Тайна знатных картежников - Биргер Алексей Борисович - Страница 9

• Предыдущая
• 9/34
• Следующая

Я пересказываю эту историю своими словами, потому что я попытался воспроизвести её в точности так, как излагали её местные мальчишки, со всеми их диалектными словечками и путаными фразами — но у меня стала получаться полная бессмыслица. Вроде, все правильно записываешь на бумагу, а получается несвязный набор слов, в котором никто не разберется. Но когда-нибудь я научусь пересказывать местную речь так, чтобы она сохраняла то, что взрослые называют «колоритом», но при этом оставалась понятной для всех. Мне жаль терять кое-какие яркие и выразительные словечки и выражения, потому что они, несмотря на их кажущуюся безграмотность, иногда очень здорово передают самую суть дела.

С другой стороны, я постарался воспроизвести именно то, что слышал, не добавляя ничего своего. Те, кто читал мою первую повесть, знают, что отца и Степанова связывали особые отношения, которые нельзя назвать дружескими, но можно назвать взаимно уважительными, поэтому о Степанове я мог бы рассказать намного точнее и лучше местных мальчишек. Но я уже знал, что про особые отношения отца и Степанова лучше помалкивать, когда общаешься с островитянами — они любили переделывать все им рассказанное на собственный лад, творя местные легенды, и вполне могли переиначить все так, что ни отцу, ни Степанову эти версии очень не понравились бы, если бы до них дошли.

Впрочем, возможность получше узнать Степанова вам представится очень скоро, так что не переживайте.

Так вот, мне было о чем подумать. Даже делая скидку на определенные преувеличения рассказчиков (а я считал само собой разумеющимся, что полеты фантазии местных мальчишек и общее отношение к Чумовым как к чему-то легендарному, схожее с нашим восприятием злых сил из «Властелина колец», должны были порождать достаточно сильные преувеличения и домыслы), я не мог отрицать, что мы можем нарваться на очень серьезные неприятности. Неприятности того типа, который был для меня внове. Когда мы жили в самом сердце заповедника, далеко от многого, постоянно происходящего в более населенном мире, мы никогда не сталкивались с подобными характерами и ситуациями — и даже представить себе не могли, что такое возможно. Все мои предыдущие знания и умения были здесь бесполезны. Жизнь нашей семьи сложилась так, что справляться со сложными ситуациями я в основном учился у дикой природы и по книгам, поэтому одинаково хорошо умел распутывать заячьи следы и отслеживать лосиные метки и писать сочинения практически без ошибок, избегая неуклюжих фраз и внятно излагая любые мысли, потому что у меня в памяти всегда всплывали примеры-подсказки из любимых авторов, едва я брался за шариковую ручку (правда, взрослые говаривали, что мой язык, не по годам правильный и четкий, иногда звучит слишком по-книжному — что ж, может, это и правда). Но сейчас я был в растерянности, не зная, что можно предпринять, чтобы справиться с полоумными поджигателями — с теми, к кому вся округа относилась приблизительно как к злым гоблинам из страшной сказки, существам сверхъестественным и неодолимым, против которых никто не решался открыто выступить. Мне внезапно пришло в голову, что, может быть, восприятие их как сказочных сил зла добавляло изюминку к скучной, бедной и довольно тягостной жизни островитян. Я начал ощущать — не понимать, а именно ощущать — что на острове действуют свои особые законы существования, и что погружение в мир этих странных законов может оказаться не менее захватывающим, чем путешествия, страница за страницей, вслед за героями любимых книг и все чудеса и приключения в далеких или выдуманных писателями странах.

Подумав об этом, я подумал и о том, что все были и небылицы, которые мы слышали, звучат совсем по-сказочному. Например, разговор Степанова и брата Михея. Если заменить имена, а «Панасоник» на волшебного коня или что-то подобное, то получается настоящий разговор царя со злым колдуном или драконом, которого царь (сам не очень хороший, как это часто бывает в сказках, но все-таки человек, и в своем праве казнить и миловать) не может заставить подчиняться общим законам своего царства и отступает в страхе, соглашаясь платить ему дань…

Ничего этого я Ваньке говорить не стал. Не хотелось его пугать, и к тому же я был уверен, что отец не Степанов и сумеет приструнить любого, кто попробует шантажировать нас угрозой поджога — так врежет по мозгам, что до последнего кретина дойдет. Не буквально, конечно, врежет, но способ найдет самый убедительный.

— Интересно, у нас ли ещё Пижон, — сказал я, стараясь побыстрее перевести разговор на другую тему. — По правде говоря, он занимает мои мысли больше, чем сто Михаев вместе взятых.

— Мои тоже, — охотно отозвался Ванька, в ту же секунду забыв о Чумовых и не придя к пугающим выводам — если он был на грани того, чтобы к ним прийти. — Странный он все-таки парень. Интересно, как прошел его разговор с нашими родителями?

— Надеюсь, скоро узнаем, — ответил я.

Но мы ничего не узнали. Когда мы вернулись домой, у калитки нас встретил яростно виляющий хвостом Топа, мама была на кухне, а отец — в гостиной, он сидел на диванчике у окна и просматривал какие-то бумаги. И никого больше!

— До вас добрался молодой человек? — спросил я у мамы, передавая ей банки с молоком.

— Молодой человек? — рассеянно переспросила она. — Ах, да, тот, которого привел Топа. Я не участвовала в его разговоре с отцом, поэтому не знаю, что ему было надо.

Мы с Ванькой на всех парах помчались в гостиную.

— Папа, что было надо этому молодому человеку?

— Какому молодому человеку? — буркнул отец, не поднимая взгляда от своих бумажек. Он очень внимательно вчитывался в какой-то документ, и, похоже, внешнего мира для него сейчас не существовало.

— Ну, как же, тому, которого привел Топа! — воскликнул Ванька.

— А, этому?.. — отец посмотрел на нас. — Сначала не понял, кого вы имеете в виду. У него было небольшое дело, которое сам он считал очень важным. Задал два-три вопроса и удалился. Честное слово, уже и забыл о нем… Не отвлекайте меня, ребятки.

Ванька напрягся — по-моему, обиделся на невнимание отца. Я хорошо его знал и видел, что сейчас он напряженно думает, что бы такое сказать или сделать, чтобы отца проняло — видел так ясно, как будто его голова была прозрачной и колесики и винтики его мыслей вертелись прямо у меня перед глазами, потрескивая и поскрипывая.

— А мы встретили Михая Чумова, который велел передать тебе, чтобы ты оставил его брата в покое! — выпалил мой язвочка-братец.

— Это был совсем короткий разговор, ничего не значивший, — поспешно сказал я.

Отец опять поднял взгляд от бумаг.

— Да, наверно, — неспешно проговорил он. — Не заслуживает того, чтобы держать в голове. Идите, ребята, до ужина вы свободны. Только не забирайтесь пока что на второй этаж. Я начал ремонт лестницы и не хочу, чтобы вы свернули себе шею.

— Что за ремонт? — разочарованно спросили мы.

— Начал заменять слабые ступеньки. Снял совсем износившиеся и потрескавшиеся, чтобы вместо них поставить новые. Дня через два-три я закончу работу и второй этаж опять будет для вас доступен. Ясно?

— Ясно… — промямлили мы с большой неохотой.

— Вот и отлично, — он махнул рукой, отпуская нас, чтобы опять вернуться к своим бумагам, а потом, словно спохватившись, сказал. — Борис, задержись ненадолго, мне надо с тобой оговорить. А ты, Иван, выйди и закрой за собой дверь.

Ванька сочувственно подмигнул мне — мол, мужайся и не падай духом, какой бы нагоняй тебе ни предстоял — и вышел. Отец немного выждал, потом встал и подошел вплотную ко мне.

— Ну, — вполголоса сказал он, — выкладывай, что там наболтал этот недоросль, по которому заранее тюрьма плачет? Угрожал поджогом?

— Да, — ответил я. И добавил. — Я изо всех сил постарался отвлечь Ванькино внимание от этого разговора.

Отец одобрительно кивнул.

— Молодец. Ни мама, ни Иван не должны об этом знать. Эти Чумовы — как автоматики с граммофончиком в голове. Только и умеют, что повторять одно и то же. Все это чушь собачья. Но очень вредная чушь. Ты понимаешь, почему вредная?

• Предыдущая
• 9/34
• Следующая