Тайна Лантского леса - Бонзон Поль-Жак - Страница 9

• Предыдущая
• 9/21
• Следующая

Ни Тиду, ни остальные не ответили; даже Забет, у которой был слишком длинный язык, на это раз сдержалась. Однако у ребят сложилось впечатление, что возмущение Иностранца было неподдельным. Похоже, он действительно любил собак… и Кафи это понял — дал себя погладить, а ведь обычно он этого не позволяет первому встречному.

— А где вы нашли ошейник? — спросил молодой человек.

В самой чаще, рядом с хижиной дровосеков.

Что? Это они стреляли? Выходит, они взялись и за собак? Зачем им это нужно? Странно, но мне показалось, что эти люди не похожи на дровосеков. Что они делают в заброшенной хижине?

А вы? Что вы ищете в лесу? — быстро отозвался Тиду. — О чем вы хотели их спросить?

Лицо Иностранца затуманилось. На мгновение он отвел взгляд и пробормотал:

— Не знаю, сможете ли вы понять… Иностранец замолчал. Забег только что разогрела

воду и протянула ему салфетку для компресса. Молодой человек протер лицо — оно все еще было в крови, приложил влажную ткань ко лбу и посмотрелся в маленькое зеркальце, которое ему дала Забег.

— Ну вот, уже лучше, — сказал он. — В гостинице, конечно, никто ничего не заметит.

Он минуту помолчал и продолжил:

— Хозяин гостиницы очень приветлив со всеми постояльцами, кроме меня. Когда я попросил у него карту, чтобы сориентироваться в лесу, он так подозрительно посмотрел! Здешние люди все такие недоверчивые?

На этот раз Забет, всегда выпаливающая первое, что пришло в голову, ответила без колебаний:

— Наверное, это из-за того, что вы иностранец!

Незнакомец вздрогнул, а потом все-таки заставил себя улыбнуться.

— А что, очень заметно?.. Здесь не любят иностранцев? Конечно, ведь все еще помнят зверства нацистов во время войны.

Он помолчал, вздохнул и, сильно покраснев, заявил:

— Я немец.

Парень обвел взглядом ребят, чтобы посмотреть, какое это произвело впечатление, однако не обнаружил ни малейшей неприязни.

Мы почти догадались по вашему акценту и по некоторым словам — французы их редко употребляют, — сказал Тиду. — Я слышал, что немцы часто приезжают в Веркор, но в основном это люди постарше, которые воевали и хотят посетить места боев.

Я родился после войны, — ответил Иностранец, — но именно поэтому я здесь.

Больше он ничего не сказал, но ребята приготовились слушать. Забет пригласила гостя в палатку, так как приближался вечер и становилось прохладно. Здесь, под навесом, незнакомец начал свой рассказ…

— Да, я немец, — серьезно повторил он. — Мне двадцать два года. Зовут меня Рудольф Вассер… или просто Руди. Однако в пансионе я зарегистрирован под чужим именем. Сомневаюсь, что даже через столько лет жители Веркора могли бы забыть о жестокостях нацистов в 1944 году. Я не осмелился приехать на своей машине: даже буква «Д» на заднем крыле могла бы вызвать неприязнь. Я оставил ее в Нанси у старого друга отца, а он дал мне свою, и здесь, в Сент-Агане, я записался под его именем: Жак Николя.

Мой отец был офицером запаса немецкой армии. Он ненавидел Гитлера. В тот момент, когда нацисты покидали Францию, он находился на юге. Однажды, отказавшись руководить операцией против мирного населения, он был арестован и отправлен самолетом в Германию, где его ждал трибунал. Но самолет сбили над Веркором; мне неизвестно, что произошло с другими пассажирами и экипажем, знаю только, что отца — в наручниках, со сломанным бедром, истекающего кровью — нашел в лесу мальчик. Он очень удивился и спросил, почему отец в наручниках, и тот рассказал ему правду. Мальчик поверил и перенес его в хижину, где жил со своими родителями. Нацисты, уходя из Веркора, жгли деревни, и если бы моего отца нашли партизаны, то наверняка бы с ним расправились. Юный дровосек и его родители выхаживали и прятали отца до тех пор, пока он не смог уйти из леса.

После небольшой паузы Иностранец продолжил:

— Мальчика звали Сирилл Блан — это все, что мне о нем известно. После войны отец ему много раз писал, но письма остались без ответа. Наверное, он их не получил. Может, адрес был неточный… и потом, фамилия Блан — самая распространенная в Веркоре. Отец очень хотел что-нибудь сделать для своего спасителя: он думал вернуться сюда и расспросить людей, когда ужасы войны немного забудутся. Не получилось. По профессии он был инженером и получил работу в Мексике на строительстве плотины. Мы вернулись в Германию только три года назад, когда отец был уже тяжело болен. Но он не забыл своего спасителя. Прошлой зимой, перед самой смертью, он просил меня возобновить поиски. А потом, когда отец умер, я нашел его военные дневники. Он был немного поэтом: там так трогательно описано место, где ему спасли жизнь! Это была маленькая тесная комнатка, с выступающими балками, почерневшими от дыма; там же дровосеки хранили и свои припасы. Там было только одно окошко; из него он видел высокую гору, напоминавшую спину верблюда, и даже в августе там лежал снег.

— Это, конечно же, Гран-Веймон — самая высокая точка Веркора, — перебил его Тиду. — Только там остается немного снега в это время года.

— Ну вот, — продолжил Руда. — Обнаружив хижину Брюль-Лу и осмотрев перед этим множество других, я сразу подумал, что это та, что я ищу; кроме того, в дневнике было написано, что хижина расположена в самой высокой точке леса. Тогда, как вы понимаете, я захотел рассмотреть ее поближе и надеялся разузнать у тех, кто там сейчас живет, что-нибудь о прежних хозяевах. Я обратился к дровосекам — они как раз работали поблизости, но они ответили, что понятия не имеют о том, что здесь было раньше. Я хотел войти внутрь, но они не разрешили, тогда я им рассказал свою историю. Они мне не поверили и обозвали нацистом, а это оскорбление. Ну, я ответил… В конце концов мы сцепились… Остальное вы знаете.

Он пощупал ссадины на лбу и на губе. Все сидели молча. Молодой немец говорил так искренне, а некоторые подробности так точно совпадали с тем, что они уже о нем знали, что ребята не сомневались в его правдивости.

Эти дровосеки были отвратительны, — сказала Забет. — Надо подать жалобу!

Это деликатный вопрос. Я здесь не на законных основаниях, потому что сдуру не назвал в гостинице своего настоящего имени. У меня потребуют объяснений… и хозяину гостиницы не понравится, если к нему придут полицейские и будут задавать вопросы.

Это точно… — сказал Тиду. — Но хозяин гостиницы относится к вам с недоверием только потому, что считает, будто вы заодно с дровосеками из Брюль-Лу.

Я?

Он этого не скрывает, — сказала Забет. — И теперь мы можем сознаться, что сами так думали. Вчера утром, когда мы увидели, как ваша машина проехала рядом с Круа-де-Бюи — местом, где раньше стояли наши палатки, мы пошли за вами, чтобы посмотреть и узнать, что же вы ищете в лесу. Вернувшись, мы нашли приколотую к палатке записку с приказом убраться отсюда и какой-то непонятной угрозой. Мы подумали о вас.

Помолчав, Забет добавила:

— Но это еще не все. Вчера, когда исчез Кафи, мы решили, что и это ваша работа. Вы без конца кружили по лесу — вот мы и подумали, что наш пес вас узнал, пошел за вами, а вы его убили… А наши товарищипошли в Сент-Аган посмотреть, нет ли случайно в вашей машине следов крови Кафи, если вы бросили его в багажник, чтобы потом от него избавиться.

Немец расстроился.

— А сейчас вы меня тоже подозреваете?

Несколько секунд все хранили молчание. И тут Тиду решительно протянул ему руку, а немец пожал ее с видимым облегчением; он так же горячо пожимал и остальные протянутые руки. Лед недоверия растаял. Освободившись от своих секретов, Руди так близко к сердцу принял горе наших друзей, что тоже решил заняться поисками собаки.

— Вы дважды мне помогли. Если ваш пес всего лишь ранен, я могу помочь его найти.

— Увы! — вздохнул Тиду.

Нет, — настаивал Руди, — я хочу вам помочь. Кровь на прошлогодней листве и разрезанный ошейник еще не означают, что ваша собака мертва. Я тоже буду участвовать в поисках… Вот если бы я осмелился попросить вас оказать мне честь…

• Предыдущая
• 9/21
• Следующая