Шуаны, или Бретань в 1799 году - де Бальзак Оноре - Страница 19

• Предыдущая
• 19/75
• Следующая

Когда мадмуазель де Верней увидела, что Корантен уходит, глаза ее заискрились такой простодушной радостью, она посмотрела на Франсину с такой красноречивой и счастливой улыбкой, что г-жа дю Га, которая от ревности стала осторожной, все же готова была отбросить подозрения, вызванные у нее безупречной красотой мадмуазель де Верней.

— Может быть, это действительно мадмуазель де Верней, — шепнула она на ухо сыну.

— А конвой? — ответил молодой человек: досада сделала его благоразумным. — В плену она или под защитой? Друг она или враг правительства?

Госпожа дю Га быстро прищурила глаза, словно хотела сказать, что она раскроет эту тайну. Однако с уходом Корантена подозрения моряка как будто уменьшились, и лицо его утратило суровое выражение; но взгляды, которые он бросал на мадмуазель де Верней, говорили о необузданной любви к женщинам, а не о пламени почтительной зарождающейся страсти. Девушка стала от этого еще более осмотрительной и обращалась теперь с приветливыми словами только к г-же дю Га. Молодой моряк сердился втихомолку и, скрывая горькое разочарование, тоже попытался разыграть равнодушие. Мадмуазель де Верней как будто не замечала его маневра и держала себя просто, но без робости, сдержанно, но без чопорности. Итак, эта встреча людей, казалось, не предназначенных судьбою к тесному знакомству, не пробудила ни в ком из них большой симпатии. Вначале даже царила обычная неловкость, стесненность, разрушавшая все удовольствие, которое мадмуазель де Верней и молодой моряк за минуту до этого ожидали от совместной трапезы. Но женщины проявляют в обществе такой изумительный такт и знание условных приличий, их так сближает сокровенное взаимное понимание или горячая жажда волнений, что в подобных случаях они всегда умеют сломать лед. Внезапно обеим прекрасным собеседницам, видимо, пришла одна и та же мысль: они принялись невинно подшучивать над своим единственным кавалером, соперничая в милых насмешках, внимании и заботах; такое единодушие предоставляло им свободу. Взгляд или слово, приобретающее глубокий смысл, когда оно случайно вырвется в минуту замешательства, теряли теперь значение; короче говоря, через полчаса обе женщины, втайне уже ненавидевшие друг друга, казалось, были лучшими в мире друзьями. Молодой моряк поймал себя на том, что беспечное легкомыслие мадмуазель де Верней вызывает в нем такую же досаду, как ее прежняя сдержанность. Он плохо скрывал свой глухой гнев и сожалел, зачем они завтракают вместе.

— Мадам, — сказала мадмуазель де Верней, обращаясь к г-же дю Га, — ваш сын всегда так печален, как сейчас?

— Мадмуазель, — отозвался он, — я спрашивал себя, к чему судьба посылает счастье, если оно через мгновенье исчезнет. Тайна моей печали — в слишком большом наслаждении.

— Ах, какие мадригалы! — смеясь, воскликнула мадмуазель де Верней. — Но они больше подходят придворному, чем питомцу Политехнической школы.

— Мадмуазель, мой сын лишь выразил вполне естественную мысль, — сказала г-жа дю Га, задавшись целью приручить незнакомку.

— Улыбнитесь же, — продолжала мадмуазель де Верней, сама улыбаясь молодому человеку. — Интересно, каким вы бываете, когда надо плакать, если вас так печалит то, что вам было угодно назвать «счастьем».

Эта улыбка и вызывающий взгляд, разрушив гармонию притворно-невинного ее облика, возродила смелую надежду у молодого моряка. Но, повинуясь своей женской натуре, которая всегда и во всем побуждает женщин делать слишком много или слишком мало, мадмуазель де Верней то как будто стремилась завладеть этим юношей и дарила ему взгляд, блиставший щедрыми обещаниями любви, то, в ответ на его галантные фразы, обливала его холодом строгой скромности — обычный прием, каким женщины маскируют свои истинные чувства. И только в одно-единственное мгновение, когда оба думали, что у другого глаза опущены, они взглядом сообщили друг другу свои мысли, но тотчас поспешили угасить сияние этого взгляда, которое в обоих озарило сердце и потрясло его. И больше они не осмеливались смотреть друг на друга, стыдясь, что одним взглядом сказали так много. Мадмуазель де Верней, решив обмануть надежды незнакомца, держалась с холодной учтивостью и, казалось, с нетерпением ожидала конца завтрака.

— Мадмуазель, вы, должно быть, очень страдали в тюрьме? — спросила г-жа дю Га.

— Да, мадам, но мне кажется, что я и не выходила из нее.

— А для чего предназначен ваш конвой, мадмуазель? Оберегать вас или стеречь? Дорожит вами Республика или подозревает вас?

Мадмуазель де Верней инстинктивно поняла, что г-жа дю Га весьма мало к ней расположена, и рассердилась на нее за эти вопросы.

— Мадам, — ответила она, — я не очень хорошо знаю, каков теперь характер моих отношений с Республикой.

— Может быть, вы внушаете ей трепет? — с некоторой иронией сказал молодой моряк.

— Зачем нескромно касаться секретов мадмуазель де Верней, — промолвила г-жа дю Га.

— О мадам, что может быть любопытного в секретах молодой девушки, которая до сих пор знала в жизни лишь несчастья.

— А ведь у первого консула, по-видимому, прекрасные намерения, — сказала г-жа дю Га, желая возобновить разговор, в котором она надеялась выведать то, что ей хотелось узнать. — Говорят, он собирается приостановить действие законов против эмигрантов.

— Это правда, мадам, — ответила мадмуазель де Верней, пожалуй, с чрезмерной горячностью. — Но почему же тогда мы поднимаем Вандею и Бретань? Зачем разжигать пожар во Франции?..

От этих великодушных, взволнованных слов, которыми она, казалось, бросала упрек самой себе, моряк вздрогнул. Он очень внимательно посмотрел на мадмуазель де Верней, но не мог прочесть в ее лице ни любви, ни ненависти: оно оставалось непроницаемым, не изменились в эту минуту даже нежные его краски, говорившие о тонкости кожи. Неодолимое любопытство вдруг потянуло его к этому странному существу, к которому его уже влекли бурные желания.

— Но скажите, мадам, — спросила мадмуазель де Верней, сделав короткую паузу, — вы едете в Майенну?

— Да, мадмуазель, — ответил молодой человек и вопрошающе посмотрел на нее.

— А знаете, мадам, — продолжала мадмуазель де Верней, — раз ваш сын служит Республике, то...

Она произнесла эти слова с внешним безразличием, но бросила на обоих незнакомцев один из тех беглых взглядов, какие присущи только женщинам и дипломатам.

— ...то вы должны опасаться шуанов, — продолжала она, — и вам бы не следовало пренебрегать конвоем. Мы почти стали попутчиками, поедемте вместе до Майенны.

Мать и сын молчали, видимо, советуясь друг с другом взглядами.

— Мадмуазель, — ответил молодой человек, — не знаю, может быть, это не очень благоразумно с моей стороны, но я признаюсь вам, что весьма важные дела требуют нашего присутствия этой ночью в окрестностях Фужера, а мы еще не нашли возможности выехать отсюда. Женщины по природе своей так великодушны, что мне было бы стыдно не доверять вам. Однако, прежде чем отдать себя в ваши руки, нам все же следует знать, выйдем ли мы из них живыми и невредимыми. Кто вы? Повелительница или раба вашего республиканского конвоя? Простите моряка за откровенность, но ваше положение я нахожу каким-то неестественным.

— Мы живем в такое время, сударь, когда с нами и вокруг нас происходит только неестественное. Поверьте, вы совершенно спокойно можете принять мое предложение. А главное, — добавила она, подчеркивая свои слова, — не опасайтесь какого-нибудь предательства: предложение сделано вам очень просто, сделано женщиной, чуждой всяких политических страстей.

— Наше путешествие не лишено будет опасности, — заметил он и лукавым взглядом придал тонкий смысл этому банальному ответу.

— Чего же нам бояться? — насмешливо улыбаясь, спросила она. — Я не вижу никакой опасности... ни для кого!..

«Неужели это говорит та самая женщина, которая взглядом, казалось, разделяла мои желания? — спрашивал себя молодой человек. — А какой тон! Она, несомненно, готовит мне ловушку».

В эту минуту, словно мрачное предупреждение, раздался звонкий, пронзительный крик совы, и так близко, точно она сидела на дымовой трубе.

• Предыдущая
• 19/75
• Следующая