рожон лезет, а получит — в лес норовит удрать...

Два других брательника Быка заговорили наперебой.

— Ты на него не злись, атаман, — пыхтел горбатый, с короткой левой ногой, — знаешь ведь, мамка пятерых нас за раз выродила.

— Вот мы и получились, — кашлял тощий, с костистыми руками и лицом, сильно напоминающим череп, обтянутый кожей, — четверо нормальных, а пятый не уродился.

Атаман понимающе кивнул и выразился в том смысле, что в семье не без урода.

Бык, видно, решил за просто так в руки не даваться. Глаза налились кровью, изо рта текла на могучую грудь прозрачная, чем-то напоминающая облачко, слюнка. Детина, забыв о боли, размахивал руками, пинался и корчил страшные рожи.

— Сбоку заходи, — шипел горбатый, — да на спину ему навались.

— Сам попробуй, — отбрехивался тот, что со скрюченной рукой. — Не видишь, дурит он.

Тот из братьев, чье лицо походило на череп, метнулся в ноги Быку и тут же получил в промежность.

— Ах ты... — разразился он недвусмысленно. Вспомнил и батю, и мать, и богов, что попустили Быку на свет белый родиться.

— Заткнись, — веско сказал тот, у которого башка была прижата к плечу, судорожно задергал рукой, видно силясь показать сродственнику кулак, и раз десять подмигнул правым глазом. — Сам виноват. Чего зазря пугаешь. Добром его надо пересиливать, как маманя всегда делала.

— Забыл, что ли, — огрызнулся зашибленный, — он потом по мамке своей седмицы три тосковать будет.

— А чего делать-то, живым ведь не дастся! Добром его надо пересиливать, говорю!

— Вот сам и пересиливай, а я в платке бабам на смех ходить не согласный.

Нельзя сказать, что тракт был усеян мертвяками — не такая уж великая сеча случилась, — но все же кой-какие следы недавней борьбы остались. То тут, то там валялись топоры да обломки рогатин, чьи-то кишки кровяной колбасой разметались по залитому юшкой снегу, одинокий глаз печально взирал на окрестные елки, рука, все еще сжимающая меч, дубела на холодном ветру. Несколько обезглавленных тулов, штуки три отрубленных головы, одна из которых была расколота, будто орех, да с десяток не особо увечных покойников — вот, пожалуй, и все безобразие.

Однако же, как говорится, свинья грязи найдет. Бык зацепился ногой за кишки и рухнул, как подрубленное дерево. Братья тут же на него кинулись, спеша прекратить семейную разборку.

— Не-е-е, — сказал Бык и с завидной ловкостью, которую и ожидать-то от такого детины не приходилось, кувырнулся через голову и вскочил, умудрившись подобрать отрубленную руку.

Рука выронила меч, чем вызвала в Быке детское любопытство. Он уставился на посиневшую пятерню, хмыкнул и один за другим сложил мертвые пальцы в кукиш.

— Ы-ы-ы... — показал он язык братьям и ткнул кукишем в ближайшего. Брат отскочить не успел и с воплем схватился за ушибленный глаз. Забава дитяте понравилась. Блаженно улыбаясь и пуская пузыри, Бык размахивал новоявленной дубинушкой, норовя сшибить кого-нибудь из сродственников.

— Охолодись, хлопцы!

Тать с прижатой к плечу головой дал знак братьям, и те прекратили наседать на Быка. Тогда косоголовый достал из-за пазухи плат и повязал им голову, бросив братьям:

— Сволочи, отдувайся за вас. — И принялся за Быка. — Добро тебе измываться, змеюка подколодная, — скрипучим мерзким голосом сверлил он, — забью до смерти, погань лесная, добро тебе людям душу-то мотать, Ящуру отдам, сволочь поганая, добро тебе изгаляться, псина шелудивая!

Бык остановился:

— Ма-а-маня!

— Говорил, добром его надо, — обрадовался брательник и раз пять мигнул правым глазом. — А ну, навоз коровий, добро тебе прохлаждаться, добро мамку перед людями позорить, делай, что говорят.

— Давай, братушка, — подал голос кривоногий тать в тулупе, увешанном железными бляхами, — отмсти за кровь-то. Вишь, маманя-то просит.

Бык разулыбался:

— Ма-ма-ня...

Он подошел к свертку, принюхался, примерился и, размахнувшись «дубинушкой», вмазал Степану по затылку...

— Вдарил? Ведь вдарил.

Брательник, пользовавший Быка мамкиным способом, гордо выпятил грудь:

— Очухался, слава Роду, теперь хлопот с ним не будет.

— Да ты прямо знахарь, Косорыл, — уважительно проговорил один из братьев.

— С добром к людям надо, тогда и они добром ответят!

Атаман дал знак, ватажники побросали убитых в овражек и закидали лапником. Хоть и не погребальный костер, а все по-человечески, не на тракте оставили подельников. Потом Бык взвалил Степана на спину и поволок в чащу. Не забыв нацепить снегоступы, которые бросил ему Косорыл.

• Предыдущая
• 56/95
• Следующая