Переправа - Браун Жанна Александровна - Страница 49

• Предыдущая
• 49/55
• Следующая

К Степанову я вырвался только после обеда. В учебке от нас ни на минуту не отходил капитан. Он лично следил, чтобы подмена первого взвода проходила без минутного перерыва в работе. Каждый из нас подходил к воину, брал у него из рук еще теплую кисть или какой-нибудь другой инструмент — у взводных все было заранее расписано и все заранее знали, чем будут сегодня заниматься на объекте. Ни суеты, ни бессмысленной траты времени. За инструмент отвечали оба взвода, и тот, кто работал сегодня, например, последний, завтра начинал первый. Эта круговая система, придуманная Малаховым, практически исключала потери.

Первый взвод строем направился в учебно-техническую базу, а мы с Мишкой остались красить полы в классе на втором этаже. Остальные разошлись по другим классам, и… пошла работка аж до самого обеда.

Третий этаж был уже полностью готов. Высохнет краска, и проше пана электроника монтировать тренажеры и макеты.

Я люблю красить, комиссар. Помните, как мы быстро и красиво отремонтировали свою мастерскую? Когда мы с Федором и Сеней Вагиным красили стены, вы научили меня легко и экономно работать валиком… Кто бы мог подумать, что ваша наука пригодится мне в армии. Полы красить тяжелее, чем стены. Кисти короткие, и если долго работаешь внаклонку — начинает болеть голова и не разогнуть поясницу. Мишка, конечно, подтрунивает надо мной. Ему-то что, баскетболисту.

Когда мы дошли до середины класса, я хотел было устроить перекур, но в класс заглянул свеженький, чистенький, лоснящийся, как парниковый огурец, Сашка Микторчик.

— Белосельский, пляши! — сказал он, вертя над головой конвертом.

Я с трудом распрямился.

— Давай письмо, Сашка.

Он спрятал конверт за спину, наслаждаясь минутной властью надо мной.

— Не отдам! Сначала спляши.

Мишка сунул руку в карман, вытащил сжатый кулак, заглянул в него, удивленно вытаращил глаза и заржал. У Сашки вспыхнули глаза. Весь полк знал, что он любопытен, как белка.

— Лозовский, чего у тебя там?

Мишка снова заглянул в кулак и буквально зашелся от хохота. Даже слезы выступили на глазах.

— Покажи, Лозовский, — заканючил Сашка.

— Не покажу — умрешь от смеха! Такое еще никто не видел!

— Ну, Лозовский, жалко да?

— Ладно, — сдался Мишка, — так и быть, иди сюда… Только смотри, никому…

— Ты что, меня не знаешь?! — искренне возмутился Сашка.

Он подбежал к Мишке, забыв обо всем. Мишка тут же выхватил у него конверт, закрыл дверь на палку и встал, уперев руки в бока, загородив дверь собой.

— Ну, ваше сиятельство Шланг великолепный, попался? Не уйдешь отсюда, пока весь пол не выкрасишь. А ну, бери кисть!

У Сашки отвисла челюсть. В буквальном смысле, комиссар.

— Ты что?! — опомнился он наконец. — Я жаловаться буду! Меня… Меня сам командир ждет!

Мишка сгреб Микторчика за шиворот, подтянул к себе и, глядя ему в глаза, мрачно сказал:

— Не орать.

Сашка замолчал.

— Крась пол, а то по шее…

— Иван, ну скажи ему, — взмолился Сашка.

Письмо было от Насти. Я никогда не читаю ее писем, пока не останусь один. Могу целый день ходить с письмом в кармане и ждать своего часа… Но в этот раз я не выдержал — слишком долго от нее ничего не было. «Ваня, Ванечка, Ванюша, — писала Настя, — от тебя так долго не было весточки. Я ужасно беспокоилась и хотела уже бросить все и мчаться к тебе…»

Сашкины вопли мешали мне, и я сказал:

— Отпусти его, Мишка. Надоел этот визг.

— Что же ты, Сашенька, физического труда боишься, а усталых людей плясать заставляешь? — спросил Мишка. — Откуда ты, канареечка, знаешь, что написано в том письме? А если беда?

Он отпустил Сашку и подтолкнул его к двери коленом.

— Хромай отсюда, весельчак. Но смотри у меня, еще раз так пошутишь — пожалеешь.

— Сам пожалеешь! — крикнул Сашка, выбегая в коридор.

Из двери напротив вышел капитан Дименков.

— В чем дело? — недовольно спросил он.

Мишка с невинным видом уже красил пол флейцем.

— Ерунда, товарищ капитан. Проводил среди Микторчика беседу о пользе труда.

— Напрасно время тратили, — сказал капитан и ушел.

Мы с Мишкой покатились со смеху. Сашка исчез, яко дым. Мы даже шагов его по лестнице не услышали. Он как-то сразу оказался возле штаба, но капитан-то был поблизости, и мы усердно проработали без перекура до самого обеда.

А после обеда Зуев увел куда-то Мишку, мы с ним даже словом не успели перекинуться.

И я остался один.

Коля лежал, подоткнув под руку подушку, и листал затрепанную подшивку «Юности» десятилетней давности. Кто-то когда-то притащил ее в медпункт, и с тех пор все болящие повышают с ее помощью свой культурный уровень. Дневальным в медпункте оказался знакомый хуторовец. Он охотно пропустил меня к Николаю и сел на стороже возле окна в коридоре — капитан был в штабе и мог каждую минуту явиться. Начальник медпункта не терпел посетителей, законно считая, что с их помощью в его стерильное царство проникают микробы, а у больных появляются антирежимные настроения.

Я вошел в палату и бодро сказал:

— Здравия желаю, аника-воин!

— Привет, Иван.

Коля захлопнул подшивку и сел, спустив босые ноги в белых кальсонах на под. Вид у него был средненький. Руки в бинтах, на лице наклейки, а в глазах тоска. Я почувствовал, что он здорово рад мне. В медпункте, кроме него, никого не было. Койки с белоснежными подушками и голубыми ворсистыми одеялами выглядели такими нетронутыми, словно в полку отродясь никто не болел. Представляю, как радовался капитан, когда Колю доставили к нему.

— Садись, Иван, вон там у окна табуретка… Рассказывай, как дела? Что нового?

Я рассказал о сегодняшней тренировке, шторме и пляшущих понтонах в юмористическом тоне. Сначала он смеялся, а потом расстроился — такие дела во взводе, а он вынужден помирать здесь от скуки и глотать пилюли. Я не был уверен, что пилюли помогают от ожогов, Коля тоже. Он отогнул угол матраса и показал, куда он их складывает. Мы посмеялись. Потом, я рассказал ему о песне и о том, что Малахов отдал наши «плохо зарифмованные пожелания» настоящему поэту. Коля обрадовался, что у нас будет настоящая песня. Пройти по плацу на строевом смотре со своей песней — это высший пилотаж. Хорошая оценка обеспечена.

О Вовочке мы не говорили. Вообще. Каждый оставался при своем мнении. Не знаю, как ему, комиссар, а мне это здорово мешало. Когда разговариваешь с другом и боишься в разговоре коснуться какой-то темы, значит, дело плохо… Вы всегда говорили нам, что настоящая дружба не терпит паутинных закоулков. Теперь я почувствовал это на себе.

Понимаете, комиссар, в училище я мог не дружить с кем-то и не общаться с ним без всякого для себя ущерба. После занятий мы расходились по домам, где у каждого была своя отдельная жизнь. В армии нет ничего своего: ни имущества, ни дела, ни жизни…

Коля попросил:

— Принеси мне что-нибудь почитать.

Я обрадовался. О книгах можно говорить бесконечно, не боясь наступить на мозоль.

— Завтра возьму в библиотеке. Что ты хочешь? Из военных мемуаров или современную прозу? Выбор не велик, но я видел кое-какие новинки…

— Роман, — сказал Коля и улыбнулся, — хорошо бы с продолжением. Хуже нет, только понравится герой, а книге конец и что там с ним, неизвестно. Раньше все романы кончались свадьбой, а сейчас производственной победой…

— Может, писатели считают, раз герой победил консерваторов на производстве — все остальное приложится?

Тут я вспомнил, что мельком видел у лейтенанта в общежитии какие-то книги на тумбочке и среди них повесть Олега Куваева «Территория» — я ее сразу по обложке узнал. Когда она вышла, я прочел ее взахлеб, а через некоторое время перечел заново — до того понравилась.

— Я тебе достану книгу, почище любого детектива захватит. У лейтенанта есть. Я сегодня же попрошу и сразу принесу.

— Неудобно, — сказал Коля.

• Предыдущая
• 49/55
• Следующая